Я с детства задавался вопросами, к которым большинство моих сверстников было равнодушно. Мне было интересно, где заканчивается космос, как выглядят другие измерения, существуют ли инопланетяне и тому подобное. Картина мира ввиду такой внутренней сложности сваривалась у меня долго, но к двадцати пяти годам она все-таки сварилась, не совсем стройная, но вполне удовлетворительная.
Центральным для меня стало убеждение, что мир не такой, каким мы его видим. Я считал, что нам доступно только жалкое отражение истинной реальности. Это убеждение подкреплялось одной особенностью моего организма. Иногда по вечерам внутри моей головы появлялось онемение, и все окружающее виделось, как будто через толщу воды: глухо и призрачно. В такие моменты мне хотелось тряхнуть головой и всплыть на поверхность, в прозрачную, блаженную, явственную реальность.
Мой круг общения состоял из людей, озабоченных философскими вопросами. Убеждения у них были самые разные. Мой приятель В. был марксист, он считал, что материя порождает дух, и утверждал, что мир таков, каким мы его видим.
Приятель Н. тяготел к буддизму и был автором высказывания «Назвался буддистом, полезай в «ничто»». За это высказывание он получил дружеское прозвище «Ничтожество». Все мы спорили, находили аргументы, противоречия и общие точки. Больше всего мне нравилось общаться с марксистом В. , потому, что разность взглядов делает разговор интереснее.
Как-то раз я был у него в гостях, и мы как обычно беседовали о разных отстраненных материях. Я отстаивал свои взгляды и приводил разные аргументы. Я говорил, что спящий человек обычно не сомневается в реальности своих сновидений, и по этому логично допустить, что все мы однажды проснемся и поймем: вся наша жизнь была лишь сном. В. на это отвечал, что моя логика — фокус и иллюзорности бытия не доказывает. Я сам это понимал и не мог ничего возразить; оставалось лишь успокаивать себя тем, что В. имеет косный ум и не способен на интуитивные прозрения.
Возвращался домой я поздно и проходя по темному безлюдному школьному двору, услышал неприятный, скрипучий голос. Голос сказал: «Эй, Вася, постой». Нарицательное «Вася» относилось ко мне. Я сразу это понял, несмотря на то, что меня зовут Георгием. Гоп-стоп, догадался я и стал вспоминать, сколько у меня в карманах денег. Из темноты вразвалку приближалась коренастая фигура. К хулиганам у меня с детства нормальное отношение. Мне нравится их стихийная сила, происходящая из своеобразной босяцкой соборности. Хулиганы моего района уважают мой ум и находят в общении со мной удовольствие выхода из своего плотного и прочного мира в другой, не очень понятный, сложный и от того привлекательный . Слово гопник, которое вошло в обиход в период моей юности, мне не нравится, во-первых, потому что я не люблю нововведений, а во-вторых, я считаю невежливым называть людей так, как сами они себя не называют. Сейчас я не был на своем районе, мой ум здесь еще не оценили, и поэтому ожидания от этой встречи у меня были не самые хорошие. — Обладатель скрипучего голоса вышел на свет. У него было худое, с тонкими, словно высохшими губами лицо и равнодушный как камень взгляд. Такие лица не предназначены для эмоций, и мышцы на них работают вполсилы.
— Есть к тебе вопрос, Вася, — продолжила фигура в кепке, — правду говорят, что ты нас не уважаешь?
Под «нас», видимо, подразумевался криминальный мир России а, возможно, всей Земли. Я молчал и был уверен, что никаких действительных событий этот разговор не предполагает и ведется только для того, чтобы напустить на меня страху и наладить канал, по которому деньги из моего кармана перейдут в карман собеседника.
— Почему…, кто говорит, — спросил я путано.
— Люди говорят. Может, тебя ногой ударить? — в его голосе был убедительный и немного театральный гнев. Реальность разговора стала невыносимо давить, и мой ум пытался уйти от этого в разные далекие мысли. Я подумал, что этот человек мог бы неплохо играть в театре , подумал, какие роли ему бы дали.
— Чего молчишь? — услышал я недовольный вопрос.
— Денег у меня нет, ответил я первое, что пришло в голову.
— Деньги мне не нужны, — быстро сказал он и, пока я нащупывал логику ситуации, продолжил: — Ты не понял, я реально предъявляю тебе неуважение к нам, деньги тут ни при чем.
— Кого же я не уважаю, — спросил я, снова пытаясь понять, что он от меня хочет.
— Кого? Всех!
Наверно, будет меня бить, но для начала хочет покуражиться, решил я и нашел спасение от этой мысли в более приятной, о том, что он меня с кем-то перепутал.
— Да нет, ты меня перепутал с кем то, я вообще не отсюда, — сказал я с надеждой.
— Не отсюда? — его лицо выразило большое недоверие. — Разве ты не от В. идешь? И разве не ему ты сейчас втирал свои гадкие идеи? — Начинающаяся надежда сдулась: он меня не перепутал, он знает про В. В моей голове снова происходил беспорядок.
— Что же я такого гадкого я ему втирал? — ответил я вопросом.
— А то, что тебе не нравится в этой реальности, что она дерьмо по сравнению с какими-то другими. Иллюзия, майя. Твои слова?
— Слово «дерьмо» я вроде не говорил, а вообще все так, — ошарашенно ответил я.
— А не нравится тебе в этой реальности, значит, свали из нее. Не можешь свалить — не открывай на нее рта! — Он приблизился и навис надо мной враждебной глыбой.
— Усек? — спросил он тише.
— Усек, — ответил я, расслабляясь.
— То-то, иначе накажу. — Потом он развернулся и ушел. По дороге домой я пытался привести свои впечатления во что то осмысляемое, но среди них было то, что выходило углами за пределы моего понимания, и я не мог убрать эти углы.
В конце концов я решил, что В. разболтал ему о наших разговорах. На следующий день я был у Н. и рассказывал ему о своей странной встрече.
Н. недоверчиво косился на меня.
—И что, денег не требовал?
— Не требовал, только пригрозил, что если буду говорить об этой реальности в плохом свете, накажет.
— Как?
— Физически, наверное. А может, этот марксист решил подгадить мне из за идейного разногласия? — подумал я вслух.
— Да нет, В. нравственный. Это мы с тобой мистики с абстрактными понятиями и гибкой моралью. Мы посидели еще пару часов, рассуждая об иллюзорности мира. Говоря о иных реальностях, манящих меня своим трансцендентальным светом, я чувствовал тревогу, потому что вчера мне пригрозили за это наказанием, и одновременно испытывал удовольствие, потому что запретное всегда сладко.
Я уходил от Н поздно. Пройдя пару кварталов, я очутился в темном переулке и вдруг услышал знакомый скрипучий голос:
— Поди сюда.
Я обернулся, сбоку сидела фигура в кепке.
— Ты, видно тупой! Я, как будто, говорил тебе не делать этого.
Моя реальность, еще минуту назад обещавшая скорое возвращение домой, сошла с привычных рельсов и стала враждебно надвигаться на меня лицом в кепке, лицом с сухими губами и холодным как камень взглядом.
Надвигалась она быстро, так что я не успевал ничего толком обдумывать.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Откуда положено, земля слухами полнится. За реальность эту я головой отвечаю. Я — смотрящий по реальности, понял? Теперь присядь.
Я не понял, но присаживаться не хотел, потому что так легко получить ногой по голове.
— Не хочу, — робко сказал я.
— Присядь, или худо будет, — зло прошипел он сквозь зубы, и я как-то бессознательно присел. Мои опасения оправдались. Если вас бьют ногой по голове, и особенно, если бьют в челюсть, вы это понимаете не сразу. Вначале в месте удара чувствуется как бы плотное прикосновение. Потом, если вы упали, то понимаете? что изменилась перспектива, и видите потолок или небо, а потом, если вас приложили не очень сильно, сквозь помутнение проясняется произошедшее. Это произошедшее для вас видится тогда очень значительным событием и отодвигает все другие проблемы на задний план. Когда реальность вернулась ко мне, я увидел звездное небо, потом звезды стали приближаться и увеличиваться, а потом я начал понимать. Я понял, как движутся мысли в моей голове, понял, как они появляются и как всплывают в сознание, увидел, как моя судьба сплетена с судьбами других людей, понял, как случайности моей жизни становятся закономерностями. Я увидел причины за причинами и еще более глубокие — за ними. А потом я увидел темноту, и эта была полная, непроглядная темнота, за которой не было ни мыслей, ни причин, ничего. Эта темнота интриговала, но как-то неприятно и тревожно. Я захотел уйти от этой темноты, и тогда увидел лицо в кепке.
— Эй, просыпайся, Вася, мне менты не нужны, — сказали тонкие губы. Я понял, что чувствую себя очень легко и свободно, блаженство разлилось по всему телу, и причиной блаженства для меня было лицо в кепке. Я понял, что испытываю к нему какую-то сыновнюю благодарность. Потом я поднялся и посмотрел на обладателя лица целиком, взглядом, жаждущим объяснений.
Он нахмурился, потер пальцами лоб, как будто нащупывая нужную мысль и, видимо, нащупав, начал:
— Понимаешь, Вася, как ни странно, твой марксист прав, когда говорит, что мир такой, каким мы его видим, хотя сам он не в курсе, почему прав. Он прав не в том смысле, что мир — это твердая реальность и что она одна на всех. Реальность не одна для всех, для каждого она своя: для него она одна, для тебя — другая, для торчка — третья, для мистика — четвертая, — тут он задумался, — для мистика-торчка — пятая, — он улыбнулся своей шутке, между узких губ показались большие, решительные зубы, — то есть для каждого реальность своя, но при этом правильнее говорить, что она такая, какой он ее видит.
— Но если для каждого реальность своя, то, значит, она иллюзорна, — возразил я.
— Не катит твой аргумент: реальность может быть иллюзорной только, если где-то есть неиллюзорная реальность. Мы ведь живем дуальном мире, мать его.
— А что, неиллюзорной нет? — удивился я.
— А ты ее видел?
— Я может и нет, но ведь кто-то же видел, — возразил я, уверенный в вескости своего аргумента.
— Хрен на воротник, все реальности не особенно отличаются от этой, а дальше — голый Вася, точнее, тьма, которую ты увидел там, — он приложил ладонь к скуле, напоминая причину, по которой я увидел тьму. — Трансцендентное, то есть непознаваемое, — медленно с заботой о каждой букве произнес он.
Значит, — обрадовался я, — эта тьма и есть истинная реальность!
—Это не истинная реальность, Вася, потому, что это вообще не реальность. Реальности могут быть только трансцендентальными, то есть непознанными, и по этому их можно постичь, а тьма трансцендентного непознаваема.
Непознанное и непознаваемое, чуешь разницу?
Мне стало обидно и досадно
— Но почему?!! — по-детски наигранно возмутился я?
Потому, что эта тьма, Вася выходит за рамки сознания как такового. Он сделал паузу, посмотрел на меня уставшим взглядом и продолжил.
—Знаешь сказку о слепых, щупающих слона? Она показывает людей, рассуждающих о мире, но зрячий, тоже в известном смысле ощупывает слона, но другого — слона не познанной им реальности. Он тоже слеп, а тот, кто не слеп, и постиг эту реальность, в свою очередь ощупывает слона своей непознанности.
—Но есть ли какой-то истинный, последний слон? — без особой надежды спросил я.
Нет, Вася, потому что в той непознаваемой тьме исчезают все реальности и все слоны, какими бы трансцендентальными они ни были. Там заканчивается все. Все! Вася.
— Когда он закончил мысль, его не предназначенное для эмоций лицо напряглось гримасой, за которой угадывался вдохновенный восторг: он замер с широко открытыми глазами, приоткрытым ртом и разведенными, с растопыренными пальцами, руками, будто удерживая в них все вышесказанное.
— А что, непознаваемая тьма не входит в понятие «все»? — спросил я, выдавливая в слова последнюю надежду. Он опустил руки и расслабил лицо, чем произвел впечатление быстро увядшего растения.
— Не входит. Понятие «все» становится не в тему задолго до нее. Все что вмещает понятие «все», относится к этой реальности, и парочке других. Ты можешь сколько угодно жрать наркоту, медитировать или молиться, но выше непознанного не прыгнешь. Упрешься темечком, потому что далее в непознаваемой тьме и темечко, и все, что под ним, исчезает. Там кончаются все твои представления, вся твоя вселенная со всеми богами, — поэтически завершил он мысль.
Тут я отметил, как быстро меняется ситуация. Еще недавно я боялся быть побитым, потом я стал рад тому, что меня ударили, а теперь я веду разговор на философскую тему с человеком, меньше всего похожим на философа, и этот разговор очень захватывает меня.
—Хорошо, — сказал я, — допустим, правильнее считать эту реальность истинной, но что с того, если кто-то говорит неправильно?
— Если тебе по кайфу, ты можешь называть свою реальность иллюзорной, можешь чморить ее, но будь готов отгрести. Прикинь, кто-то будет приходить к тебе в гости, жрать твой борщ, пить твой кофе, иногда ночевать у тебя, а потом говорить людям, что ты чмо и мудак. Некрасиво, согласись. За это ты вправе дать ему по морде. Так и с реальностью.
Ты ее оскорбляешь, она тебя бьет.
— Меня ударил ты, — с наигранным неудовольствием сказал я.
— Реальность ударила тебя мною. А ты бы предпочел обычный гоп-стоп?
— Скажи, а какой ты на самом деле? —в голову один за другим начали лезть вопросы.
— Правильнее всего сказать, что я такой, каким ты меня видишь.
Он сделал одобрительно наставническое лицо и продолжил, —
Понимаешь, Вася, —размышляя и познавая мир все глубже, человек сперва обнаруживает, что его реальность начинает разваливаться. Тогда он строит сложные гипотезы об иллюзорности бытия. Потом, если он идет дальше, то упирается головой в трансцендентную тьму и возвращается назад, как блудный сын. Он понимает, что его первоначальные понимания не были таким уж убогим. Он наделяет их новыми смыслами и вполне этим удовлетворяется.
Я решил обдумать это после, потому что другие вопросы начали появляться в моей голове гроздьями, почуяв неисчерпаемый источник ответов.
— Как получилось, что В. прав? — спросил я жадно.
— Не думал ли ты, что высшие миры могли влиять на мир через Карла Маркса с таким же успехом, как через Заратустру или Моисея?
А смотрящие по реальности — через реального пацана, — добавил он с улыбкой.
Я не стал просить разъяснений на эту тему, потому что новые вопросы лезли наружу.
— Кстати, а что есть Бог и Диавол?
— Ну ты разошелся, это не ко мне, — остановил он меня, — я сделал и сказал все, что от меня зависело, пока, иди домой.
Мне не хотелось идти домой, но коренастая фигура в кепке медленно и уверенно ушла в темноту.
О происшествии я никому не рассказывал, потому что боялся выглядеть ненормальным.
После случившегося у меня появилось уважение к В. Он удивился, когда я перестал отстаивать идею иллюзорности мира. А я перестал, потому что теперь знал, что за этим миром и за всеми остальными стоит великая неприятная, но интригующая тьма, где заканчивается все, потому что заканчивается человек с его вселенной и богами. Да, и не хочется больше получать ногой по голове.
