Литературный кружок "Белкин"

11 671 зн.                               ЗА ЕВРЕЕВ.

Тёплая, мягкая осень в Закарпатье. С телегами, доверху гружёными картошкой,  ящиками, полными яблок, бутылями с  молодым  вином, садами с трогательно беззащитными деревьями после обрезки и сизыми дымками костров с хворостом в вечереющем воздухе. И  с уроками, такими утомительными после весёлого длинного лета.
В ноябре   нагнали тоску дожди –  серое небо,  мутные лужи на улицах и грязь на штанинах…
В начале декабря выпал снег. Сонная земля приняла его и сохранила.  Зима началась.
Как и год назад, папа  набрал из ящиков на чердаке две большие сумки  самых красивых яблок и поехал в областную больницу на обследование. Широкий венгерский ремень с бойскаутовским трёхлистником без дела, на радость Васе  и особенно старшему, Юре, повис на крючке в кухонном шкафу.
Сегодня Юра пораньше прибежал из школы. Открыл ключом  с  плоскими бороздками белую дверь — гулкую, фанерную, пустую изнутри, а по виду словно из цельного дерева. Отец мастер, он всё умеет!  Не зря в школе учителем по труду работает.  Всю столярку, всю мебель сделал, а дом какой построил!? Первый  в посёлке на два этажа, да с плоской крышей! Ещё и с картиной на фасаде  из геометрических фигур. Папин друг и художник дядя Ян вырезал  — из слоёв штукатурки разного цвета.
Как заправский форвард, Юра  левой ногой в одно касание отправил тяжёлый мяч-портфель в  на кровать под стеной. Вот бы так и на футбольном поле класс показывать!
На жестяной плите, прячущей за гремящей дверкой газовый баллон, подогрел суп. Наскоро пообедал, не отрываясь от «Астронавтов» Станислава Лема, в нетерпении подпрыгивал – здесь фантастика, там хоккей! На улице возле дома Марики-швеи  уже наверняка слышны азартные крики пацанов. Да и новую клюшку опробовать, купил недавно,  собирая копеечку до копеечки. С большой красной надписью Мукачево на рукояти, оклеенная снизу стеклотканью, классная такая!
Расхристанный, в ботинках на вырост, Юра выскочил на улицу. Понёсся, скользя по ледяным дорожкам-«ховзанкам*» и выбрасывая перед собой руку с клюшкой. Уже казалось, что он сильный, высокий, он вровень с лучшими ребятами класса. Вот Юра   бежит с  олимпийским факелом, вот золотые медали, слава… Все одноклассницы,  и  Маша  из шестого-Б, смотрят только на него,  улыбаются только ему.
Игра получилась ничего. Две последние шайбы Юра забил мастерски, одну за другой. Заодно чуть не получил по лбу и шайбой, и клюшкой.    И настолько раздухарился, что сбросил облезлую шапку-ушанку из кролика и куртку. Остался в шерстяном свитере под шею, растянутом почти до колен.
Небо понемногу серело. Родители Юриных товарищей по игре возвращались с работы. Тяжело спускались с велосипедов,звали ребят домой, лязгали железными дверцами оград. Пока на улице, превращенной в хоккейную площадку, не остались только Юра и  Иван  Фанта.
Фанта  жил за три хаты  по соседству. Из-под нестриженых, торчащих во все стороны волос выглядывали хитрые глаза – Иван умел набедокурить, ещё почище Юры.  Роста был среднего, как Юра, и тоже худой. У него тоже  был брат, тоже  Вася, и  тоже  на шесть лет моложе. Из-за  ошибки врачей в роддоме младший  Фанта потерял слух. «Боже, почему!» — всегда читалось в серых, как у Ивана, глазах его худенькой мамы.
Иван был первым товарищем Юры по уличным играм. Хотя,  в октябре   дошло  дело и до вражды.

В тот тёплый  день все  выбежали  на большой перемене в школьный сад. Бродили по щиколотку в жёлтых и красных опавших листьях,  стряхивали  из полуголых ветвей редкие уже  яблоки.  Девочки  из класса сбились в стайку под  большим дубом,  и  Юра задумался, как бы это подойти и выдать что-нибудь умное и смешное. Но неожиданно боковым зрением заметил — ребята, всё больше  главные школьные хулиганы, что-то наперебой говорят Фанте, искоса посматривая на Юру. Тот был сыном очень строгого учителя, а ещё отличником и занудой,   его недолюбливали.
Скоро,  со странной улыбкой, Иван подошёл поближе. И вдруг… толкнул  в грудь.
Юра попытался  глянуть товарищу в глаза:
— Иване, ты здурив? Якого чёрта хочеш?!
Но их уже взяли в плотное кольцо. Фанта чувствовал себя в центре внимания. Совсем не так бывало у него у школьной доски!  Теперь Иван горделиво осматривался, поводил плечами  и скалил почти чёрные, испорченные зубы:
— Гы-ы-ы!
А толпа   подбадривала:
— Давай! Прыбый го! Вриж му!
Юра тоскливо встал в стойку. Драться он не любил, да и не умел особо. Немного  тренировки, и всё  бы получилось – боевая левая рука хорошее преимущество. Но…
Первый удар кулаком Юра отбил локтем, мазнув  в свою очередь Ивана по скуле. Зорко следил, как тот прыгал перед ним. Фанта тоже не был   умельцем в кулачном бою, но мало ли что. Да и при поддержке ребят, похоже,  был в ударе.
Вот он ещё раз махнул правой, левой рукой и…
От жуткой боли в животе у Юры перехватило дыхание; словно  изнутри выдрали желудок вместе с лёгкими. Иван ударил его ногой. Такое считалось  подлостью.

Месяца два  ребята не разговаривали,  потом  забылось. Вроде,  забылось…

Какое-то время Юра и Фанта ещё перебрасывались шайбой,   по очереди били издали по воротам, обводили друг друга.  Уходить не хотелось, но   пора было  в детсад за Васей. Только сначала домой, оставить   клюшку.
Возле входной двери Юра вдруг обнаружил, что нет ключа: «Ат-тас!»
Десятки раз  пробовал он карманы штанов и куртки. Поплакал, даже помолился, хотя в церковь не ходил.  Вспоминая,  куда бросал куртку, побежал на недавнее поле хоккейных баталий: «Хотя,  найти его, серый,  на снегу… Тяжкое   дело!»
Надежда Ивановна ехала на велосипеде по родной улице Советской:   «Вроде и снег повсюду, уборка урожая давно кончилась, а сколько ещё работы! Агротехнические планы составлять на будущий год, в Новобарово удобрения на поля никак не вывезем, Вася вчера покашливал, померить температуру..»
И вдруг… такой знакомый, накоротко стриженый затылок с оттопыренными ушами.  Юра! Её старшенький, да ещё и без шапки, ползал на коленях под воротами Марики, разгребая пальцами снег.
Какое-то время мама пыталась помочь, затем  укатила за младшим в детсад. Крикнула, чтобы через полчаса был дома.
Сосед  Петя Турок, весельчак и балагур,  долго не мудрил. Не один год работал он на тракторе Беларусь и привык решать неожиданные технические проблемы.  Посмеиваясь в  чёрные усы, Петя приставил лестницу к окну ванной,узкому, под потолком, разбил и залез в дом. Мама нашла большой лист стекла на чердаке,  Турок ушёл за стеклорезом. Юра, переодев штаны на сухие, побежал за молоком в совхоз.
То и дело он  лихо скользил по  ховзанкам, уже припорошенным вечерним снегом: «Интересно,  почему это со снежком  ещё более скользко?»

Их трёхлитровая банка, полная молока, одиноко стояла на окне сторожки. Два больших алюминиевых бидона  под окном  ждали  завтрашнюю машину на ферму. Чтобы к  пяти вечера снова доставить свежее  молоко для работников совхоза.
Из открывшейся двери вырвался прелый воздух,  с запахом мокрых кирзовых сапог.
— Здоров, Андриёвич! Як ся маеш?! — ладошка Юры утонула в лапе сторожа дяди Миши,  большого, похожего на карпатского медведя,  только сильно прокуренного. Не по годам рассудительного мальчика сторож уважал.  Если мальчик приходил пораньше, они подолгу  обо всём  разговаривали:  как там Америка со своими неграми, почему евреи воюют с арабами, когда совхозникам добавят зарплату… И о коммунизме, когда от тебя по возможностям, а тебе по потребностям.
Но сегодня болтать было недосуг. Да и у дяди Миши в  комнатёнке уже голубовато мигал переносной телек,  доносилось бормотанье вперемешку с выстрелами.
Теперь, подпрыгивая, по брусчатой улице Травнэва, мимо центральной конторы совхоза Верховина, мимо его большого жилого дома. Здесь в одной из квартир до замужества жила  мама с подругой тётей Женей, и сюда два года приходил к ней будущий Юрин папа.
На углу Советской и Травнэвой буквой «Г» одноэтажная вечерняя школа. Седьмые-восьмые классы занимаются здесь по утрам.  А ещё здесь  кабинет папиного друга художника дяди Лыврынца: «Боже, сколько там натюрмортов, портретов, какие пейзажи!» Когда Юра вырастет, он  обязательно поедет за мольбертом в Москву, он нарисует много красивых картин!
Темно уже, а до дома ещё  далеко. Невесомый снег легонько сеет сверху, кружится в конусах уличных ламп под жестяными абажурами,  щекочет лицо, оставляя капельки прохлады. А вдоль по улице тускло поблёскивают раскатанные ребятами ледяные дорожки.
Верёвочная сетка  с тяжёлой банкой  режет пальцы. Но если прижать к груди,  можно хорошо разогнаться и скользить, скользить, скользить…
И опять вспомнился Фанта: «Интересно, что он думал, когда  пнул  Юру в живот, и что думает сейчас? Нет, надо  набрать мешок опилок, одеть ещё в целлофановый, чтобы не было пыли. Повесить на чердачную балку, и  каждый день по часу отрабатывать удары. А  весной, когда земля просохнет,  на большой перемене вызвать Ивана на дуэль. Так надавать, чтобы кровавой юшкой умылся. Или, прямо завтра взять кусок арматурины, что валяется во дворе возле коптилки, и шандарахнуть его по башке? И потом ногами, ногами!»
Словно и не было долгих лет дружбы и сочувствия к  глухому брату Фанты…
Вот и дом маминой коллеги, Шваля её фамилия. Здесь хорошая, длинная ховзанка.
У-ух! Юра с разгону  прыгает на неё и скользит. Но вдруг наклоняется вперёд, назад, пытаясь удержать равновесие. Сетка вместе с банкой  выскальзывает из пальцев.
Банка  хряпается, словно переспелый арбуз, и на дороге остается  белая лужа почти во всю ширину улицы.
Юра долго стоит в оцепенении. Затем медленно собирает  вылетевшие осколки  обратно в сетку, волочит по земле.  Понемногу они  теряются по дороге. Пока не остаётся   самый большой, что с голубоватой пластмассовой крышкой.

Утирая передником слезы,  мама опускается на табуретку:
– Як же  достало цэ життя, ци копийчани зарплаты, оцэ усэ…
Приходится идти в кладовку за НЗ. Изредка Андрей    по большому блату покупал сгущёнку  в двухсотграммовых жестянках. Их хранили на самый крайний случай, если не получится купить в совхозе свежее молоко.
Одна банка, вторая… Все почему-то пустые,  с  пробитой шилом дырочкой снизу у краешка. Только до третьей, что пряталась за стеклянными литровыми с клубничным вареньем, Юра, этот малолетний вредитель, не добрался.
А где  открывалка с деревянной ручкой, «росчиндон», как сказал недавно Вася?!
Пока нашла, пока с противным скрежетом вскрыла, пока разбавила кипятком, за окнами плотно сгустилась ночь.
Расставляя  тарелки с ужином на столе,   мама задумалась: «И что с этими пустышками делать? Показать потом мужу, после чего Юра получит «по самое немогу»? Или — тихо выбросить? Пока Андрей не поинтересуется, куда подевались дефицитные жестянки».
Набегавшийся, настрадавшийся, испереживавшийся за день Юра за обе щёки уплетал токан** – даже  лучше получилось,  не с молоком, а с любимой, сладкой сгущёнкой, пускай и разбавленной!  У Васи над столом торчала только большая голова с конопатым носом и широко распахнутыми, словно срисованными с Юриных, тёмными карими глазами. Да ещё летала над тарелкой  рука с ложкой.
Вот Юра довольно ткнул братика локтем под бок, заулыбался,  повернул к матери  раскрасневшееся лицо:
— А правда, що арабы евреям нафту*** не дають?
— Так ты  ще рассуждаеш?!» — не выдержала мама; заплакала,  ухватила папин   ремень с   трехлистником на пряжке…

Не получил Юра за утерянный ключ, за разбитую банку с молоком, за   сгущёнку, получил за евреев.
Получил за евреев…

*  «Ховзанка» — по-русински, «ковзанка» — по-украински.
**«Токан» – очень густая, сваренная  на воде каша из кукурузной муки. Токан подается горячим,  но с холодным молоком, или  брынзой, или с тёртым сыром, изначально  твёрдым, а потом сразу расплавившимся.
*** «Нафта» —   по-украински (и по-русински тоже,  заимствование) значит «нефть».

Любит Борька встречать зарю: выйдет во двор, положит свою молодую, с нарождающейся щетиной, морду, на жердину плетня, так, чтоб спина колесом, и стоит враскорячку, смотрит, похрюкивает от удовольствия.
Один он в семье такой. Его братьям и сестрам – нет, не понять Борькиной радости. Нет в них романтики. Нет острого чувства прекрасного; понимания красоты первого луча, тонущего в бархатных туманных перекатах, упоения ароматом трав, в момент, когда ночь, растворяясь в перламутре рассвета, умирает, и в удивительных, каждый раз разных красках, рождается новый день. Подолгу стоит Борька – нескончаема красотой мироздания.Читать далее →

Коле исполнилось шесть лет. Оставалось несколько месяцев до того великого момента, когда ему предстояло отправиться в школу.

«Школа» была полумифическим животным в системе Колиного знания о мире. О ней слагали легенды дети постарше, ею пугали родители, о ней со странным восторгом говорили бабушка и дедушка. Результатом этих несостыковок в версиях был Колин страх и трепет перед грядущим. Огромные карие глазки под выгоревшими на солнце дугами бровей до того очаровательно таращились, когда он искренне пугался в очередной раз, что все гости подтрунивали над Колей, чтобы лишний раз умилиться.

«А пенал купили? — спрашивали они. — Нет?! Пенал надо пораньше покупать — приучать его… Зачем? Ну как же! А то покусает всех 1-го сентября — с испугу, разумеется…». И хотя смутное ощущение того, что кое-чего в этих рассказах нечисто, не оставляло Колю, он продолжал таращиться, тем более, что после этого ему часто давали конфетку и разрешали идти играть.Читать далее →

Мальчишки бегут от шторма, когда туда идут Леня с соней. А еще то, что «спасибо, что не проверил».

По весне Лёня со сверстниками, Стасиком и Толиком, устроили соревнование на весь плавательный сезон – кто больше раз искупается в озере. Как будто они хотели накупаться на много лет вперед. В счет шло даже нахождение под дождем. Мелкий дождик считался за половину купания, а попасть под ливень и промокнуть насквозь считалось большой удачей и приносило целое очко в общем зачете.

Обычно плавательный сезон открывался в десятых числах июня, когда приходил теплый южный воздух с катающимися тополинками на волнах этого тепла. Но в этом году ветры подарили целых две недели лета задаром: уже с конца мая жара стояла такая, что вода вмиг прогрелась и родители пускали малышню к озеру. Лишних две недели, это двадцать четыре купания, по два раза в день за исключением двух выходных, когда семья Лени выезжала на дачу. Читать далее →