РОДЫ ПО ТЕЛЕФОНУ

К концу дня наконец-то улучшилось состояние ребенка с тяжёлым воспалением лёгких. Мои груди наливались – молоко просачивалось через одежду, пора кормить маленького сына. Еле удержав дверь от сильного ветра, я вышла из больницы. В глаза мело вьюжным снегом. Тысячи ледяных игл впивались в лицо, плотной массой ветер бил в грудь, в спину, гасил дыхание, пытался сбить с ног. Укрываясь от жестокой снежной бури, я шла вперёд, подняв воротник и закрыв глаза руками, пока не стукнулась о столб, такое частенько случается у нас с путниками. Обхватив столб, подумала: «Вот так, наверное, стукнулся о машину во время пурги и погиб сын соседа Содуна». Холодный ветер пронизывал меня насквозь. Жизнь моя, как же ты трудна! Люди сейчас спят, печки натоплены, а я только на ночь глядя собралась к своей семье. Маленький черноглазый сын Аяс, наверное, проголодался и плачет. Вот погасли лампочки в родном селе. Едва зайдя в дом, не раздеваясь, я залпом выпила чашку горячего чая и перестала дрожать от холода.

Покормив сына, читаю справочник педиатра по инфекционным болезням – в больницу стали поступать дети с менингоккоковой инфекцией. Под отяжелевшими веками слипаются глаза. В сонной мгле всплыли годы учебы в медицинском институте и анатомичка с трупами, а в голове стали рождаться строки о недавнем студенчестве:

Нас в ужасных снах хватали

Трупы, челюсти, скелеты,

Снились нам родные дали

и счастливые билеты…

Тут я вздрогнула от неожиданного стука – нет, это не моё сердце стучало, стучали в дверь.

– Кто там?

– Это я – санитарка Тана. Акушерка прислала за вами, женщина поступила в роддом. Роды у неё неблагополучные. Дежурная машина уехала по вызову в дальнюю чабанскую стоянку Кара-Белдир. Я пришла пешком…

Сон сразу пропал. Я начала торопливо одеваться. Пальцы не слушались. Полпервого… Что там такое у этой роженицы неблагополучно? Что там может быть? Роды на фоне повышенного артериального давления… неправильное положение… узкий таз… Или может быть, ещё что-нибудь похуже. Врач акушер-гинеколог и хирург днем улетели в Кызыл на заседание медицинского общества, так что надеяться не на кого, только на себя. Отправить её ночью в город Кызыл немыслимо.

Прихватив учебник по акушерству, мы вышли из дома. Вьюга продолжает выть. Вокруг нас – тьма с вертящимся снегом, дом завалило. Неба не видно, земли тоже. Вертело и крутило белым и косо, и криво, вдоль и поперёк. Вьюга с громом проехала по крыше. Мы пробираемся по глубокому снегу.

–*Эмчи, пойдем по моему следу, будет легче…

Пока шли, в памяти у меня невольно всплыла картина операционной в Томске, где я училась и получила диплом врача-педиатра: всюду сверкающие краны, приборы, медицинские оборудования при ярко горящих электрических лампах. Ассистент манипулирует над роженицей, а вокруг него помощники-ординаторы, врачи-практиканты, толпа студентов-кураторов. Хорошо, светло, надёжно.

А здесь, в отдаленном от центра горном селе, я – одна-одинёшенька, за жизнь женщины одна я отвечаю. Но как ей нужно помогать – не знаю, потому что редко видела роды, и то в основном совершенно нормальные. Я слышу собственное сердце, его изменившийся ритм всё более наполняет меня неясной тревогой.

В больнице не смотря на столь поздний час — суетно, из-за непогоды потеряна связь с большим миром, перебои с электроэнергией. В приемной я быстро раздеваюсь. Из-за двери раздаётся слабый жалобный стон. Открываю дверь и вхожу в родильное отделение. Выбеленная известью небольшая комната освещена керосиновой лампой. На кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежит молодая женщина. Лицо её искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди волос прилипли ко лбу.

Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала тяжко.

– Ну, что такое? – спросила я и сама удивилась своему тону, настолько он был уверен и спокоен.

– Поперечное положение, — быстро ответила акушерка Опей.

– Что ж, посмотрим, — протянула я.

Пока стекала вода, смывая пену с покрасневших от щетки рук, я задавала акушерке необходимые вопросы: давно ли привезли роженицу, откуда она, какие по счету роды, сколько лет, наблюдалась ли по поводу беременности…

Затем, присев на край кровати и откинув простыню, я стала проводить пальпацию, бережно ощупывая вздутый живот.

Женщина стонала, вытягивалась, впивалась пальцами, комкала простыню.

– Тихонько, тихонько … потерпи, — говорила я, осторожно прикладывая руки к растянутой жаркой и сухой коже.

Предположение опытной акушерки подтвердилось – поперечное положение. Ну, а дальше?

– Так, — я приподнялась с кровати, — теперь посмотрим изнутри.

«Врача Закусилова бы сейчас сюда!» — тоскливо думала, намыливая руки и вспоминая моего руководителя государственной практики, опытного акушера-гинеколога Михаила Яковлевича. Смыла густую пену, обработала руки, как хирург, смазала пальцы йодом…

Роженицу перевели в родильный зал. Я стала осторожно проводить внутреннее исследование, но от этого не легче – ни роженице, ни мне. «Поперечное положение…, раз поперечное положение, значит, нужно делать поворот на ножку», — говорю я акушерке, вспоминая лекции и практические занятия.

На столе в соседней комнате лежат книги по акушерству. И перед глазами у меня замелькали страницы «Оперативного акушерства» с рисунками. Поворот на ножку…

Из всего прочитанного в голове только одна фраза: «Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение». Что правда, то правда. Абсолютно неблагоприятное положение, как для самой роженицы, так и для меня – неопытного молодого врача-педиатра. После предложения «… поворот всегда представляет опасную для матери операцию» холодок прополз у меня по спине, заныл низ живота, как будто я сама собираюсь рожать. «…Главная опасность заключается в возможности самопроизвольного разрыва матки». Раз-рыв-а матки… О, Господи!..

Я собралась с силой и, минуя все эти страшные места, постаралась запомнить только самое существенное: что, собственно, я должна делать, как и куда вводить руку. Но пробегая чёрные строчки, как назло, я снова наталкивалась на новые грозные предупреждения. Они били в глаза.

«… С каждым часом промедления возрастает опасность…»

Довольно! От этого чтения в голове у меня всё спуталось окончательно. Мгновенно убедилась, что я всё-таки буду делать какой-то поворот на ножку. С чего начать? Я бросила читать «Акушерство», силясь привести в порядок мысли… Потом глянула на часы. Оказывается, я уже семь минут в ординаторской. А там ждут. Время в таких случаях летит быстро. Я швырнула книгу и побежала обратно в родильный зал.

Здесь всё уже было готово. Акушерка Опей и санитарка только ждали меня. Роженица лежала на операционном столе. Непрерывный стон разносился по больнице.

– Терпи, терпи, — ласково бормотала Тана, наклоняясь к женщине, — эмчи сейчас тебе поможет…

– О-ой!О-оой! Нет моих сил… Я не вытерплю!

– Ажырбас*… ажырбас, – решительно сказала акушерка,– выдержишь!

В это время, на наше счастье, дали свет, я даже зажмурилась – так неожиданно ярко и резко ударил он в глаза. Зазвенел весь день молчавший телефон – связь была прервана из-за сильного ветра. Быстро звоню главному акушеру-гинекологу республики Кок-оол Лидии Монгушевне, объясняю: начались вторые срочные роды, положение плода – поперечное. Лидия Монгушевна под стон и вопли роженицы рассказывает мне, как делать поворот. Я жадно слушаю её, стараясь не проронить ни слова. И эти пять минут дают мне больше, чем всё то, что я прочла по акушерству. Из отрывочных слов, неоконченных фраз, угаданных намёков я узнала то самое необходимое, чего не бывает ни в каких книгах. И к тому времени, когда марлевым тампоном со спиртом я начала вытирать руки, созрел совершенно определённый план, и я приготовилась к решительным действиям.

Главное: я должна ввести одну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не на книги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится, аккуратно, но настойчиво извлечь сначала одну ножку и за ней – другую. Я должна быть спокойна, осторожна и в то же время безгранично решительна.

«Всё, начинаем принимать роды»! — приказала я акушерке.

Санитарка держит телефонную трубку у моего уха. Стерильной рукой вхожу во влагалище, дотрагиваюсь до ягодиц ребенка. Слышу голос из телефона самой дорогой в то время Лидии Монгушевны: «За ножку! Сделай поворот на ножку!» При повороте на ножку начались схватки, мою руку очень больно зажимает в чреве роженицы, я даже нечаянно вскрикиваю. А из телефона: «Ничего не делай во время схваток!» После их окончания продолжаю поворот: вышла первая ножка, снова начались у женщины схватки, снова сильно зажимает мою руку. Я прекратила всякие движения, терплю боль. Вторая ножка, как и сказала Лидия Монгушевна, сама собой вышла. Но теперь застряла головка. Вспомнила другой способ: засунула свой указательный палец в рот ребенка… И, наконец, ребенок появился на свет, но весь синий, не кричит, не дышит. Резиновой грушей быстро отсасываю слизь из носа, изо рта. Аушерка встряхивает младенца и похлопывает. Санитарка гремит ведрами, наливая в тазы воду. Младенца погружают попеременно – то в холодную, то в горячую. Но вот – не то скрип, не то вздох, а за ним слабый, хриплый первый крик. «Жив… жив…» – бормочет Тана.

Снова отсасываю слизь из дыхательных путей. Пискнул ещё громче. Тело порозовело, но лицо по-прежнему синюшное. Укладываю его на пелёнку. Да, да полумертвый ребенок вдруг закричал, задышал, порозовел! Акушерка накладывает зажимы на пуповине ребенка и дает мне ножницы. Я перерезаю пуповину, и она произносит: «Эмчи! Теперь вы –*хин-ава спасенного вами ребенка!» По телефону ставший родным голос: «Молодцы, я тоже слышу крик малыша, сейчас следите за последом, чтоб кровотечения не было».

Ничего страшного, по счастью, не случилось. Мать жива. Послед отделился сам собой. Измеряю родильнице пульс, артериальное давление. Пульс ровный и чёткий. Акушерка отбрасывает в сторону окровавленные простыни, торопливо накрывает мать чистой пеленкой, подставляет под ягодицы судно, кладёт пузырь со льдом на низ живота…

Видно сморщенное красновато-коричневое личико новорождённого ребенка, слышен его непрерывный тоненький плач. Акушерка улыбается: «А вы, эмчи, хорошо сделали поворот, уверенно так». На её лице – удовлетворение, гордость и искреннее восхищение. Сердце мое наполняется радостью.

Слава Богу, благодаря экстренной консультации лучшего специалиста республики Лидии Кок-оол и моим институтским знаниям все обошлось. А ведь могло быть что угодно: разрыв матки, смерть матери и ребенка. Счастливая мама благодарит меня и извиняется…

Утро. Небо просветлело. Пурга прекратилась. Сверкают ледники на горах.

А меня после этих родов била дрожь, болела несколько раз зажатая схватками рука и почему-то низ живота, как будто это я сама родила. Но как же легко стало мне! Свободно и спокойно на душе: «Всё позади. И мать жива. И ребенок жив».

*Эмчи – врач

*Ажырбас – ничего

*Хин-ава – крестная мать.

19 комментариев

  1. Понравилось. Было погружение в повествование. Но по языку — есть скатывание в некую «правильность», будто автор пишет с оглядкой на свои представления о том, как «надо» писать. Особо показателен в этом смысле абзац: «Слава Богу, благодаря экстренной консультации лучшего специалиста республики Лидии Кок-оол и моим институтским знаниям все обошлось. А ведь могло быть что угодно: разрыв матки, смерть матери и ребенка…». Желаю автору экспериментов :)

  2. Понравилась история, интересная. Язык показался вторичным фактором. Но не хватило какой-то красоты что ли. Красоты построения, образов.

  3. я лично думаю что у любого текста есть сверхзадача — или главная в ряду задач
    у одних — податься автору на блюде с петрушкой

    у других — сразить читателя чтобы у того звезданул адреналин когда взголодавший до инфы потребитель знания мирно растянулся на диване и шуршит чипсами

    у третьих — накручивая читателя на пальчик (как в лите учат) ввести в состояние потребное автору — завладеть и переиначить простодырого под свою волшебную дудочку

    здесь — нас вразумление и изложение как было и как могло бы быть если не дай Бог

    меня здесь всё устроило — да это не лев толстой и не чехов — но те вообще одни на свете

    не согласна с тем что есть уход от реального нерва в плоскость гладкости изложения

    вернее — я вижу в этой правильности суть того хладнокровия без которого врач заканчивается а начинается растерявшийся обыватель
    (когда могучие верзилы становятся беспомощны а отъявленные бретеры истерят и падаю в обморок)

    я слышу из текста установку автора-врача на личное представление каким врачу ДОЛЖНО БЫТЬ при исполнении
    немного взгляд на себя со стороны: действовала так-то и произошло то-то

    если закипят страсти — начнется вредная поза и переодевание в писателя
    врач — он должен быть таким
    и писать должен так же со спокойным дыханием

    всё что лично мне-читателю нужно было извлечь — я получила

    к примеру — осознание хрупкости и цепкости пробивающейся жизни
    или — могущества всего лишь человека которому вверено погубить или поспособствовать Божьему произволению
    или — что врач такой же человек для которого ты — возможно первый случай в своем роде

    а ты ждешь от него чуда
    и врач дрожит как осиновый лист позабыв учебники от которых толку ноль потому что в институте был голый текст а не личный опыт и потому что стресс накрыл

    чего тут скажешь — «под стон и вопли» учусь делать «поворот на ножку»
    или — «весь синий не кричит не дышит»
    в таком непритязательном изложении система зеркал: аховая ситуация и я-эскулап в ней

    я думаю что литературное изложение того что творится за профессиональным фасадом — эдакая адаптация под наше восприятие — ЭТО ценно

    ну и конечно переданное напряжение момента — кто кого или чья возьмет: смерть жизнь — или жизнь смерть

  4. «Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение».
    Это самое лучшее определение текста, данное самим автором.
    Текст — поперечен. Буквально перпендикулярен. Квадратен. Пуст. Изыскано пуст.
    Акушеры только плечами поведут, читая такую зарисовку.
    Дружески скажут: «Херней не занимайся. Врач ты от Бога, им и оставайся».
    История здесь отсутствует напрочь, ей даже не пахнет.
    Фантазии И. Грацинской по поводу, как всегда, вдохновляют.
    С уважением.

  5. Как у нас любят говорить, читалось с интересом :)
    Стиль Зои, наивный, прямолинейный и искренний, с попыткой рассказать как было, очень импонирует мне. Но после Булгакова и его записок юного врача, боюсь, Зое тут делать нечего. Ну или нужно искать что-то оригинальное в добавок к сюжету, например, особый антураж, экзотическая для нас, городских жителей, реальность. Она есть в тексте, например, про пургу и столб, о который стукнулась героиня, и ее мысли на этот счет, но мало.

    Рассказ очень сжат. В нем есть только история, но нет героев. Что мы узнаем о героине (рассказчице)? Что она — хороший челок, у нее есть ребенок, она училась в Томске на врача-педиатра и что перед тем, как делать этот пресловутый поворот за ножку очень волнуется. Для рассказа-схемы в стиле АК этого было бы достаточно, но тогда, по сюжету, в конце кто-то должен был бы умереть (а еще лучше — все) — сила воздействия рассказа на читателя тогда возникала бы из противоречия «хороший человек» — «смерть по его вине». Но так как у нас все хорошо заканчивается, все живы-здоровы, то рассказ не воздействует настолько, чтобы оправдать его написание. Нужны характеры, индивидуальность, большая детализованность всего. Ведь героиня, судя по грудям с молоком, тоже недавно родила. Пусть бы она вспомнила параллельно свои роды, свои переживания и страхи .

    Тем не менее, на мой взгляд, рассказ можно опубликовать даже в таком виде, по-крайней мере попытаться. Но исправить некоторые огрехи по тексту все же желательно.
    Вот что я заметила:
    1. «К концу дня наконец-то улучшилось состояние ребенка с тяжёлым воспалением лёгких» — лишнее предложение. Оно написано канцелярским языком. К тому же мы так и не узнаем, что за ребенок? Ее или другой, которого она лечит.
    2. «Под отяжелевшими веками слипаются глаза» — слипаться могут только веки
    3. «всплыли годы учебы в медицинском институте и анатомичка с трупами» и «всплыла картина операционной в Томске» — слишком часто в таком небольшом рассказе что-то всплывает. Это, кстати, наталкивает на мысль, что трупы будут )
    4. «я – одна-одинёшенька, за жизнь женщины одна я отвечаю»- можно как-то иначе сформулировать, чтобы уйти от повтора
    5. «Врач акушер-гинеколог и хирург » — слово «врач» лишнее

    Дальше я перестала придираться, видимо, увлеклась :)

  6. Не знаю у кого как, но в моем понимании, чтобы история, стала историей, а не просто пересказом последовательности событий некоего эпизода из жизни, нужна некая мысль. Некая мысль, которую человек иллюстрирует. А вот именно этой то мысли здесь и не хватает. Не совсем понятно, что хочет сказать автор этим текстом, какую мысль донести до читателя. Даже если это просто зарисовка из жизни, то она должна создавать определенный фон, настроение. То есть общее настроение и будет мыслью.
    Для меня язык текста — вторичен. Он только обертка для мысли. Поэтому про язык ничего говорить не буду.
    Что же качается самого текста, то можно выделить несколько тем, которые могли бы стать основными, но по существу так и остались не раскрытыми (для короткого произведения лучше выбрать одну тему и полноценно ее раскрыть). Первая тема это неустроенность быта и работы в провинциальной больнице. Вторая — борьба за жизни вопреки неблагополучным стечениям обстоятельств, от погоды до отъезда врачей-специалистов (в этом случае надо больше внимания уделить именно этой борьбе, описать ее более драматично, напряженно и ярко). Третья — лечение по телефону и важность знаний опытного специалиста.
    В результате, темы вроде и обозначены, но так и остались не раскрытыми, в результате чего, ИМХО получился пересказ событий, но не целостное произведение в виде рассказа.
    ПС Прошу прощения за возможную жесткость формулировок.

  7. Сегодня на обсуждении зачитывали «Записки юного врача» и этот рассказ. Почти все абзацы слизаны слово в слово.

    Так что да, после Булгакова переписывать Булгакова не комильфо.

  8. Конечно, показалось, целыми абзацами, ага. И автор призналась, что это так. Откройте книгу, откройте рассказ — изменены только имена и выкинуты некоторые кусочки фраз

  9. мож эти эксперименты имела ввиду оля-kalibri? )
    ну..взять там хороший дедушкин габардин…перешить…пуговицы новые… воротник перелицевать?

    в этом что-то есть…(!)
    и польза — кста
    я кинулась преодолевать невежество — к булгакову — о…!
    порция благодати в вену

    вот хоть бы кто затеял дискуссию: почему после трех абзацев сразу чувствуешь что /л и т е р а т у р а / а что побочный продукт жизнедеятельности?

    и ведь в изо то же самое

  10. Анна, автор мотивировал тем, что на родном тувинском языке всё написано прекрасно, а вот переводить на русский сложно, поэтому решено было списать.

  11. наконец всё понятно
    в переводе булгакова рассказ зои донгак выглядит гораздо лучше чем в авторском — бы!
    но «бы» не случилось: рыба ищет где глубже а человек — где лучше)

    ну хоть не загрызли на обсуждении белки зою за смекалку?

  12. Купер, Зоя — аспирантка АК, она пишет диссертацию на тему «Влияние русской литературы на тувинскую», и он ею очень гордится. (Сам это всё сказал после занятия).

Оставить комментарий