Кавказская пленница (М и Ж в редакции)

Валентина Семёновна из тех глупых и простых, впрочем, доброжелательных людей, которых даже судьба не смеет обидеть, до того они уже обижены чрезвычайно скромным объёмом серого вещества в голове. Вот почему эта вздутая слоями женщина теперь маринует свои пышные пальцы в размягчающем маникюрном растворе где-то на территории Швеции и регулярно посещает СПА, вместо того, чтобы лечиться от варикоза и смазывать дебелые и изрезанные руки заживляющим кремом «Свобода». Именно последний вариант развития событий был бы типичным для неё, учитывая данный ей жизнью старт. Родилась она в аграрном регионе отживающего СССР, где мужчины обычно промышляли на земле, а женщины, если не ограничивались домоводством, выбивали копейку из хозяйственных должностей на хлебокомбинате, молокозаводе или при общепите.

Валентина Семёновна, а тогда, двадцать лет назад — Валюня, первым делом после школы вышла замуж и нарожала одну за одной трёх дочек. Будущий муж её – Сашка, учился в техникуме на тракториста и подвернулся ей залихвацким чубастым весельчаком на дискотеке в честь дня города. Танцы традиционно проводились на площади между администрацией и главпочтамтом. Тогда Валюня почти час дрыгалась в кругу подружек недалеко от массивной колонки слева от сцены и обессилела так, что «ни вздохнуть, ни пёрнуть», как она сама определила степень своей усталости. Выудив из наваленных в центре круга сумок свою – новенькую сине-зелёную с перламутровыми жар-птицами, она отправилась «на Ленина – отдыхиваться». Потеснив прочих отдыхающих на мраморном пьедестале, она вытащила из полупустой сумки папкину пластмассовую расческу, мамкино настольное зеркальце в ядовито розовой пластмассовой окантовке с вензелями и принялась ставить опавший начёс, щедро орошая его лаком «Прелесть» усиленной фиксации. Девки рядом тоже оправлялись, кто освежал карандашом коричневую линию вокруг губ, кто обновлял серо-черные веки золотыми блестками, кто прячась за спиной подружки быстро приподнимал джинсовую юбку и регулировал съехавший комбидресс — да мало ли забот, когда вокруг столько молодцов! Вернувшись в свой круг танцующих каждая из них будет отрабатывать модный приём с постепенным приседанием под музыку и одновременным вилянием попы. Тут главное держать равновесие при помощи энергичного кручения руками и выдерживать сексуальность специальным запрокидыванием головы с закрытыми глазами. Сделаешь всё, как в клипах, получишь толчок в спину, а потом по накатанной:
— Ой, девушка, извините, я вас толкнул.
— Ничего страшного.
— А ты прикольная чика, потанцуешь со мной?
— Ну не знаю…
И тут по классике он должен пожертвовать свою бутылку пива другу и притянув девушку к себе, продолжать двигаться в ритм, но плотно прижавшись к избраннице, как будто под медляк, то есть постепенно поворачиваясь по часовой стрелке. А когда в самом деле зазвучит медленная композиция, наступит следующая ступень близости — обжиманцы и лизания. Подобная страсть уже назавтра позволяет психовать друг на друга, неделями обижаться и выяснять отношения, бурно мириться и страстно чпокаться, а через полгода сыграть свадьбу с катанием ряженных родственников в тачке, обливанием из шланга и непременными скандалами интимного характера в кулуарах торжества — когда тётя Клава таскает дядю Петю за волосы, тётя Люба рыдает в сарае в оборванном цветастом платье и с соломой, торчащей из завивки, а между ними со смехом курсируют пьяные гости с примирительными графинами, стаканами и народной мудростью, освобождающей от ответственности обоих провинившихся: «Что за кума, что под кумом не была?!».

Валюня прошла через этот матримониальный алгоритм со свистом. В одну неделю она в размашистом шифоновом платье, скрывающем небольшой животик, получила скопом аттестат о среднем образовании, свидетельство о браке и наконец, выдохнула с облегчением, обзаведясь сразу двумя гордыми статусами: взрослая и жена. В честь такого события родители одарили молодых отдельной спальней — кирпичной пристройкой к летней кухне и снабдили жилище автономным газовым котлом. Бабки с обеих сторон скинулись перинами и сберегательными вкладами, обеспечив голубкам мягкость гнезда и совместные полёты на новеньких жигулях девятой модели. Дядья и тетки надарили постельных комплектов с узорами, эмалированных кастрюль емкостью от 7 литров, хрустальных фужеров и салатниц. Но венцом стал, конечно, набор «Мадонна», выписанный по такому случаю через знакомых знакомых из Германии, а также две отечественные трехлитровые банки, одна из которых была повязана розовой лентой, а другая голубой. В ходе банкета тару до отказа наполнили денежными ставками на будущий пол ребенка и платой за куски свадебного торта. Изделие, кстати, заказывали в центральной кондитерской, а потому бисквит был как следует пропитан, крем как следует взбит, орехи как следует очищены и измельчены. Трехэтажная сладкая конструкция с лебедями из безе на верхушке стоила четверть средней зарплаты, следовательно, гостям десерт сбывали не менее, чем по пятирику за порцию, — чтоб остаться не в накладе, а в ощутимом плюсе. Когда подошел черед Дяди Мити, кто-то крикнул: «Ну, не жмись, не жмись, фанфарон, гони малиновую!». Дядь Митя, бывший одноклассник Валюхиного отца, а теперь директор виноводочного завода и спонсор алкогольной части стола, заметив интерес и перемигивания со стороны приятных дам, приосанился, подтянулся и воскликнул: «Гулять, так гулять – булочку за пять!», после чего широким жестом хлопнул на протянутый поднос хрустящий четвертак, чем обеспечил себе партнёрш по танцам на все три дня празднования. Но речь тут вовсе не о степени щедрости пьяных поступков, и не о традициях бракосочетаний в глубинках России, да и не о биографии Валентины Семеновны, а скорее об атмосфере из которого складывается типичное будущее простого человека и о случае, в корне изменившем это будущее в неожиданном направлении.

Валюха, родив первую дочку, тут же затосковала. Некоторые из её подружек тоже растворились в заботе о молодых мужьях и народившихся детях, но остальные поступили в училища и метили, кто в швей, кто в парикмахеров, а кто и в поваров. Санька, после практики в полях возвращался вечерами на рогах и буровил всякую хрень, шатаясь за женой из кухни в спальню и обратно. А днём Валюха нянчила малышку, гладила бельё, стирала марлевые подгузники, отбеливала пелёнки, да помогала матери дистиллировать семисотки и литровые, чтобы «закручивать» на зависть соседкам деликатесные огурцы-мизинцы по секретному рецепту со смородиновым листом. Валюха начала было привыкать к женской доле, но дочка вдруг взяла и бросила титьку, лишив молодую мать расслабляющих ощущений. Молодая мать стала нервной, всё куда-то металась, пока, наконец, не объявила семье, что не желает быть нулём при палочке и тем же сентябрем отправится учиться в кулинарный.
И поступила. И закончила каким-то образом, сама не помня как. Ведь параллельно-то ещё две девочки народились, и методички листались постольку-поскольку, а учебники вовсе не открывались. Это был тяжелый период, когда Сашка совсем отвлёкся от мужниной роли и в сезоны безвылазно батрачил в пригородных сельхозугодиях, а с осени, как хозяева азербайджанцы праздновали куйрам-байрам и распускали рабочих до весенней пахоты, крепко входил в запой.

Сашка бил себя в гулкую костлявую грудь и безапелляционно орал: «Я имею право расслабиться, как все нормальные пацаны!», после чего спускался в погреб. Втянув носом дух брожения, он внимательно осматривал бутыли с молодым вином, изучал осадок, деловито, но не крепко пожимал надутые резиновые перчатки на горловинах, и выбрав ту, которая начала сдуваться, или уже успела повиснуть тряпочкой, срывал её и пробовал содержимое до икоты. Напробовавшись, шел искать жену, чтобы минуты на три прижать её тут же на месте, а если рядом оказывались дети, приговаривал: «Вот как надо мамку любить. Вот как! Вот как! Воткак! Воткаквоткаквоткаквоткаквоткаккаккакакакакакакакаааа и резко зарычав, передернувшись, завершал обучение, шлёпнув себя по животу резинкой от треников, а Вальку намозоленной лопатой ладони. Потом он обычно уходил со двора, а Валюха, наревевшись вместе с девочками, досматривала по хозяйству и через пару-тройку часов шла за мужем «на угол», где вокруг корявой треснувшей коряги уже быковали другие бабы, лупили догнавшихся благоверных тряпками да кулаками, постепенно растаскивая их из-под мёртвого абрикоса по домам. Родители всё видели, но не вмешивались, считая происходящее типичным сценарием притирки.
Долго ли, коротко ли, но трудный период как-то сам собою кончился и Валюха обнаружила у себя корочку о средне-специальном образовании и подросших детей, не требующих беспрестанного досмотра. Был дан клич по знакомым – определить Вальку на поварскую ставку. Поварской не получилось, но помощницей устроили.

Несколько дней девка, дуясь от гордости, из горячего цеха, где помешивала харчо в двадцатилитровой кастрюле, перебегала в холодный и следила за заготовками, а после, оказывалась в раздаточной, распоряжаясь выносом хлеба и лавашей. Потом вдруг возникала в зале и подсобляла нерасторопным официанткам, умудряясь за один раз голыми руками сносить в мойку посуды больше, чем те в два захода, да еще и на подносе. У неё был свой метод — заранее сложить в салатницу тарелки, на тарелки боком водрузить стопку стаканов, подоткнуть их для надежности грязными салфетками и недоеденными кусками, затем подцепить на каждый палец по кружке, после чего только самыми кончиками верхних фаланг подхватить сооруженную стеклянную пирамиду и быстрым мелким шагом уплыть за высокую резную деревянную перегородку, живописно отделяющую служебное помещение от взгляда гостей. Валюха вообще старалась всем пригодиться, больше успеть, практичнее провернуться, но официантки были не в восторге от вертлявого нарушения их размеренного хода и смотрели на неё скривясь, да и то со спины. Со стороны могло показаться, что они посылали ей недобрые внушения: споткнись, оступись, обмишулься! Но толстокожая Валюха телепатическим воззваниям ни в какую не поддавалась и только усерднее подскакивала, подстраховывала, разгружала, присваивала любой повод быть полезной.
Полезной она пыталась быть и дома, принося в туесках на удовольствие матери и в удовлетворение пьяному жору Сашки то хинкали и люля, то заливное из говяжьего языка, то строганину или бастурму, девчонок радовала чурчхеллой, творожными хачапури и нежнейшими козинаками, против которых магазинные стояли зубодробильным средством. К счастью, со столов клиентов оставалось много и делилось между всех причастных поровну и честно.
Валюха с упоением описывала домашним сказочную обстановку грузинского ресторана, хвалилась богатством утвари, размахом меню и авантажем посетителей. И хоть не всегда у неё хватало слов для точности изложения, лексические прорехи с лихвой покрывались эмоциями и восклицаниями, что помогало слушателям воспринять пересказ вполне достоверно.
В один из вечеров она вернулась в особом возбуждении. Сегодня коллектив стоял на ушах. Распорядительница причитала с самого утра: «И откуда я их вытащу, спрашивается, а?! Вот удумал-то! Каков Гоча! Найди, говорит, хоть сама нарожай, а не то покатишься, говорит, на базар баранов разделывать. Не посмотрю, говорит, на моську смазливую, быстро в мурло понижу. Ой-ой-ой, девки, навёл шороху-то!!! Звоните Эдику срочно, а не то настропалю на вас директора, со мной вместе кишки от дерьма будете промывать. Пусть Эдик маклаков трясёт, пусть в крайцентр клич кинет, лыжи пусть смазывает и в «Океан» смотается, из-под спуда вытащит! А мне Арарата, быстро! Пятьдесят грам. Нет, сто! Да, и… запиши на Гочу». В тоже время шеф дурниной ревел на коптильщиков, обнаружив полупустые вертели и крюки с совершенно сырой колбасой: «Сколько конь сохнет, гондон ты тряпошный? Сколько сохнет конь, я тебя спрашиваю, аист ты пестрожопый?! Пять дней, сучара ты обшарпанная? Так чего ж ты хуесос поганый раньше не озаботился, додержал до греха, козлодоев бля, бык фанерный! А вы чё ржёте, волки позорные? Я вас всех в отстой пущу, гниды не шуганные». В заготовочном чистили и тесали, в горячем кипятились над бульонами для студня, в холодном рубили и строгали. Подавальщицы подтянулись к кладовке и обнаружили, что парадная форма с прошлого раза не постирана. Тайком от руководства они рассовали в сумки по комплекту и Валюху не забыли: «Слышь, пионерка, завтра важный банкет, будешь на подхвате. И никакой этой твоей самодеятельности с посудой, усекла? Будешь делать, что велят. Вот тебе спецовка. Если как раз, постирай и высуши, а погладим тут с утра. И не забудь стойку накрахмалить, и рожу наштукатурить, а то хрен тебе будет, а не чай».
Валюха ещё с вечера оживила свои единственные потертые туфли прозрачным лаком для ногтей, а пяткам устроила размягчающую ванночку с лимонным соком и густо смазала их вазилином, чтобы назавтра «будто по пуху ступать». Встала засветло и пока варились бигуди, размечталась. Неожиданно для себя самой оторвала вчерашний день с лунного календаря и написала на обратной стороне:

хочу, чтоб не видала я больше Сашку пьяным,

хочу дать форсу всем одноклассницам и чтоб все они до единой завидовали моей житухе,

хочу, чтоб девочки мои были разодеты, как куклы,

хочу быть важной дамой…

Потом она подумала ещё немного и добавила: хочу, чтоб мир изменился и всё вокруг стало бы лучше и богаче!

Озаглавила же Валюха свой список желаний двумя большими буквами: М и Ж, зашифровав в них, однако, совсем не общепринятый смысл, а личный и заветный: «Мои желания» или «Мечты жизни».

Поверхностный оксюморон сей вызвал у Валюхи восторг. Она сложила листик в несколько раз и засунула в чашку бюстика под сердце, потом, перестраховавшись от мозолей, обклеила ступни пластырем и отправилась на службу на час раньше обычного, чтобы успеть «погладиться», накраситься и переобуться. В общем, в ответственный момент не ударила наша Валюха в грязь лицом — оправдала протекцию, хотя точного благодетеля своего не знала. Устроили её через какого-то кореша дяди Мити, а у кореша в этом крутом ресторане любовница работала, или «мочалка», как ещё звали подобных женщин. Но кто конкретно из широкого круга баб был мочалкой кореша Дяди Мити, Валюха не знала. Как не знала, и то, что несмотря на все старания, день сложится для неё не самым удачным образом.

Все суетились и бегали. Валюха старалась зазря под ногами не путаться, но ловила ухом всякую просьбу и срывалась исполнять. В двенадцать должен был приехать сам Гоча Ласикович, директор ресторана и большая шишка в городе. Банкет он устраивал роскошный, деловой, в гости ждал каких-то иностранцев и собирался заключать с ними чрезвычайно важный договор о поставке фундука для производства фирменного шоколада за бугром. Откуда кто узнал такие внушительные подробности было непонятно, но Валюхе хватило, чтобы начать нервничать не меньше остальных. Администраторша только и делала, что орала в ответ на любые уточнения и вопросы, так что очень скоро Валюха поняла, что лишний раз отвлекать начальницу не стоит, а если что, думать своей головой.

— Эй, клюшка, слышь? Ты новенькая? – обратилась к Валюхе распорядительница – Как звать?
— Я Валя – ответила девушка.
— Исключено! Слишком отстойно для крутых мужиков. Сегодня тебя зовут Инесса, поняла?
— Да. Поняла. Я Инесса. – отчеканила Валюха с преданностью жизнерадостной собаки.
— Так вот, Инесса. У нас на всё про всё двадцать минут. Девки и так носятся взмыленные, так что тащи креветки.
Валюха стремглав выбежала из зала, ворвалась на кухню, остановилась, покрутилась с вытаращенными глазами и не найдя того, что искала, побежала по всем рабочим помещениям, впрочем, и там нигде не увидев искомого. Наконец, обнаружив во внутреннем дворе ресторанного разнорабочего Стёпку, она кинулась к нему с мольбой.
— Чувак, там банкет скоро, выручай! Срочно нужно три ветки!
— Три ветки?! – озадаченно переспросил Стёпка, но помня давно усвоенное правило, что совать нос не в своё дело, а тем более в дела начальства, не стоит, только уточнил — А большие или маленькие?
— Гм… Сейчас узнаю.

Валюха раскрасневшаяся вбежала в зал и наскочив на распорядительницу выпалила: «А большие или маленькие нести?». Старшая пару секунд соображала, о чем речь, а потом сердито проговорила: «Ну, конечно, чем больше, тем лучше. Балда. Уже надо было давно на стол поставить!». Валюха, не дослушав побежала к Стёпке и передала, что лучше б ветки побольше, но уже не до шика, потому как скоро приедет Гоча Ласикович и важные гости.
— Хорошо, хорошо, не суетись. Размельтишилась, блин. Побольше, так побольше.
— Давай, давай скорее!
— А чистить надо, или так?
Валюха растерялась, но, зная, что побеги она сейчас снова уточнять, ей во что бы то ни стало намылят шею. Она приказала Стёпке добыть три чищенных, три не чищенных, и убить таким образом любого зайца. А Стёпка, не желая в одиночку отвечать, если требование начальства будет выполнено не в срок, велел Вальке идти вместе с ним и помогать. Сначала он смотался на кухню за тесаком, потом оценивающе оглядел редкие деревья заднего двора, что-то прикинул в уме и сделал выбор в пользу лещины, объясняя на ходу компаньонке, что ветки молодого орешника будет легче резать, к тому же они достаточно длинные. Справившись довольно скоро с отделением веток от кроны, Стёпка показал помощнице, как подковырнуть у основания молодую кору, крепко перехватить её ладонью и затем быстрым резким движением снять её с сырого ствола. Справились они в два счёта и Валька, довольная, что именно Стёпка попался ей для исполнения такого ответственного задания, понеслась в ресторан, сжимая в одной руке три целиковых, а в другой три первосортно очищенные ветки, догадываясь наверняка, что для стола выберут непременно очищенные, потому как они гладкие, белые, приятные глазу и более подходящие поводу.

Тёплый свет электрических факелов рассыпАлся бликами на полках бара; перекрещивался в зеркалах задних панелей разноцветными лучами, просачиваясь сквозь стекло с вином, ликёрами и коньяком; отскакивал от стекляруса спящих бра и впечатывался искрами в выбеленные стены, натыкаясь то тут, то там на островки искусственной кирпичной кладки с грубым рельефом; а то перекидывался на лезвия подвешенных кинжалов и, соскользнув с гладкого металла, тонул в лозах пластикового винограда, нечаянно развешанных по неровному периметру толстых деревянных балок на потолке. Особой таинственностью дышало мозаичное панно на большой стене, на котором угловатые и продолговатые девы с печальными раскосыми очами несли от истока наполненные кувшины, а с высоты ближайшего утёса за ними украдкой поглядывал смущенный юноша в бурке и меховом башлыке. Углы зала на первый взгляд оставались темными, однако привыкнув к полумраку, глаза могли уловить там очертания призрачных суровых стражей в каракулевых папахах и строгих черкесках, молча и неумолимо нависавших над неизвестным врагом. Обнаружив стражей хотелось о них тотчас забыть и вернуться в торжественную реальность — в центр ресторана, где предметы будто парили в волшебном свете над темным зевом. Зева, конечно, никакого не было, а была тяжёлая матовая мебель, которая будто черная дыра поглощала и блики, и отсветы, и лучи. Чего не скажешь об искрящихся тарелках, распустивших солнышки на конусах тканевых салфеток, о приборах, переливающих свет начищенными зубцами и впалостями. Все чувства наблюдателя невольно направлялись к пиршеству, ему шепталось – не оглядывайся, не всматривайся, не вникай в чуждую душу, но ешь, пей и поднимай бокал за гостеприимный народ.
Посреди зала, будто ковчег, сбившийся с географического пути, но не с пути призвания, возвышался на массивном кафельном приступке банкетный стол, приглашая спастись от потаённых далей кавказского нрава, взойти к себе и уловить парящий над соусницами аромат ткемали и вплетённый в него, словно серебряной цепочкой в толстую косу молодой грузинки, запах маринованного уксусом лука. Шашлык изнывал в центре массивного блюда янтарным медовым жиром и пленял почти до забвения.

Но негоже садиться за стол вперёд хозяина! Гоча Ласикович только-только помог гостям выбраться из тонированного мерседеса и открыть перед ними широкую резную дверь своего заведения, как персонал выстроился вдоль стола с полотенчиками поперек гнутых локтей левых рук, и с кожаными переплётами меню в цепких кистях правых. Не меньше семи официанток в черных платьях и бледно-кофейных кругленьких передниках стояли на вытяжку, опустив глаза в пол, но, словно маленькие крепости с бойницами в форме прокомпостированных цветочков, укреплённые десятками невидимок, кокошники их вздымались накрахмаленными стенами вверх. Весь их вид, казалось, демонстрирует послушную скромность обслуги, но одновременно, неприступную честь русских женщин.
Возглавляла строй шикарная, пышущая, румяная распорядительница с широкой бардовой улыбкой, увесистыми золотыми клипсами в форме ракушки, короной начесанных черных волос и манящей, словно взбитая перина, грудью, выдававшейся валами через малиновый гипюр платья.
— Милости просим, милости просим, гости дорогие! – покинула она почетный пост и широко распахнув руки, радостно посеменила навстречу начальнику и его спутникам. – Откушайте c нашего стола, не откажите!
В этот-то момент из-за перегородки и вывалилась Валюха, перейдя дорогу директрисе и торжественно протянув ей на выбор руки с ношей.
— Что это?! – опешила начальница и застыла на месте с лицом, походящим на расплавленную театральную маску. Иностранцы возбужденно зашептались, переводчик поинтересовался у Гочи Ласиковича – что за обряд разыгрывается в данный момент, и принадлежит ли он к русской, или же к грузинской традиции.
— Это три ветки. Вы же сами просили… – осторожно разъяснила Валюха, начиная подозревать, что спорола какую-то глупость.
— Креветки… Гося Ласикович, я просила креветки –лепетала она с просящим взглядом, но переведя глаза на Валюху, уже решительно и громко проговорила по слогам: КРЕ-ВЕТ-КИ!
— Да-да-да, вот же ж я и принесла. Вы разве не видите? Я даже взяла на себя ответственность, чтобы вас не отвлекать понапрасну, принести и чищенные, и не чищенные. Но на стол, конечно, лучше чищенные… Лучше бы я не приносила не чищенные совсем, правда? Лучше бы я, конечно спросила, лучше бы… — ещё глуше оправдывалась она, уже чувствуя наверняка, что произошла непредвиденная и страшная ситуация. Иностранцы с интересом следили за происходящим, переводчик объяснял подопечным понятие омоним на примере происходящей сцены, Гося Ласикович молча темнел лицом, распорядительница отчаянно жевала губы и её рот всё больше напоминал по форме раздавленную ягоду переспевшего кизила. И только официантки, нарушив строй, сначала тихо вздрагивали, а потом, громче и громче прыская, наконец покатились со смеху, хватаясь друг за друга для равновесия.
— Сдрыснула отсюда! Быстро! – проскрежетала начальница и Валюха, оглушенная непониманием своего проступка, пошатываясь пошла прочь. Но пальцы, уже несколько минут сжимавшие ветки, предательски занемели и задрожали. Валюха, не успев скрыться за перегородкой, не справилась и со звонким грохотом уронила все шесть веток, запуталась в них ногами и полетела носом вниз, а задравшейся юбкой вверх.
— Простите, простите, я сейчас – повторяла она и пыталась собрать воедино свой древесный букет, который как назло снова рассыпался, заставляя опять и опять наклоняться, усугубляя жестокую и позорную ситуацию. Кто-то о чем-то её спрашивал, тряс за плечо, но она, не слышала и продолжала своё бессмысленное занятие, пытаясь справиться с накатывающим рыданием. Наконец, её подняли с пола. Это был переводчик.
— Мистер Александер Свенссон, гость вашего директора, интересуется, как вас зовут?
— Ме-ме-ня?… И-инесса. – промямлила девушка и оглянулась на присутствующих.
— Да какая она Инесса, в самом деле! – ехидно и яростно выступила вперед распорядительница, — Валюха это. Практикантка. Была. До сегодняшнего дня. Оставь этот хлам и уходи. Прямо сейчас.
— Не расстраивайтесь, Валенька. Всё будет хорошо. – участливо подмигнул переводчик и отпустил её руку.
………
Как добиралась, Валюха не помнила. Но помнила, как, не заходя в дом, где уже сопели уложенные бабушкой дети, спустилась в подвал и в обнимку с ополовиненной уже кем-то бутылью, прикладываясь к ней не часто, но подолгу, она выла и раскачивалась, не зная, что вторит стихии, разыгравшейся на поверхности. Первая весенняя гроза хлестала двор и старую, едва приосанившуюся зелёным, грушу, разнуздывала веревочные качели, перекидывала мелкие предметы по периметру и раскачивала фонарь, будто расходившийся полтергейст. На утро Валя проснулась от приглушенных взвизгиваний и хохота. Преодолевая похмельные боли, она ползком по лестнице выбралась наружу. Двор напоминал грязевой бассейн, в котором полноправно свинствовали не присмотренные дети.
— Вы что одни? – спросила Валюха, потирая глаза и виновато улыбаясь. Она поняла, что время уже близко к обеду, а девчонки не в саду, куда она сама же и должна была их отвести.
— Да! Бабушка пошла на базар.
— А дедушка поехал в Энергосбыт.
— Мам, смотри сколько я червяков поймала!
Девчонки галдели, наперебой пытаясь рассказать самое главное.
— А ты откуда?
— А где ты была?
— А папа уехал!
Валя вспомнила, что у Сашки началась пахота и теперь он будет вставать в четыре утра, а приезжать к ночи, чтобы только отереть содой руки от солярки, помахать ложкой над горячим и завалиться до ранней зорьки. И правда, весна. Как же хорошо!
— Вы не голодные?
— Нет, нас бабушка оладиками накормила
— С вареньем
— И с молоком
— Нет, с компотом
— А вот и нет, с чаем!
Девчонки снова загалдели, топая ножками, боченясь и тряся чёлками. Валюха, попав в облако детской пыльцы, вдруг подогнулась в коленках, отпружинила и прыгнула, собрав всех троих гуртом и повалив в лужу. Девчонки брыкали воздух чёрными пятками, впечатывали друг другу непроизвольных тумаков и заливались счастливым смехом, увертываясь от маминой щекотки и её странного, но такого редко-замечательного настроения. После нескольких минут шумной возни, Валюха сделала вид, что сердится.
— А теперь быстро мыться и переодеваться! Только попробуйте мне заболеть! Быстро, я сказала!
Дети, подыграв, испугались, завизжали и, похватав разбросанные резиновые сапожки, зачавкали бегущими ногами к крыльцу. Валюха продолжала сидеть в луже, подставив теплому солнцу грязное улыбающееся лицо.

— Вальюсша?! Хоросшо с вамьи? – осторожно прозвучало у неё за спиной. Валя удивленно обернулась и увидела прямо перед собой вчерашнего заграничного гостя Госи Ласиковича и переводчика, оказавшего ей помощь в минуту позора. Вскочив, она стала вытираться изнанкой кофты, ныряя за пазуху лицом, но не очищая его, а расширяя и удлиняя черные мазки до ушей.
— Валенька, послушайте – ласково остановил её переводчик, — Александер Свенсон желал бы вам кое-что сказать. Вчера мы во всем разобрались, ваше наказание не соотносимо с величиной вашего проступка. Александер приносит свои извинения за то, что по его негласной вине, вы лишились места. Гоча Ласикович также пересмотрел своё отношение к данному казусу, так сказать пердимоноклю, и готов принять вас обратно, как только вы того пожелаете и будете готовы. — Сам Александер всё время объяснения кивал с самым добродушным видом, переводя взгляд с переводчика на девушку и обратно.
Валюха впервые слышала настолько изысканную речь, и, хотя переводчик говорил с ней на русском, казалось, что слова как будто заграничные, а смысл их лишь смутно был понятен. Гости учтиво улыбались в ожидании ответа и, наконец, Валя, взвешивая и обдумывая каждое слово, сказала: «Спасибо вам и… вам. Но, я не могу. Я не могу, да. И не хочу больше… У меня там дети. Мне пора. Спасибо еще раз – вам и… вам». Она протянула руку перед собой, будто провожая визитеров до калитки, и мимолетно мысленно выругала мать: «Ну даёт! Калитку не заперла. А если б девчонки на улицу повыбежали? И эти ещё нагрянули даже без стука. Прям проходной двор какой-то!»
Пока она это думала, иностранец что-то защелкал на своём тарабарском и жестом потребовал перевести.
— Александер Свенсон выражает своё восхищение гордостью русской женщины, а также вашей способностью быть естественной и тем прелестной. Не откажите же Александеру в его желании отужинать с вами завтра вечером в ресторане «Кавказская пленница».
— Отужинать? Что? Где? Так это же наш ресторан. То есть ЭТОТ ресторан, то есть, тот самый…
— Да, вы правильно поняли. Александер предлагает вам посетить ресторан, в котором вы до вчерашнего пребывали на службе, в качестве гостя.
— Но… я не знаю… Зачем всё это?
И тут переводчик незаметно для хозяина подмигнул девушке и нетерпеливо проговорил: «Валенька, не будь дурой и соглашайся. Не каждый день тебя приглашает на ужин успешный шведский бизнесмен. Боюсь, это вообще, единственный шанс в твоей жизни на что-то необычное! Откажешься, просидишь всю жизнь в своём болоте.» — и он, не дожидаясь ответа, решительно добавил: «Завтра в семь жди машину. И, мой тебе совет, надень однотонное и не слишком короткое платье.»
Затем он энергично кивнул в знак прощания, повернулся, сделав пропускающий жест хозяину, который тоже кивнул девушке, но только медленно и с достоинством, после чего оба покинули двор.
…….
Что было дальше в неуклюжей жизни Валюхи – не столь важно, потому как закончилось оно уже через год, когда самым сказочным образом желания девушки, записанные на обороте вчерашнего дня, вдруг разом исполнились. Она никогда не видала больше Сашку пьяным. Дала форсу всем одноклассницам и все они до единой завидовали её новой житухе. Дочки, в красивых платьицах и с прическами ходили в детский сад при посольстве России в Швеции, где их постепенно обучали новому языку, и где из их курчавых головок довольно быстро выветривался лексикон пьяного отца, грубых воспитателей, и вообще, словарный запас российского простонародья. А потом, уже в школе, они перестали использовать родной язык и полностью перешли на шведский. Но самое главное, что очень скоро не стало Валюхи, а на её месте появилась важная дама Валентина Семёновна Свенссон, а точнее Амелия Свенссон, управляющая фамильной фабрикой своего мужа Александера. На фабрике производят фирменный шоколад с разнообразными начинками, в том числе и с лесным орехом с далекого юга России. Раз в квартал поставщик привозит фундук самолично, и непременно вручает супругам-кондитерам большую корзину-привет с грузинскими разносолами и напитками. В обязательном порядке целует он наманикюренные пухлые ручки Амелии и по-братски обнимается с партнером. Потом они все вместе идут… нет не в ресторан, а на кухню, где, чураясь официоза и все больше сглаживая прошлые недоразумения, сообща варят, или обжаривают креветки. И хотя Гоче Ласиковичу кажется иногда, что исподтишка посматривает на него с превосходством зазнавшаяся Валюха, он перебарывает в себе эти предрассудки и тут же замечает, что мир изменился и всё вокруг стало лучше и богаче.

1 комментарий

  1. Текст как текст, на мой неискушённый взгляд, очень получился, григоровский накал детектед, блеск, одним словом.

    Оборот «у ней» я не понял зачем. «отскакивал от стекляруса спящих бра», отражался более солидно. Весь этот фрагмент, возможно, стоит переписать ещё более красиво или динамично. В том виде как сейчас свободный читатель этот фрагмент не осилит, к бабке не ходи, егильет не вари.

    Текст как рассказ очень трудно истолковать.
    ГГ исполнительная, трудолюбивая, не скандальная, сама себе тренер, сама себе психолог, по миру с претензиями не ходит, сама ставит задачи, сама выполняет. В конце рассказа неизбежно и заслуженно управляет фабрикой. Либо ГГ управляет фабрикой, либо фабрика исчезает, либо фабрика доит какое-то время государство, и мы слышим сладкое слово соцлифт. Это свойство фабрики, ГГ здесь вообще не при чём.
    Ведь сказка о Золушке не воспринимается как нечто удивительное, а воспринимается: да, нормально, так и должно быть. Если есть потенциал, он будет реализован или востребован. Мы можем не видеть, как реализован потенциал, но это не значит, что он не реализован.
    У Давида Самойлова есть:
    «Все сестры замуж выданы за ближних королей. С невзгодами, с обидами все к ней они да к ней. Блестит в руке иголочка. Стоит в окне зима. Стареющая Золушка шьет туфельку сама».
    Ну да, всё правильно, у меня прабабка хорошо шила, потенциал реализован более чем, прямо как в стихотворении.

    Если нам кажется, что где-то что-то возникло из ничего, значит, мы что-то упустили, например, премию за риск, она, как правило, не видна. Немецкий математик Амалия Эмми Нётер (есть фото) в 1918 году высказалась весьма изящно: закон сохранения энергии является следствием однородности времени.
    Прочёл в субботу, истолковал только во вторник. Это слишком. Скажем, ещё в воскресенье у меня было мнение: хороший текст, но здесь ожидается повесть, потому что ничего не понятно. Автор декларирует одно, текст сообщает другое, а ощущение возникает какое-то третье, какое-то левое.

Оставить комментарий