Автор — Макс Шапиро
Дерево растет, как река течет. Плоть кленовой доски похожа на застывшее время: чудесное кружево прожилок и узелков светится сквозь золотую лаковую кожу, словно замерзший в лучах солнца водопад. Я всегда знал, что дерево хранит тайну неизменности: достаточно положить ладони на его гладкую теплую поверхность, чтобы почувствовать, как сквозь невидимые поры сочится вечность.
Одно из немногих моих детских воспоминаний — уходящий ввысь книжный шкаф с широкими стенками, по которым стекает причудливый деревянный узор. Где-то далеко под потолком находятся невидимые полки, с которых родители доставали удивительные предметы: матрешку, индийского слона, круглый будильник, очки, иногда тяжелые плотные книги. Ах, как хотелось овладеть хранящимися там сокровищами. Непреодолимое желание вылилось в отчаянную альпинистскую экспедицию… увы, неудачную: шкаф опрокинулся, засыпав меня книгами и придавив своей массивной плотью. Услышав грохот, мама примчалась из кухни, с завидным самообладанием раскидала завалы, рывком подняла и поставила деревянный каркас на место, подхватила на руки веречавшее чадо и бросилась к телефону.
Когда приехала скорая помощь, я уже не вопил во весь голос, а лишь подвывал от испуга и саднящей боли. Пожилой доктор долго мял ребра, сгибал руки, ноги, ощупывал голову.
— В рубашке ваш сын родился, — сказал он, — только ушибы. Залез бы повыше — и всё.
— Что — всё? — задним числом испугалась мама.
— Минимум госпитализация.
Мама разрыдалась. На врача её слезы не произвели никакого впечатления.
— Вы понимаете, что могли потерять ребенка? — безжалостно произнес он. — Мебель надо крепить к стене.
————
После неудачного восхождения я начал относиться к шкафу с осторожностью, избегая фамильярностей. Внизу, у самых его корней, стояла густая тишина, куда погрузиться мог лишь я один. Мечтать над иллюстрациями из огромных фолиантов, которые я с трудом снимал с первой полки и распахивал, словно крылья сказочных птиц, прямо на оливковом паркете. Разгадывать черные иероглифы букв, плывущих по белому полотну бумаги в строгом, но загадочном порядке. Класть ладонь на переплетение древесных сосудов, мерцающих сквозь золотой глянец, и медленно скользить по кленовой реке, пытаясь найти выход из лабиринта прожилок. У подножия шкафа рождались сны беспечной страны детства, надежно хранимой дремлющим в дереве древним покоем.
Читать запоем я начал, когда дорос до четвертого яруса. Тишина наполнилась гулом истории: греческие галеры таранили тяжелые персидские суда, дикая конница Ганнибала накатывалась на железные римские легионы, звенела сталь мушкетерской шпаги, лязгали рыцарские доспехи, отважный Дежнев пробирался сквозь ледяные торосы, в океан погружался бесстрашный Кусто. Над лакированным морем бушевали тайфуны, летели, склонившись над волнами, легкие парусники, поднимались утесы континентов, из глубины светили глаза батискафов, вулканы извергали бумажное пламя. За каждым переплетом открывался новый космос. Узенькая полка, словно мифический алеф, вмещала тысячи миров, собирая все отражения вселенной в одну точку.
Очень скоро я обнаружил, что шкаф вовсе не велик, а наоборот, весьма мал, и, несмотря на варварское запихивание, уже не вмещает все, что я собирал по квартирам родственников, выменивал у приятелей и покупал на личные сбережения из «рублей-на-завтрак». Шкаф кряхтел под тяжестью моей непомерно распухшей коллекции. Куда ему было до огромных стеллажей магазина «Букинист» или хотя бы районной библиотеки. Глядя на угрожающие книжные насыпи, родители дипломатично предлагали купить новый. Какое кощунство! Где же еще читать, как не на паркетном полу: вытянув ноги, упершись спиной в деревянную боковину, как в Великую Китайскую стену, отгородившись от суетливого времени пирамидой томов.
Ручеёк стал рекой, река — океаном. Детские грезы сложились в величественный храм, чудесно вместивший всю мою невеликую жизнь: страх катастрофы, мамины слезы, маленькие победы — первая буква, первый слог, первая страница… и неожиданно распахнувшийся безграничный мир, насквозь пропитанный теплом еще не узнанного мною Творца.
Незакатное солнце пронизывало узкие витражи, играя всеми оттенками цвета на кленовом алтаре. Рядом с египетскими иероглифами мерцали прозрачные фрески Помпеи, пышные коринфские колонны уносили ввысь готические своды, под огромным куполом горели начертанные Богом письмена. Тысячи голосов, пробиваясь через столетия, через непроницаемую толщу пространств, сливаясь, словно лучи в фокусе колоссальной линзы, пели гимн человеческому слову.
Колдовское дыхание воплощенной мечты рождалось только у основания моего старенького скрипучего шкафа. Избавиться от него?.. Никогда!
————
В конце восьмидесятых семья покидала Петербург. Взять библиотеку оказалось невозможным, и в квартиру зачастили матерые библиофилы с алчным огнем в глазах. Они жадно рылись на полках, снимая книжные сливки, яростно торговались и уходили, выманив авоську алмазов за бесценок. Когда паломничество коллекционеров иссякло, мне пришлось пристраивать книги по знакомым. Собрание быстро таяло, обнажая искалеченный остов моего шкафа. Сколько вмятин, порезов, ожогов и язв открылось на его потускневшей старческой коже. Как нетвердо стоял он на коротеньких ножках, жалобно всхлипывая при каждом шаге двухметрового хозяина. Его швы разошлись, полки безнадежно покосились, сквозь заднюю стенку зияли разрывы трещин. Шкаф отслужил, — даже я понимал, что изменить его печальную судьбу, увы, невозможно. Однако у меня не поднималась рука от него избавиться. У основания, там, где шаткие варикозные ножки упирались в кривой ободранный паркет, у корней, у самого истока родника времени, по-прежнему пели колокола грез, погруженные в святую тишину детства.
Сжечь! Быстрая, благородная смерть — куда более милосердная, чем мучительное гниение на свалке.
————
До отъезда оставался месяц. Мы спали на надувных матрасах, питались в столовых и раздавали последние вещи. В заставленной чемоданами квартире остались пара стульев, стол и мой книжный шкаф. Вскоре исчезли стол со стульями, и только шкаф продолжал укоризненно скрипеть при моем появлении, напоминая, что на печальный обряд кремации уже почти нет времени.
Попав случайно на Лиговку, я увидел вывеску «Реставрация мебели»: реставрация звучала куда обнадеживающе ремонта. Нерешительно толкнув массивную дверь, я оказался в полуподвале маленькой мастерской.
Первым меня приветствовал книжный шкаф из красного дерева. О, это был настоящий аристократ, одетый в изысканный плащ из тончайшего лака, сквозь который светилась тугая волнистая плоть. Не в силах бороться с искушением, я опустил руки на мерцающую поверхность и вновь, как много лет назад, поплыл вдоль лабиринта прожилок, беззаботно радуясь, словно младенец погремушке.
— Кубинское махагони, — раздался густой голос, и чья-то широкая ладонь легла рядом с моей.
Я обернулся. Напротив стоял седой, пахнущий стружкой гном в робе и придирчиво осматривал своё детище.
— Дерево королей. Растет по пять сантиметров в год. Четыреста лет должно пройти, прежде чем его можно использовать. Зато материал идеальный: плотный, ровный, без внутренних полостей, не деформируется ни от жары, ни от влаги. Мебель хранится столетиями.
Я быстро отдернул руки. Гном улыбнулся.
— Любите гладить дерево? — дружелюбно спросил он, скользя ладонью по матовому глянцу. — Чем, однако, могу служить?
— Мне нужно отреставрировать шкаф.
— Возраст?
— Не знаю.
— Древесина?
— Клён.
— Хм, благородное дерево. В каком состоянии мебель?
— В плачевном.
Гном бросил оценивающий взгляд из-под косматых бровей. Я, очевидно, не производил впечатления надежного заказчика.
— Реставрационные работы, молодой человек, весьма недешевы.
— Назовите примерную цену.
— Мне нужно посмотреть. Размеры, степень повреждения… вы понимаете, — он грозно сдвинул брови. — От трехсот рублей и выше.
— Годится, — быстро согласился я, недоумевая, где раздобуду такую астрономическую сумму.
— Хорошо. Привозите в понедельник утром, оценим объём работ.
Я кивнул. Гном записал дату в блокнот, поднял брови и неожиданно посветлел.
— Вас как зовут?
— Дмитрий.
— Виктор Петрович, — гном улыбнулся. — Хотите потрогать знаменитый бразильский махагони? Уникальная текстура, а цвет… Вы такого дерева никогда не видели. Пойдемте, покажу.
————
Привести шкаф в мастерскую стоило полтинник — месячная стипендия. Виктор Петрович, словно добрый мебельный доктор, внимательно осмотрел покосившийся каркас.
— Да, — скептически протянул он, — где вы нашли такое ископаемое?
— Это мой шкаф.
— Привести его в порядок будет стоить минимум четыреста. За такие деньги вы купите себе три новых.
— Виктор Петрович, мне не нужен новый, — я перешел на доверительный тон, — мне нужно сохранить этот.
— Хм… Раньше марта за работу не возьмусь. Вы готовы ждать три месяца?
Я выложил на стол все свои деньги.
— Здесь двести семнадцать рублей. Вдобавок я оставлю вам шкаф.
— Как это оставите? — опешил реставратор.
— Я не могу его взять. Через две недели я улечу из Питера навсегда.
Виктор Петрович задумчиво обошел мой шкаф, затем ласково погладил его искалеченное тело.
— Что ж, — сказал он, возвращая мне сторублёвку, — пусть поживёт.
