Курсанты Тамбовского летного училища встречали Новый 1979 Год. Дубовые парадные двери Областного Дома Офицеров почти не закрывались. На улицу то и дело выбегали курсанты, чтобы встретить запоздавших подруг, а в тамбуре курили дежурные офицеры, и когда пары пробегали мимо в тепло, офицерам постарше было завидно глядеть на их молодость, но они скрывали это чувство за важным разговором о служебных назначениях, о поступлении в Академию и о том, что после ее окончания они добьются направления в боевые, а не учебные части.
Все это были старые разговоры и к делам не вели…Благоустроенный город, жены, квартиры, дети в школах…
— Кстати, товарищи офицеры! Сегодня Новый Год и случайно — день рождения моего сына! — пошутил майор Салов, признанный тамада на всех вечеринках. – А что в таких случаях утверждал Архимед? Правильно! Что это отличный повод погрузить свое тело в сорокоградусную жидкость!
Офицеры оживились.
— Давайте сразу условимся! – подхватил его друг майор Рогов и указал на красную повязку на рукаве. – Ныряем не глубже наркомовской нормы. Нам ночью дежурить.
Посмеиваясь и предвкушая алкогольное погружение, офицеры разошлись. Начался праздничный концерт. В фойе остался один дежурный курсант.
А на темной и опустевшей площадке, пряча от ледяного ветра лицо в пуховой платок, стояла девушка. Плафон фонаря со скрипом раскачивался над девушкой, и желтый размытый свет освещал ее поникшую фигуру, склоненную голову… Она ждала курсанта Мачульского, но хотела, чтобы он не пришел. Неделю назад на этом самом месте он кричал со злобой:
— Ну и гадина ты, Юлька! Пробы ставить некуда. Я тебе доверился, думал, что — чистая, а ты? Интересной болезнью наградила! Теперь, погоди! Такого леща отвешу, что до старости не отмоешься! Вот ты где у меня! – кривил он губы и совал ей под нос кулак. — У нас за это статья! Будешь сидеть! А еще опозорю: и в комитет комсомола накатаю, и в институт лично схожу…
И он потребовал, чтобы она принесла пятьсот рублей: сто – на лечение у знакомого венеролога, а оставшиеся четыреста, как плату за молчание.
— Иначе пожалеешь…Потом не жалуйся…
Девушка вспомнила свой стыд и страх, плотнее укутала лицо в платок, и в сотый раз с душевным сожалением упрекнула себя за минутную слабость, когда уступила в ту ночь Мачульскому.
Она отошла к дальней колоне и достала сигареты.
Оставался час до Нового Года и минуты до встречи с Мачульским. А пока на площадке гулял один только ветер. Он срывал с девичьих губ дым сигареты, шевелил тяжелые еловые гирлянды на белых колонах и наметал на ажурных балконах второго этажа легкие сугробы. Опуская в карман спички, которыми прикуривала сигарету, девушка коснулась пальцами какого-то свертка; от любопытства она вытащила его на свет, и вдруг новая порция стыда затопила ее и без того розовое от мороза лицо. В руке она держала нечто весомое. Что-то плотное, что было крепко обернуто в газету. Какой-то мягкий футляр, судя на ощупь, обтянутый грубой кожей. Девушка вернулась к скрипучему фонарю и, содрав газетную упаковку, разглядела содержимое. В отчаянье она сунула сверток обратно в карман и затравленно огляделась, как преступник, пойманный на краже.
— Вот они деньги! – прошептала она. – Вот она плата за слабость! Зачем? Зачем я ему тогда уступила?!
И что теперь делать? Что скажет отец, когда обнаружит пропажу такой огромной суммы? Что вообще происходит, если она забыла про деньги и не могла понять, какой сверток в кармане?..
Парадная дверь с визгом открылась, и на площадку выбежал Мачульский в застегнутой наглухо шинели и шапке набекрень, огляделся, но, увидев девушку, остался стоять на месте.
Недавние вопросы разлетелись, как воробьи от опасности, зато осталось жаркое чувство стыда, и девушка не могла сделать шага навстречу курсанту. Но она пересилила себя и приблизилась. Они долго молчали. Мачульский молчал обиженно и назидательно, а девушка виновато и покорно, при этом, не отрываясь, смотрела на его начищенные сапоги.
Подул колкий ветер и вдруг закрутил перед ними воронку из снега. С едва различимым шорохом она блуждала из стороны в сторону, легкомысленно выбирая к кому прибиться, потом, подталкиваемая ветром, поплыла к ногам Мачульского. Он с удовольствием плюнул в нее, и воронка исчезла, как испарилась.
— Прости меня… — заговорила вдруг девушка, резко отводя взгляд от плевка на снегу. Взгляд умоляюще забегал по лицу Мачульского. – Уйдем отсюда…Я все объясню!
— Тут говори!
— Что ты со мной делаешь… — прошептала девушка.
— Я делаю?! – возмутился он. – Нет, подруга, это ты — делаешь! Это ты заразила! Не я!.. Мне завтра к врачу, а я без денег! В обычную больничку, сама понимаешь, ходу нет – телегу в училище вмиг накатают…Ты это…Раз виновата, меня хоть крайним не делай. Я вылечусь, потом, глядишь, снова закрутим…Блин! Ты слушай…Не переживай…Я потом, слышь, прощу…Обязательно прощу…
За их спинами неожиданно резко открылась дверь, и на ледяной ветер высунулся дежурный курсант. Придерживая дверь, он поинтересовался у Мачульского:
— Идешь или без тебя начинать?
— Скажи пацанам, сейчас нарисуюсь.
— Нашел молодого, бегать ему… — весело хмыкнул дежурный и долго разглядывал девушку. – А она — ничего! Значит, скоро нарисуешься? Ну-ну…Поберег бы ты себя, Коля! Ох, поберег!
Чуть позже в темном холле он остановился у зеркала и, поправляя китель, внимательно огляделся, нет ли кого постороннего? Убедившись, что один, он шутливо спросил у своего отражения:
— Курсант Дейнека, доложите! Кто первый получит генерала: вы или бабник на улице?
И отвечая, отдал честь воображаемому начальнику.
— Так точно, товарищ маршал! Я!
Мачульский увидел его через стекло тамбура, вспомнил, что Дейнека шел на красный диплом:
— Сволочуга далеко пойдет! Будет генералом…Ну да посмотрим, кто первый! Как думаешь?
Девушка хотела улыбнуться в ответ, но губы ее затряслись.
— А что со мной будет?
— С тобой-то? Сказал же, закрутим…Потом, когда вылечусь…
У девушки набухли слезы на припухших веках.
— Ну, прости меня…Это какая-то дикая история. Я все объясню.
— Не интересно! — мрачно сказал Мачульский и показал на часы. – Давай ближе к делу. Реветь-то чего?
— Обними меня…Холодно…
Мачульский повернулся и нехотя приобнял девушку, а она вдруг с готовностью припала к нему. Заговорила скороговоркой, торопясь и глотая слова.
— Ты сегодня будь осторожным, слишком не пей. Завтра анализы будут плохие. О здоровье думай, генералам оно не лишнее. Я верю, ты станешь генералом. А я? Я ждать буду, когда позовешь. У меня мама – однолюбка по жизни. Я вся в нее. А я люблю тебя. Сильно-сильно. Мне так больно, что сладко.
— Сама заразила, теперь про любовь говорит… — испугавшись напора девушки, пробормотал Мачульский. – Сказал же, вылечусь, тогда и закрутим.
Девушка прижималась щекой к холодной шинели и всхлипывала.
— Не могу без тебя! — продолжала она, задыхаясь и восторженно глядя снизу вверх на Мачульского. – Не бросай, а? Ведь не обманешь?
— Ревешь как ребенок…Связался!
— Хорошо, хорошо! Я уже перестала. Не бросишь?
— Сказал же…Ты это…С деньгами решила?
Девушка отстранилась и торопливо достала сверток.
— У папы украла. Если надо, еще принесу. Не обманешь?
Она развернула газету и заискивающе протянула ему пачку по пять рублей в банковской упаковке. Он взял деньги, воровато огляделся и поспешно сунул в шинель. Потом быстро достал и перепрятал во внутренний карман кителя. Газету скомкал и бросил себе под ноги.
— Не обману! – надтреснутым от волнения голосом ответил он. – Эх, ма! Теперь загуляем! Любишь меня? Уу, зараза, вижу, что любишь! Ты лечись…Потом загуляем…Ты знай…
На балконе второго этажа открылось окно и, оттуда на всю площадь разнесся бой московских курантов. Мачульский грубо выругался, рванулся к двери. Девушка охнула и всем телом потянулась за ним.
— Коля! – крикнула она. – Коля! Прости же меня…
Мачульский замер в проеме двери, увидел протянутые к себе руки, затравленное лицо девушки и вдруг покраснел. Наверху хором считали удары курантов, потом разнеслось многоголосое «Ура!», и он решился:
— Не ходи ко мне больше! Слышь…Не ходи! Никто никого не заражал! Я на деньги тебя раскрутил! Слышь, дура? Я тебя обманул! – И шмыгнул в проем.
Девушка сразу как-то расправила плечи, выпрямилась, будто ее одарили этим признанием…Над ней чернело морозное небо с редкими звездами. Девушка, запрокинув голову, долго смотрела, как они мигают, смотрела внимательно, задумчиво, понимая про себя, что она прощает Мачульского.
«Сознался, мой милый, сознался! – думала она. – Я одного боялась, что он мне изменил. Подхватил где заразу…Стало стыдно, вот он и злится! А денег не жалко! Они ему нужны! Вон какую пьесу разыграл… Только я знала…А завтра я все равно приду…С утра после водки он будет косить, а я ему горячего чайку из термоса, бульончика! Я – однолюбка!».
И прежде чем пойти домой, она решила в последний раз в жизни покурить. Вместе с пачкой сигарет она вытянула из кармана бумажку; от нечего делать развернула ее и прочла. Потом еще раз. Усмехнувшись своим мыслям, она прикурила и той же спичкой подожгла край листа. Бросила под ноги и ушла.
Площадка перед Домом Офицеров опустела. Ветер стих. Плафон фонаря уже не скрипел, и желтый сноп света лежал на снегу, как спал. На улицу вышел Дейнека, потянулся, глубоко и радостно вдохнул морозный воздух.
— Ушла? – сказал он вслух, увидев удаляющуюся девушку. – Значит не дура, правильно сделала. От бабника все уходят.
Заметил под ногами непорядок; смятая газета валялась рядом с колоной, а возле урны дымился листок бумаги. Половина листа еще сохранилась, и Дейнека, подставляя его под свет фонаря, с трудом разобрал чьи-то каракули. Что-то на медицинскую тему, очевидно, справка из больницы. Та часть документа, где написана фамилия уже сгорела, оставалось только имя, но заключение врача Дейнека разобрал отчетливо. Справку выдали в кожно-венерологическом диспансере и, судя по заключению, пациентка была абсолютно здорова.
Дейнека поискал взглядом девушку. Ее фигурка в конце улицы была совсем маленькой. Покачал головой и достал из нагрудного кармана десять рублей, которые ему только что отдал Мачульский. Старый долг. Отдавая банкноту, Мачульский объяснил, что девушка оплатила свою ошибку. Какую? Это их личное дело. Она, мол, сама виновата.
Дейнека догадался, что за ошибку оплатила девушка, чиркнул спичкой и поджег банкноту.
— Ну и сука же ты, Мачульский!
Good!
Вот та мысль, которую я вчера как-то впопыхах безуспешно пыталась сформулировать:
Рассказ хороший, состоявшийся. Именно поэтому текст необходимо оценивать не как ученическую работу, хваля за то, что автор умело использовал детали, что диалоги удались и так далее. Такой текст хочется анализировать в целом, как если бы он был прочитан в литературном журнале. И вот это целостное впечатление мое таково, что замысел рассказа остается непонятен. Все персонажи вызывают отторжение. Мне некому сопереживать. Может быть именно поэтому рассказ кажется плоским, лишенным пространства сочувствия и того, что по-настоящему трогает.
Не знаю, может быть, я слишком требовательна… Но я стараюсь относится к авторам так, как хотела бы чтобы относились ко мне. Ведь мы собираемся не для того, чтобы тешить самолюбие друг друга. Или как?
Машины парковались
Люди выбегали из горящего здания
Иванов, Петров, Сидоров выбегали на улицу, чтобы встретить подруг?
На улицу выбегали курсанты, чтобы встретить своих запоздавших подруг. Ещё и своих.
офицерам постарше было завидно глядеть на их молодость, но они скрывали чувство за пустым разговором о служебных назначениях
Если разговор значит пустой. Но он же не пустой! Ну там два офицера говорили об академии и дальнейшем. А здесь получается, из множества офицеров выделено подмножество офицеров постарше, и вот эти постарше скрывали (внимание!) – чувство!
Его (здания) двери почти (!) не закрывались. Его — это ж для одушевлённых. Его сын, его машина.
А само здание посветлело от праздничной суеты. Не, ну, нормально?
На моё имхо косноязычность запредельная. Времена ну там прошедшее, настоящее… туда сюда.. совершённое, продолженное…. Числа, там, я слышал, бывают множественные и эти — другие. Объекты бывают программирования, бывают одушевлённые
И логика предложений такая же косноязычная.
Посмеиваясь и предвкушая погружение, офицеры разошлись. И курсанты больше не выбегали. Они с подругами сидели в актовом зале и смотрели праздничный концерт.
Это импосибол.
И курсанты больше не выбегали.
А содержание цепляет
мне здесь не хватает
а — литературы
б — вкуса употребления речевых оборотов
в — языковой пластичности (есть вообще логопедические скороговорки «плафон фонаря уже не скрипел, и желтый сноп света лежал на снегу, как спал»)
г — авторского самоограничения всё досказать и все прибить на гвоздь да покрепче чтоб не соскочило и издалече видать было — это ж не красный уголок в мемориальной комнате
я против лобового бытийного
если казарма то не стоит по-казарменному излагать (местами конечно — есть такие поляны где язык как брезент на морозе)
(бытует такой порочный искус например при освоении детской темы шепелявить а употребляя в визуалке шрифт подрисовывать ему бантики при наличии самих бантиков в изображении)
я против усилений с официантками и богатыми клиентами — это додавливание для учениц седьмого класса
или для курсантов на худой конец
против простых как вязаный чулок но с продернутой шелковинкой-украшансом метафоры про воронку-душу в которую цинично плюют молодые подлецы
я против посиделочного «расскажите нам историю-цеплялку»
я за то чтобы от истории оставалось больше чем остов сюжета и скрипучий песочек «каков негодяй»
не чувствуется здесь пребывания художника —
забегал в часть плакатист-оформитель — портреты повесил и лозунг натянул с ошибками написанный
НО
разматывать этот газетный сверток было любопытно бытово: в момент когда в девушке окуклилась русская на вкус и цвет бабеночка «лишь бы ты был какой-никакой но мой» и на мужской рассудок проступила алогичность полная в том что вместо возмущения открывшейся низостью девушка обрадовалась и успокоилась «главное налево не ходил а деньги ему как раз кстати» стало конечно понятно ради чего всё было написано:
ж е н с к а я л о г и к а на всю голову нелогичная
доброта вселенская
великодушие
бабье теплое и кошачье
ну и в каком-то смысле моральное превосходство над мужчиной и качели страха сострадания всепрощения ослепленности возвышения в унижении и бабьей мелкотравчатости и зависимости
как я поняла — это главное открытие автора
а вовсе не идея прищучить на подлости еще молодого курсанта который станет генералом оборонсервиса и попятит полказны народной — я очень надеюсь на автора в этом смысле поскольку не станет же он нам прописи твердить про добро и зло
но вот случилось это (окукливание и темы и девушки) посреди рассказа
после чего дочитывались добросовестные поджиги и дымящиеся справки уже совсем как досиживание в театре товарища ширвиндта: все по станиславскому
да вот еще
сколько по времени в морозную ветреную погоду может дымиться на снегу справка сваренная из туалетной бумаги (утрирую конечно — но все мы знаем на ощупь какова она) — чтобы благоразумно обгоревший лишь в части фамилии клочок поджидал дымясь — дейнеку?
и еще одна арифметика
в 79-ом году за три штуки можно было купить подержанную машину
сделать первый взнос в кооператив
а уж подлечиться у венеролога в тамбове за полторы штуки это при условии что в его клиентах сам клинтон
или девочка счет деньгам не знала
и ее готовность у папы наличку в таких количествах тырить говорит за оправданность моих предположений
резюме
дайте народу художества и больше ему доверяйте
вернулась
потому что
было бы неправдой ограничиться критикой
ведь всё сплетено
и особист дейнека подбирающий и изучающий под светом фонаря вещдоки как живой перед глазами (почему-то антон павлович тут явился…)
и юлечка вроде картонная но прям как наяву — оправдывающаяся за несовершенный грех потерявшая голову дочка папы-дантиста местной филармонии
и какой-то мифологический винтажный корпоратив с гусарскими выпивонами — диалог оч живой и ты его слышишь (слышишь как ожидаешь услышать будучи от этой среды вдалеке — как воспринимающий войну только в ч/б и отрицающей напрочь цвет — таковы стереотипы)
и всё по идее притачано и подшито
т е — после первого ощущения есть второе — сама так не умею но критикую
и тотчас другое НО — с обратным знаком:
откуда эти выводы за женскую половину — от бабника все уходят?
пристывают насмерть
(а может у мужчин в погонах случаются такие иллюзии)
или монолог «я однолюбка» — он кривоват всё же
это я к тому что попытки переодеться в женское удавались толстому
а когда мы переодеваемся — выходят натяжки
Да…Я тоже не вижу здесь рецензента. Скорее, забронзовевшего мастера. Снизошел в казарму, на чужие плакаты свои развесил и выдал потрясенному ученику резюме: «дайте народу художества…»
Это мне-то совет! Плакатисту-оформителю…Практически безграмотному курсанту из казармы. Где я, где художества? Для мастера такой совет — признак профнепригодности. Нельзя нагружать ученика более, чем он сможет вынести. Впрочем, мастер здесь чертовски последователен, ведь он живет по принципу «женская логика на всю голову нелогичная» (орфография мастера). Удобная позиция! Сказал уверенным тоном банальность, прикрылся от любых возражений и мечи краски на холст:
Мне здесь не хватает
а — литературы
б — вкуса употребления речевых оборотов
А вот мне в словах мастера не достает
а — литературы. С важным уточнением, «как я ее понимаю». Мастер же не настолько покрылся патиной, чтобы утверждать, что ему на хранение сдали золотой эталон литературы. И он теперь может смело, без примеси всякой «логики на всю голову нелогичной», отпечатывать строгие выводы.
б — вкуса употребления речевых оборотов… Эта фраза мастера разорвала шаблон в моем сознании. На лекциях по эстетике меня, видимо, ошибочно учили, что вкус — это способность восприятия и оценки, но никак не способность «употребления». Да и что такое «употребление», когда речь идет об эмоционально-рациональном освоении действительности, в котором вкус выступает, как критерий эстетической оценки? Грубость и ничего более. Причем грубость плакатная, эдакий лозунг, написанный со смысловой ошибкой.
Да вот еще
«…справка сваренная из туалетной бумаги» — написал мастер. И окончательно отвратил от себя. Мастер, бумага даже в СССР не варилась. Промышленной производство бумаги основано на других технологиях. Варится пиво, суп. Или компот, который у вас в голове, но никак не бумага. И уж точно из бумаги не варятся справки. Понимаете? Можно в домашних условиях сварить БУМАГУ, но не СПРАВКУ.
Однако мастер не унимается. Требует объяснить, как «благоразумно обгоревший лишь в части фамилии клочок» дождался дейнеку (иничижительная орфография мастера)? Но после сваренной справки мне скучно и некому руку подать (с). Как бронзовому памятнику намекнуть, что на СНЕГУ с бумагой случаются разные неожиданности. К тому же девушка, уходя в своем «моральном превосходстве над мужчиной», могла случайно ножкой ее придавить.
И еще одна арифметика
Про полторы штуки. Мастер увлекся иронией. Уверен, что ирония совсем не его конек. В голове мастера происходит бурление. И он выдает первостатейный словесный компот: тут тебе и 1979 год, кооператив и президент Клинтон.
Резюме
Дайте автору свободу и больше ему доверяйте
Тогда не придется видеть в рассказе что-то хорошее и тут же пугаться, а вдруг я, мастер, надумал лишнее.
НО
Спасибо, что потратили время и прочли рассказ.
no thanks at all )
ужс…
мастер…
рецензент…
кто это?!
читатель — другое дело
не более
«это мне-то совет!» — вот тут уважаемый автор — гордыня…
но вы сами воспринимаете реакцию как совет
она вам вообще должна быть фиолетово — на каждый роток не накинешь платок
тут проступает тщеславие
без него дело — труба
я согласна
попрепираюсь чуток
заступлюсь за голову
чего нет — так компота
но я не сержусь на выпад поскольку вас разозлила
на то и щука чтобы карась не дремал — а «ученик» досрочно не бронзовел
1979 год — это ваше
цены на жилищный КООПЕРАТИВ в 1979 году — что вам не понравилось?
именно столько — 3 тыс эр было внесено в 1983 году родителями моих разводящихся приятелей в качестве первого взноса
(посему ваша сумма в 1500 на 79-ый год напрягла сильно)
вы написали 500 за лечение и 1000 отступных — это я упустила — но многовато все равно
если вы про упомянутый мной КОРПОРАТИВ — то это в сегодняшних терминах про прошлое
КЛИНТОН — как фонетическая пара к клиенту и намек на его амурные дела с последствиями — и уж конечно не могу даже предположить что за мной усмотрено полное невежество: клинтон был в девяностых…)
про ВКУС и официальные формулировки — я не в курсе
когда у нас преподавали эстетику я была юная беременная ходила в токсикозе и грезила квашеной капустой
я имела ввиду тот вкус который не позволяет написать «…срывал с девичьих губ дым сигареты»
теперь про бумагу
её ОТЛИВАЮТ и конечно не варят)
что дома что на производстве
этим термином обозначается сия технология
но я употребляю такие вот словечки — сварили=отлили
видимо чересчур вульгарно вам показалось
мэй би…
и моя формулировка «справка сваренная из туалетной бумаги» — это конечно же намеренное акцентирование на особо низком качестве и массе бумаги для справок: бумага эта тонка её вес невелик — и она должна молниеносно сгореть а не дымить столько сколько это происходит у вас — так мне кажется
поэтому я усмотрела в этом определенную театральность — в театре все условно и перед смертью там истекая кровью пропевают целые арии
можно конечно написать бумага низкого качества на которой было отпечатано медицинское заключение должна иметь иную продолжительность горения и т д
но я так не пишу и отжимаю воду
(у вас там кстати она листом названа — а я увидала желтенькую бумажку)
про случайную ножку я не додумала
но если была ножка то дымиться бумага уже не могла
вы меня извините за дотошность — мне было очень интересно и я читала /в с е/ ваши слова и всё себе представляла
про ДОДУМЫВАНИЕ
ваш дейнека как шерлок холмс — он и обгоревшее медзаключение прочел и выводы о диагнозе сделал и личность установил и все концы связал — поэтому я решила что он особист с профсноровкой — и благородный к тому же
вот такое надумала про него
а что касается литературы…
то простите рядовому читателю его пристрастия
за мастеров ничего не знаю
Ира, прочитал.
Отвечать на кусочки сознания…какие знаки препинания написать? запятую? да! наверное…
Лучше знак восклицания!
Ира!
НАДУМАЛА!!!!