Пустой звон

Тима: диптих
Опоздания
9.07 – вбегаю в кабинет, сажусь на рабочее место.
— Доброе утро, — говорит шеф, упрек в его голосе очевиден.
— Здравствуйте.
— Что на этот раз случилось?
— Представляете, выхожу утром из дома, а лифта все еще нет.
Этот диалог повторяется каждое утро. За последние месяцы я не пришла вовремя ни разу. И это не из зловредности, я действительно каждый день надеюсь порвать это порочный круг. Безуспешно. Шеф тоже старается, разговаривает со мной, стыдит. «Я ведь такой хороший, всегда пытаюсь всех понять, а ты все равно опаздываешь». Да, он – хороший, но не руководитель, он — хороший человек. А моему предыдущему шефу – редкостной сволочи, но гениальному управленцу удалось найти способ заставить меня приходить на работу вовремя. Думаю, у него это получилось случайно.
В той компании время прихода фиксировал не турникет, а охранник на специальном бланке. Охранники – это отдельная история. Два из них были аспирантами-историками, а заодно и православными панками. А третий – Сережа — охранник классический: школа плюс армия и все. В нем была какая-то детская зависть к тем двум образованным и красивым. И ему очень хотелось быть не хуже. Смешно, но за сравнительную похвалу Сережа был готов на многое сверх должностных инструкций и безвозмездно. Мы – офисный планктон — быстро это поняли и регулярно использовали. Он менял нам лампочки, бегал в магазин за конфетами, и многое другое. Он был лет на пять постарше своих коллег, работал на этом месте всю свою самостоятельную жизнь и числился старшим охранником. Как часто бывает с людьми малограмотными – он в возрасте Христа был ребенком. Беззлобным и неплохим.
Миша – один из аспирантов — был активистом какой-то патриотической партии, я видела много его фотографий с транспарантами на демонстрациях. Это все, что мне о нем известно. Почему-то никогда с ним подолгу не разговаривала.
А третий – Тимофей – был воплощением всех человеческих достоинств: талантливый, добрый, очень эрудированный, думающий, принципиальный, аскетичный и абсолютно не от мира сего. Все это проступало на лице, превращая в подобие ангела. Он был автором текстов и вокалистом в одной панк группе. Принадлежность к панку, конечно, условна. На хорошую музыку ярлык не повесишь.
Я часто задерживалась не работе. Во время вечерних перекуров Тима обычно выходил со мной во двор, мы разговаривали. В теплые дни садились на огромные колеса какой-то странной машины (видимо ремонтирующей дороги), смотрели на заходящее солнце, а на пустой парковке разыгрывались сцены знакомые нам по книгам. Они забавно смешивались, вытесняли друг друга и взаимодействовали. Вон сидят в позе лотоса Будда и Ленин и с ними кто-то третий – ах, да – это главный герой «Черного обелиска». Он беседует с ними как во время своих воскресных обедов и снова пытается что-то понять. Я возвращаюсь в кабинет, быстро собираю вещи, фиксирую в бланке время ухода. И мы снова сидим на колесах: солнце почти спряталось, а спор трех персонажей только начался. Рядом со мной садится счастье. Оно подвигается все ближе и вот оно — уже я. Я отворачиваюсь от сцены на парковке и смотрю на профиль юноши на соседнем колесе. Он улыбается и жмурится. Кажется, и он счастлив.
А вот уже зима, я указываю в бланке время ухода. А Тима спрашивает, буду ли я чай. Соглашаюсь, и он очень мило суетится. Мы садимся на диван в приемной и вот пред нами на полу и на кроватях расположились Сфинкс, Табаки, Лорд, Слепой, призрачный Волк, Горбач. Но почему их истории о конце света? И кто это у окна? И на подоконнике? И вон та, что расположилась на кровати Черного? Как я могла не узнать! Это же Энди, Дег и Клер. Сказочники из разных поколений из воюющих миров наконец встретились. И им все эти границы совсем не мешают. Скоро моя очередь рассказывать – с чего же начать?
Черт! Уже пятнадцать минут одиннадцатого – вот-вот уйдет последний автобус, способный отвезти меня домой. Но как же не хочется уходить. Тима провожает меня до края церковной ограды – после десяти могут спустить собак, а идти в обход некогда. Потому я очень благодарна ему за эту галантность.

О Тиме я могу говорить очень долго, но эта история об опозданиях, за которые, кстати, на меня орал злобный шеф. В бланке в конце осени почему-то всегда стали ставить время прихода «9.00». Однажды подлог заметил и шеф. Сквозь закрытую дверь я слышала, как он орет на Тиму.
Если это был просчитанный ход, то коварный руководитель знал меня лучше, чем я сама. Мне никогда не была свойственна развитая забота о других. Но Тима был так прекрасен и беззащитен, и при этом факт его наличия в этом уродском мире позволял начать относится к миру намного лучше… Попросить его указывать фактическое время прихода, мне было неловко. А по утрам больше не спалось. Для того, чтобы жизнь этого ангела стала чуть светлее, я готова была на многие подвиги, а уж приходить на работу пораньше (и не создавать таким образом ему дополнительных проблем) мне не стоило совсем ничего.

Материальность
Когда переезжаешь одна в чужой город быстро обрастаешь знакомыми и коллегами. Но это чужие люди, которым недозволенно проникать в личное пространство. Через три месяца уединенности в Петербург приехал один мой друг. Мы обнялись при встрече, обнялись вовремя одного бурного обсуждения, обнялись на прощанье. И нам стало смешно.
Ему тоже оказалось знакомо: когда тебя месяцами никто не трогает, чувствуешь, как растворяешься.
А к Тиме за два года регулярных бесед я не прикасалась ни разу. В нем было так много духа и так мало тела, что любые плотские мысли были неуместны. Но все же иногда хотелось взять его за руку или взъерошить волосы. Этого я себе не позволяла никогда. Тима был женат и религиозен. Потому я опасалась, что прикосновение может быть истолковано как флирт, и он закроется.
И со временем отсутствие подтверждения его материальности начало восприниматься как доказательство нематериальности.
Ну не бывает таких людей! Таких, что на ночь убирают мышеловки, расставленные по офису — им жаль мышей. Таких, которые прибегают на свой концерт в ботинке на правой ноге и туфле на левой – собирался в спешке и не заметил. Таких внимательных к другим и придумывающих такие образы.
Мы не виделись два года, недавно снова встретились. Гуляли по Воробьевым горам целый день, пили вино. Нас сопровождали Йозеф Кнехт, Сизиф и Христос. Было жарко и хорошо. В его волосах при ярком дневном свете можно было заметить седину, он жмурился от солнца и лучики вокруг его глаз были слишком четкими. Он стал красивее.
Кажется, на нем был тот же наряд, что и при нашем знакомстве: рубашка с пустыми погонами и чуть короткие армейские брюки на подтяжках. Все застирано-черное. Он спел песню Москве-реке на закате. Он любит петь рекам. Мы стали говорить о жителях больших городов. Тима отметил, что когда он спрашивает дорогу в Москве, часто слышит грубые ответы. «Может быть потому, что я одет плохо». Волна нежности, накрывшая меня, могла стать заметной. И я спрятала лицо за «самой маленькой из масок» — за сигаретой.
Мы вернулись к нашему излюбленному спору атеизма и веры. Каждому из нас чужой путь казался проще. Я пересказывала «Постороннего», который его когда-то совсем не впечатлил. Финальный монолог мне удался. Я представляла глаза священника, с которым говорил Мерсо. И произнося последние слова, встретилась взглядом с Тимой. Совпадение вымышленных и настоящих глаз обожгло. Неужели мне наконец-то удалось ему объяснить, что путь атеиста, если он не совсем идиот, страшен и беспросветен. Что это совсем не побег от трудностей.
Ему тоже в тот день удалось понятно рассказать о своей жизни. Причем гораздо лаконичнее. «Я несу свой крест и верю, что когда-нибудь он станет моими крыльями».
А на прощанье он меня обнял. Он существует! Или, по крайней мере, нашел силы стать материальным на две секунды специально для меня.

Вкус одиночества
Часто говорят про горечь одиночества. Но у него нет вкуса. И может от этого и горчит. Потому, что жизнь иногда горчит, а когда ты один – нечем перебить, оттенить или отвлечь.
Но это дети не любят горькое. С возрастом «горчика» начинает цениться: вкус и аромат грейпфрута на мой взгляд идеальны. А вот кофе я все же люблю подсластить или смягчить молоком.
Одиночество возникает не сразу после некого разрыва. Пока больно, обидно или стыдно, ты не один. Ты гуляешь по улицам с призраком былого, с ним же ложишься спать. Но с каждым днем он тускнеет и однажды совсем исчезает. Большинство людей к этому моменту уже вступили в новые отношения.
Но иногда что-то идет не так. Например, никак не удается влюбиться. И потихоньку начинаешь улавливать незнакомые ранее оттенки вкусов. Замечаешь настроение города, ведешь бесконечные диалоги с собой, пытаешься понять мир и понравиться ему.
Вкус у ощущения, которое не с кем разделить, лишен чего-то привычного. Он совсем другой. Выходя в одиночестве из театра или кино, всегда находишь время обдумать и прочувствовать все особенности сюжета. Не нужно отвлекаться на попытки понять чужое мнение, делиться еще не сформированным своим. Есть привкус чего-то таинственного, сокровенного и очень личного у всего несказанного. Даже если это банальность.
Идя в одиночестве по улице, я чувствую, что наступаю на планету, а моей кожи касается небо. Оно ведь не только там – далеко. Оно еще и на моих плечах, губах…я его немножко держу и могу в любой момент поцеловать.
Одиночество перерастает в уединенность.
А она принуждает к размышлениям. Когда никому отвлечь, чувствуешь вечность и мир, свою крошечность и кратковременность.
Тот, кто рядом, позволяет сфокусироваться на нем и не чувствовать масштабов. Жить не замечая этого. Как у Шопенгауэра: «Наше существование счастливее всего тогда, когда мы его меньше всего замечаем».
Отношения – ширма, которая отгораживает от мира.
Одиночество — это прогулка под ливнем без зонта, куртки и обуви. Все ярко: счастье, страх, наслаждение, боль. От этой остроты быстро взрослеешь. Каждый день оставляет след на незащищенном розовыми очками влюбленности лице.
Со временем перестаешь смотреться привычным для взгляда. С детства пытались убедить, что маска из условностей – твое лицо. Но она тает при отсутствии зрителей. Обычно от этого не становятся прекраснее. Нас в основном не зря прячут.
Уединенность взрослит. Как и проблемы. Люди, чья жизнь кажется прямой без изломов, часто подобны детям. Они красивее, здоровее, но что-то, что делает людей уникальными, в них так и не проснулось. Они прекрасны и неинтересны. Им можно позавидовать. Возможно, лучше позволить жизни пролететь, так и не успев задуматься о ней. Но Дикарь Хаксли добивался права быть несчастным. На наш язык его блестящее требование можно перевести как: «Я оставляю себе право на страшные сны, право гореть от любви, в небо идти по золе».
Счастливцы прошли по вероятностной линии, ни разу не упав с нее, не задумавшись, что с нее можно сойти добровольно. Менее везучие принимали радикальные решения и пролагали путь в целине.
В спаренном состоянии трудно идти по рискованному пути – ведь отвечаешь не только за себя. Не каждый может сказать: «Я не знаю, что будет завтра. Но по-любому за все отвечать головой. И это единственная причина, по которой я не зову тебя за собой». Но только непарный человек имеет право на риск. Он знает, что за все свои ошибки поплатится только он, и сполна.
Когда в пятницу идешь одна ночью по улице, иногда догоняет мысль – бросься я сейчас в реку, мое отсутствие заметят только в понедельник на работе. И никто не расстроится. Это дает невероятную свободу. Ведь можно абсолютно все, и примерный прайс на последствия действий или бездействий известен. «Смеюсь или плачу – я за это плачу». Знание цены учит ответственности лучше, чем табу.
Думать и заботиться только о себе просто только на первый взгляд. Мы любим переносить вину на партнера. Но когда в одиночку плохо, козлом отпущения можешь быть только ты сам. Только ты не смог вытолкнуть себя сегодня в жизнь, потому всю эту субботу смотрел в потолок и чувствовал, как приближаешься к смерти. Еще один урок ответственности.
Одиночество схоже с наркотиками. При первом знакомстве не оценишь. Но распробовав, всегда будешь помнить. Даже если бросил. И по нему всегда тоскуешь рядом с кем-то. Ведь с ним ты тоже одинок, но не так качественно.
Я знаю: сахар – зло. Мой кофе – прекрасен. Но все же… я, пожалуй, возьму один кусочек. Только один. Второй перебьет изысканную кислинку, пикантную горчинку и долгое послевкусие. Превратит божественный напиток в стандартное сладкое поило.
Как во вовремя остановиться?
И как начать?

Любовная иллюзия
Я считала, что идиллий не бывает, что «любовь живет три года». Это при хорошем раскладе. У меня есть много примеров, не опровергающих данное утверждение.
Два из моей биографии. Все так и было «сначала год страсти, потом год нежности и, наконец, год скуки». Я помню, как совпадали стадии отношений у меня Алены и Кристины. Забавно. Первая за счет этого надолго стала моим самым близким человеком, со второй же я окончательно перестала общаться. В отношениях на стадии скуки большинство людей ведут себя не самым лучшим образом. Но что-то мило и забавно, а что-то элементарно противно.
Знаю, не все расстаются через три года. Но пока я не встречала людей, которым через три года не стоило бы расстаться.
Да, примеров много. Можно сделать индуктивное умозаключение о том, что любовь действительно живет три года. Но «никакое количество наблюдений белых лебедей не может позволить сделать вывод, что все лебеди являются белыми, но достаточно наблюдения единственного черного лебедя, чтобы опровергнуть это заключение».
Проблема индукции опровергает опыт и дает надежду.
Но мне эта надежда не нужна – нашла другую «лазейку».
Слово «любовь» истерто. Его говорят и говорят, впустую или искренне в своем заблуждении, для обозначения самых разных чувств. Обычно в него вкладывают: «я дорожу тобой» или «мне с тобой лучше, чем без тебя». А иногда и: «ты – лучший из доступных вариантов». То есть любовь – это иллюзорный мостик, которым два чужих человека пытаются себя объединить, обосновать свои отношения. Одиночество устраивает сильных самодостаточных людей, нарциссов и шизофреников. Последние два типа обычно причисляют себя к первому. Другим же комфортнее быть в отношениях, чем вне их. Если они не циники и не мещане, то они придумывают себе любовь.
Мы создаем ее из ничего. Или из сексуального влечения. «Жаждущих уверовать так много, что во храмах тесно стало вновь, там через обряды ищут бога, как через соитие любовь».
Но из ничего ничего и не создашь – из себя. Из своей фантазии, нервов и души. Но мы не очень сильные волшебники, потому наши миражи живут три года. Или меньше. Иногда чуть больше. Мы создаем любовь, чтобы стать счастливее, подменить ею смысл, который не можем найти. В первое время получается. Но из отношений через три года обычно выходит разбитое несчастное существо, которое до последнего своими жизненными силами питало мираж. Но всему есть предел. Я часто видела, как люди оставшись одни, оживают, расцветают, начинают развиваться. Силы восстанавливаются. Но опыт уже опровергнут проблемой индукции и, набрав достаточно сил, мы уже строим очередной замок из песка. Это самый простой и  проверенный способ использования энергии. Это проще, чем дальше развиваться, искать смысл, в одиночестве скулить от его отсутствия.
Любовь как искусственный метод связать двух чужих людей живет три года. У неплохих волшебников.
Но не любая связь иллюзорна. Очень редко встречаются люди – продолжение друг друга. Одно целое. Такие отношения не выжимают силы, а придают их. Это не сублимация энергии. Просто так должно быть. Души таких пар вибрируют на одной частоте — резонанс. Они развиваются вместе, ищут один смысл и вместе скулят от его отсутствия. Они словно срастаются. Через три года – это не скука. Это цельное существо от которого только катастрофа может оторвать часть. Не факт, что половинка андрогина после жизни в цельном состоянии сможет вернуться к одиночеству. Это будет не иллюзорная тоска после выдуманной любви.
В мире уже семь миллиардов людей. Не смотря на теорию семи рукопожатий, развитые коммуникационные системы и регулярный поиск, части целого редко встречаются. Но истории о таких историях и служат тем «черным лебедем», в которого мы верим. Той сказкой, которая не заканчивается. Точнее сказки нет – они живут как один человек: с проблемами, утратами, авитаминозом и радостями. Но для них не нужен мостик из иллюзорной любви. Они изначально находятся на таком расстоянии, что мостик не нужен.

Слова
«Вначале было слово…» — с этой фразы начинается наша цивилизация. И это хорошо ее характеризует. «Мысль и даже чувство становятся для нас реальными, лишь обретя вид строчек». Или после того, как они были озвучены.
Мы думаем словами. Не первую сотню лет. И вместе с уровнем грамотности это прогрессирует. Галопирующий рост начался с развитием Интернета. Трудно представить себе вопрос, на который не ответит Google. Трудно задать вопрос не словами.
В подростковом возрасте я строила следующую «логическую» цепочку: Мы думаем словами. Мышление – основная отличительная особенность человека. Следовательно, тот, кто не знает слов (а значит не думает) — не человек. Потому аборт не является убийством человека.
Сейчас я поняла, что первый приведенный аргумент не верен. При всей моей огромной и искренней любви к словам, они — не мысль, а только способ ее выражения. Только красивая пустая форма, ее можно наполнить или забыть об этом.
И в мире есть еще что-то. То, для чего нет слов.

Пару недель назад я гуляла по Петергофу с воображаемым спутником. Это был немецкий скрипач, который ни слова не знал на русском. А я — ни слова на немецком. Но мы разговаривали. И конечно, не понимали деталей, но понимали друг друга… Получилась чудесная история.
Пережив ее в голове, я впервые поняла, что безумно устала говорить. До сих пор основным моим требованием к романтическим отношениям было наличие интересных бесед. Но рано или поздно мы рассказывали все, что произошло в жизни, все мысли, все любимые сюжеты и все любопытные факты. А новое появлялось слишком медленно. В итоге разговоры, которых мне так хотелось, скатывались на быт. И все рушилось.
А потом я снова рассказывала свою историю. И еще раз. И еще.
И я устала. Эти слова никому не помогли понять и почувствовать меня. Вероятно, они были излишни. Или мешали.
Слушая слова, а тем более читая их при переписке, мы что-то упускаем. И это что-то — важнее их. Упустив это, невозможно сблизиться с человеком.
Приехав с этой мыслью из Петергофа, я зашла в «Буквоеда» — логика всегда была моей сильной стороной. И там наткнулась на блокнот с цитатой из Сент-Экзюпери на обложке: «Слова только мешают понимать друг друга». Я восприняла это как ответ на мои никому не заданные вопросы.
Я больше не хочу постоянно говорить с моим спутником. Я хочу жить вместе с ним: хочу любоваться миром, исходить множество городов, смотреть спектакли и кино, получать новый опыт и новые впечатления. Хочу прижиматься к нему, если мне страшно или холодно, если я устала и не вижу больше смысла. А еще прижиматься к нему засыпая и просто так. Хочу чувствовать его тепло, поддержку, внимание, заботу, его тело, нежность, любовь. Хочу дать ему то же. И к черту пустые слова!
Я не хочу немых отношений – это крайность, но я не стану больше придавать болтовне значение. Мне по сути нечего сказать. Как у Уэльбека:
«Что еще остается обсуждать двоим после определенного возраста? Какой резон двум людям тесно общаться, если, конечно, их интересы не пересекаются или же их не объединяет какая-то общая цель?..Очевидно, что в каком-то возрасте (я имею ввиду людей определенного интеллектуального уровня, а не состарившихся кретинов) все уже сказано.»

Сейчас в моей жизни есть один человек. И между нами нет ни одного слова:
Ни один из нас ничего не сказал в присутствии другого.
Вся информация друг о друге получена невербально.
Я не могу рассказать о нем. Если стану говорить про цвет, разрез и размер его глаз, это отразит слишком мало. Под мое описание подойдут тысячи глаз в этом городе. Но его глаза я узнаю из этих тысяч. Так же с руками, улыбкой, профилем… со всем этим человеком.
И вне слов между нами что-то есть. Хотя бы моя иллюзия.
Мы почти каждый день садимся на одной остановке в один автобус. При встрече мы улыбаемся друг другу. В автобусе взгляды иногда встречаются. Потом выходим на одной остановке. И, уходя в разные стороны одного проспекта, мы оборачиваемся и в последний раз на сегодня встречаемся глазами.
Мне нравится эта завязка. Вероятно, развития сюжета не будет. Но не все истории в жизни должны доходить до кульминации. Достаточно того, что они есть. И здорово, если они прекрасны.

Поколение Х в России
(у нас все в свое время)
«Поколением Х» обычно называют людей, рожденных 60-70е годы. Основные черты героев Коупленда: отсутствие религиозного воспитания и желание выйти из гонки, к которой принуждает общество потребления. Потому моя мама марксистко-ленинистского вероисповедания, столкнувшаяся с «потреблядством» только в зрелом возрасте, не смотря на 61ый год рождения, к Generation Х не относится.
Первым поколением России после Бога стали мы – родившиеся в момент краха советской империи. Наши родители были настолько растеряны, что не знали, как нас воспитывать. Но «свято место пусто не бывает» — место святыни заняла финансовая успешность. Так мы и стали экономистами и юристами.
И вот мы повзрослели: активные потребители и жители социальных сетей. Но мы помним, как родителям в нашем детстве по полгода не платили зар.плату, помним синих куриц и отчаянье среди жителей умирающих городов, работников останавливающихся заводов.
Странно, но мы не говорим об этом друг с другом, и даже наедине с собой редко вспоминаем. Мы были слишком маленькими, чтобы наши воспоминания легко было выразить словами. Но страхом нас все же заразили.
Мы не хотели быть секретаршами, как в серии рекламных роликов «Марс – 20 лет в России». Мы хотели быть учителями, врачами и инженерами, но этот бессловесный страх внутри заставил прогнуться. Сейчас за это стыдно.
Если герои Коупленда бросали свою офисную работу и становились барменами и продавщицами заколок, то мы – поколение Х в России – хотим променять офис на должности учителей, врачей и инженеров. Важно ведь не только сбежать, нужно улучшать мир. Правда, для этого требуется новое образование. Возможно, кому-то из нас удастся получить его. Это трудно — ведь в наших буднях всего четыре часа.
Один дорогой моему сердцу человек назвал офисные центры «многоэтажными концлагерями». Идеальное описание.
Офис – «это забавное место, он похож на цирк, он похож на зоопарк». Несколько человек проводят вместе большую часть своей жизни: они друг друга не выбирают. Мало того – они друг друга не выбрали бы. Похоже на семью, но с родственниками мы встречаемся реже.
По идее, коллег должно объединять некое общее дело, схожее образование, профессиональные убеждения. Возможно, в лаборатории, учительской или ординаторской это так. Но не в офисе. Большинство канцелярских крыс, по-современному — офисного планктона, ненавидит свою работу. Мое, например, отношение к производству служебных записок отлично передают строки: «невыносимо, когда насильно, а добровольно – невыносимей». Честно, если бы меня взяли в рабство и заставляли выполнять мою нынешнюю работу, мне бы это доставляло страдания. Делать это за деньги еще и противно. Так что труд совсем не объединяет.
Он выматывает и отупляет. После девяти часов (обедает планктон обычно без отрыва от работы) ежедневного канцелярского рабства сил и времени почти не остается. Еще ведь нужно спать, добираться до работы и с работы, приводить себя в порядок утром и перед сном. Итого в будний день остается всего четыре часа. Это у тех, кто не задерживается на работе, кому не надо дома готовить, убираться и нянчить детей.
Страшно, но почти все так живут. «Невыносимо, когда насильно, а добровольно — невыносимей». Может, рабство было не так ужасно? Ты хотя бы не чувствовал себя идиотом, который продал свою жизнь?
Сначала коллеги пугающе неприятны, но ты им стараешься понравиться. Узнаешь многое о них, складываешь каждый образ, как пазл. И когда картинка собрана наполовину, а остальное ты додумал (если ты оптимист), то они могут даже начать нравиться. Но потом ты узнаешь слишком много: и о коллегах, и о своей работе, и об организации-работодателе. Тогда становится совсем противно. И ты сбегаешь из этого «гадюшника» в другой. На какое-то время становится легче.
Такое вот поколение. Испугались, прогнулись, стыдимся и не можем сбежать по-настоящему. Вместо этого ищем новую аналогичную работу, играем, мечтаем о сверхспособностях и смеемся над глупыми постами.

Иерархия потребностей в обществе потребления, или почему я больше не хочу работать по специальности

Когда в последний раз вы были по-настоящему голодны? Не потому, что решили себя ограничить в еде с целью улучшения фигуры. И не потому, что не успели поесть, слишком много всего происходит.
Когда вам в последний раз было нечего есть? Я спрашиваю не про тот случай, когда лень готовить или идти в магазин. И не про тот, когда вся доступная еда не соответствует вашим вкусовым предпочтениям.
Вы хоть раз в жизнь были голодны настолько, что мечтали о пище? Не о шоколадке, не о гамбургере, не о мороженом, а о любой пище?
Я – ни разу.
У меня были финансовые кризисы, но пятьдесят рублей на килограмм какой-нибудь крупы, которую можно есть три дня, у меня были всегда. И я не видела голодающих в моей не самой богатой стране. Многие люди питаются некачественно, но почти никто не умирает от недоедания.
А. Маслоу писал: «Я совершенно уверен, что человек живет хлебом единым только в условиях, когда хлеба нет».
Значит, в нашем сытом мире всеми должны двигать более «высокие» мотивы? Или что-то пошло не так?
У меня есть версия.
Маслоу не учел влияние общества потребления. Огромная армия талантливых и не очень людей ежедневно работает над тем, чтобы сытый человек продолжал думать о еде, а желательно – продолжал есть. Я один из рядовых бойцов этой армии.
Наши коллеги ставят палки в колеса тем, кто вырвался из пут пищеторговцев. Одежда и машины, мебель и банковские услуги. В итоге на четвертую ступеньку иногда встают единицы.
Мы – армия общества потребления — сами в этих кандалах.
Бывает бьёшься ты головой о стену, которая на самом деле потребность в самоактуализации. Бьешься об нее уже пару недель подряд и уже виден какой-то просвет — вот-вот ты поймешь- зачем ты… В этот момент, проходя мимо витрины: видишь манекен и свое отражение. Мысль: «что-то джинсы на мне плохо сидят. Нужны новые? Или мне не стоит носить джинсы?» сразу роняет вниз.
Проблема, которую я не могу решить, многими бывает за всю жизнь даже не сформулирована. И не потому, что я их лучше – просто, в силу воспитания и личных особенностей, у меня не очень высокая чувствительность к «витринам». Меня может не «сбрасывать» пару недель.
Я вполне перспективный боец. Топ-менеджером в обозримом будущем мне не стать, но директором по маркетингу в компании средней паршивости лет через пять фанатичной работы я, вероятно, буду. Только мне противно тратить свою жизнь на услужение Золотому Тельцу. Думаете их девиз «Потребитель всегда прав»? Скорее: «Потребитель никогда не должен наесться и натрахаться».

Комментарий

Когда меня на прошлой встрече спросили: «не публицистика ли это?», я сразу ответила «нет». А при перечитывании своей писанины задумалась: «а почему — нет?» и «почему обязательно надо вешать ярлыки?».  Ведь текст должен быть в первую очередь интересным и живым. И если для этого смешали публицистику, научные термины и средства художественной выразительности, разве это плохо? Да, плохо, если плохо получилось.

Было желание смалодушничать и отправить что-то другое. Но я никому кроме близких друзей не давала читать эти тексты. И я их пишу. Для меня очень важно понимать — интересно ли то, что получается, людям, которым не интересна я. Потому мне очень хочется услышать ваше мнение о том, есть ли достоинства у вышеприведенных текстов? Стоит ли тратить на них время? Как их улучшить? Или это просто мусор?  А вот слышать спор о том, публицистика это или нет, я, если честно, не хочу. Всегда думала, что пишу эссе, но для того, чтобы привязать эти тексты к тематике кружка, давайте назовем их «лирическими отступлениями к не написанным рассказам» и будем обсуждать их в этом ключе.

Спасибо за внимание.

Алина.