А что ты будешь делать, если узнаешь, что через какие-нибудь полчаса случится непоправимое? Спрячешься? Попытаешься убежать? Откупоришь игристое? Рассказ по мотивам нашей жизни. Первый из цикла рассказов про рыжего кота.
— Да дай же ты пройти! Встал на проходе.
Я сунул телефон в карман и посторонился. Дородная дама в мелких кудёрышках попыталась протолкнуться между мной и стеллажом с консервами, но тщетно. Хоть в профиль, хоть в анфас она едва влезала в проход. К огромной груди, нежно, как младенца, женщина прижимала затянутую в пластик упаковку сахара, пачек двадцать. От напряжения лицо её цветом напоминало варёную свёклу. Я сдал назад. С трясущейся от ярости губой женщина ринулась к кассам. Во втором зале толпа пенсионерок разрывала такие же упаковки, выгребая столько, сколько смогут унести. Шум стоял невозможный, пихая друг друга локтями, они костерили конкуренток на чем свет стоит.
— Куры! — Сплюнул стоящий рядом ханурик и нырнул в алкогольный отдел.
Я взял корзину, положил туда несколько банок рыбных и мясных консервов, накидал хлебцов. Набрал жену:
— Солнышко, я в Дикси, домой что-нибудь надо?
— Ничего не надо. Стой. Чай возьми себе, кончился. Что там за вопли?
— Зомби-апокалипсис. Восставшие бабки терзают труп сахарной промышленности.
— Ясно. Я скоро буду. Целую, люблю. Коту дашь?
Я улыбнулся:
— Конечно дам, я ещё жить хочу. Я тоже тебя люблю.
Отбился, посмотрел на мечущуюся по дороге к чаю толпу и передумал. Подступы к кассам тоже были перекрыты женщинами с сахарным пакетами в руках.
Меня заметила Лариса, знакомый кассир. Махнула рукой и скосила глаза на вход в алкогольный отдел. Я подхватил две пятилитровые баклажки с водой и прошмыгнул туда. Выложил покупки на ленту дополнительной кассы.
— Трудный день? — спросил я у неё
Лариса тряхнула тяжёлой головой. Лицо посерело от усталости, под чёрными глазами залегли глубокие тени.
— Можете себе представить? — ответила она — Сахара на складе полно. Третий раз сегодня привозят. Стоит разгрузить, влетает эта стая. С ума посходили.
— Так ввели бы ограничение. Больше двух в одни руки не давать.
Лариса вздохнула:
— Ввели, на кассе висит. Они целый день дежурят. Одни и те же, берут по несколько раз, пока не кончится. И опять ждут. Как зомби на карусели.
Я усмехнулся. У меня происходящее вызвало схожую ассоциацию.
— Я одну видел, она целую упаковку тащила.
Лариса покосилась на проход в соседний зал, ответила негромко:
— Этой… Не всем можно отказать. Понимаете? Вам, кстати, сахар не нужен? Мы одну упаковку для своих отложили, пару пачек могу продать.
Я вызвал в памяти содержимое кухонного шкафчика и мотнул головой:
— Не, есть ещё, спасибо.
— Как знаете. 1564 рубля. Товары по акции?
Я улыбнулся:
— Скорейшего отдыха от этого дурдома.
В этот момент за стеной раздался истошный вопль:
— Ты мне лишнюю пачку пробил! Вор! Понаехали тут, совести нет совсем! Пригрели на груди…
Что-то забубнил, оправдываясь, новенький кассир, молодой пацан из Средней Азии. Женский голос продолжал вопить, к нему присоединились другие. Из подсобки выбежал директор магазина, кинулся на помощь.
Лариса подняла на меня глаза и тяжело вздохнула:
— Ещё два часа.
За углом магазина я сгрузил консервы и хлебцы в багажник машины. Домой вошёл с пустыми руками.
Мы лежали вдвоём, её голова на моей руке. Я вдыхал запах её волос и рассеяно следил за тем, что происходило на экране телевизора. Потёрся носом об её макушку и спросил:
— Солнышко, чисто теоретически, если бы началась ядерная война, ты предпочла бы сразу… или спрятаться и долгие годы жить в бомбоубежище?
Я пытался говорить безразлично, но голос предательски подрагивал. Лена резко подняла голову, уставилась на меня пристально:
— Ты нормальный? Почему ты спрашиваешь?
Я замялся. Я не хотел её пугать раньше времени, да и чем? Угрозы пока нет, будет ли — неизвестно.
— Есть задумка книги. Про ядерный апокалипсис. Обдумываю мотивацию героев.
Она сверлила меня взглядом ещё несколько секунд, пытаясь понять насколько я серьёзен. Успокоилась и снова умостилась на моём плече.
— Я бы предпочла, чтобы это произошло во сне. Чтобы я ничего не успела понять. Раз и всё.
Через минуту она заснула. Я поцеловал любимую макушку и осторожно высвободил руку. Лена пробормотала:
— Спокойной ночи, солнышко
и перевернулась на другой бок.
Тихонько выскользнув из-под одеяла, я вышел на кухню. Впервые за два года, как я бросил, мне нестерпимо хотелось закурить. Телефон чирикнул новым сообщением в телегу:
Я не мог бы объяснить почему, но у меня появилась стойкая уверенность: этой ночью всё кончится. Может посадить Ленку и кота в машину, да рвануть подальше из Москвы? Я почти решил её разбудить. Но это было бы так глупо. А вдруг ничего не будет, а нам утром на работу? По какому поводу паника? Из-за каких-то непонятных манёвров американских ВВС? Которые они даже не скрывают?.. Я вернулся в кровать, обнял жену и заснул. В 4 утра зазвонил телефон.
Ванин голос, странно весёлый и невнятный. Он прокричал в трубку:
— Началось! Валите, куда успеете!
В фоне канючили его девчонки и доносились отрывистые реплики жены, собирающей вещи. В моей груди возникла чёрная дыра, она кружилась, и затягивала меня в свою воронку.
— Удачи нам всем — Выдавил я из себя и отбился.
Лена сидела в кровати с закрытыми глазами, звонок Вани поднял и её . Я бросился к жене, обхватил за плечи. Голова болтается, как у тряпичной куклы, брови над зажмуренными глазами встали домиком.
— Ну ты же… — всхлипнула она спросонья. Сонный котёнок, которого выдернули из тёплой постельки. Я порывисто сжал её в приступе нежности и, как смог твёрдо, сказал:
— Ядерная война. Лови Беню.
Лена открыла глаза наконец, посмотрела в мои. Недоверие быстро сменилось ужасом.
— Не шучу — ответил я на незаданный вопрос. — бегом! — и кинулся набивать сумку. Навьючил камеру, ноут.
С балкона вопли кота, шипение, голос Лены с паническими нотками:
— Твою мать! Беня! Не могу его в переноску запихнуть!
Распахиваю окно кухни, вырываю свободной рукой рыжую заразу, прижимаю к груди. Беня в панике, выворачивается. Полосует меня по щеке отросшими когтями. Я ору от боли, и от панического желания ускорить все процессы, вырваться из квартиры на воздух:
— Пальто! Быстро, бежим!
Лечу в прихожую, распахиваю дверь ногой, больше нечем. Дверь с треском врезается в стену. Мы опять забыли её запереть на ночь. Обвешанный сумками, прижав вырывающегося кота единственной свободной рукой, я запинаюсь в проходе. Моя полупарализованная нога спотыкается о порог, я чуть не лечу на плитку коридора, Беня вырывается, пытается зашмыгнуть в квартиру, я кидаю сумку перед его носом, но удержать равновесие уже не могу, врезаюсь в дверь квартиры напротив.
В этот момент Лена, в пальто поверх пижамы и в домашних тапочках, перепрыгивает порог, подхватывает перепуганного кота на руки. Бенька таращит глаза, уши повёрнуты назад на морде полное непонимание происходящего, но хоть верещать перестал, уже хлеб. Лена смотрит на меня:
— Господи, камера зачем?
— Не знаю, — вздыхаю, — жалко
Жена качает головой: ты безнадёжен. Мчимся по коридору, Лена распахивает железную дверь тамбура. Я останавливаюсь на пороге, кричу изо всех сил:
— Ядерная война! Спасайтесь!
Мы, через ступеньку, несёмся вниз по лестнице, к чёрту лифт, и я молюсь только о том, чтобы на этот раз не споткнуться. Над нами, на нашем этаже хлопают двери. Уже не до них.
Бежим к машине. Лена обзванивает родных, друзей. Разговаривать некогда, поэтому просто бросает в трубку:
«Ядерная война, прячьтесь, некогда объяснять, просто поверьте!»
Отбивается и звонит следующему. Спам звонки, которые впервые в истории, может, спасут чью-то жизнь. Я кидаю сумки в багажник, завожу, Лена рядом, набирает очередной номер. Я рукой закрываю телефон и задаю самый важный вопрос:
— Едем из Москвы, сколько успеем, или как крысы будем годами прятаться в вонючем подземелье?
«Я протестую, Ваша Честь, наводящий вопрос!»
«Протест отклонён! Свидетель, отвечайте!»
Я бессовестно манипулирую, я не хочу в метро.
Лена смотрит на меня, её красивые серые глаза наполняются слезами.
— Из Москвы — выдавливает она и плотину прорывает.
Я жму на газ, выкатываюсь на пустую Краснобогатырскую, налево, к Преображенке. На совершенно пустой площади впервые нарушаю правила, выворачиваю с визгом сразу на Большую Черкизовскую. Там камера, но какая теперь разница.
Я поверил Ване сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз — они скачком в сторону, видишь, а разглядеть не можешь. Но они есть, и от них мороз по коже.
Летим по трассе в сторону Щёлковского шоссе. В голове иррациональная мысль, что стоит только выскочить за пределы МКАДа и мы спасены. Будто МКАД не дорога, а крепостная стена, которая оставит все ужасы ядерного взрыва в своих пределах, не даст им вырваться наружу.
Москву жалко. За прошедшие семь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заслужившее право быть.
«А тем кто сам, добровольно, падает в ад,
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда…»
Решил меня утешить из динамиков Самойлов. Верю.
Я набираю сестру:
«Привет, Улька!»
«Эм-м привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?»
«Некогда. Ядерная война, Уль, беги»
«Ты что там куришь?»
«Я серьёзно. Поверь»
Тишина.
Тихий голос:
«Даже если так, куда я побегу с моими коленями?»
Да, на Новый Год я катал её по Ялте на коляске. Ходила она с большим трудом: повредила ноги в горах.
«Спустись в подвал. Ты всё ещё на Фиоленте?»
«Да… За окном море. Открою вино, всё равно не засну больше. Спасибо что позвонил, берегите себя. Целую, братик»
«Целую, сестричка. Может вас не тронут…»
«Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно, давай, не отвлекайся»
Отбилась. Лучше бы она ничего не знала. Если вдуматься, начинать ядерную войну в 4 часа — это высшее проявление гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.
В этот момент взревела сирена впереди, со стороны стадиона «Локомотив». Сразу взвыла ещё одна, за спиной, со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали зажигаться окна в домах. Сирены не стихали.
Мы мчались по пустой широкой улице, но я уже видел, как от высоток у дороги люди бегут к машинам. У пересечения с СВХ я бросил взгляд налево. Через автостоянку к метро спешили люди, кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками, но все мчались на пределе сил. Их жизнь продолжится, наша скорей всего нет. Я сжал кисть жены, улыбнулся ей ободряюще:
— Впереди съезд. Можем спуститься в метро, если хочешь.
Лена прикусила губу, через секунду помотала головой:
— Едем дальше. Хорошо едем.
Она слабо улыбнулась мне в ответ. Слёзы ещё текли по щекам, но голос звучал спокойно. Я похлопал её по руке и вдавил педаль газа до упора.
Два часа до рассвета. Вчера вечером, когда я начал писать этот рассказ, я посмотрел, когда взойдёт солнце. Пытаясь добиться реализма, я не подозревал, что вымысел станет реальностью. За два часа до рассвета погасли фонари.
Мы мчимся так быстро, как можем. Насколько позволяет мой микроскопический водительский опыт. Секция за секцией отрубается освещение впереди, синхронно гаснут окна в домах, и трасса погружается в абсолютную тьму. Только полустертая местами разметка позволяет сохранять направление.
Касание отбойника на такой скорости смертельно опасно. А снижение скорости? Дикая гонка с неизвестными временными рамками. Главный приз — жизнь, но это не точно. Поэтому не снимаю ногу с педали и молюсь форду всеблагому, чтобы не подвёл, потому что не верю ни в каких богов. Форд пока не подводит, мчится в темноте, в вое сирен, на восток, довольно рыча мотором.
— Светомаскировка — говорит Лена негромко.
Стрелка спидометра перевалила за 170, рев движка без труда пробивает мою шумку.
— Что? — кричу я, — не понял
— Светомаскировка. — Лена тоже повышает голос. — Помнишь, в детстве в Севастополе? Ревели сирены и мы завешивали окна одеялами. Сидели при свечах, даже телевизор нельзя было включать.
Я усмехнулся:
— Да, помню. У нас во дворе говорили, что тем, кто нарушит режим светомаскировки, солдаты стреляют в окно из автоматов. Только сейчас какой в ней смысл? Ракете плевать, светло сейчас или темно.
Из глотки рвётся нервный смех, и веселья в нём ни капли. Нервное возбуждение бурлит в груди, вырываясь наружу странными звуками. Я уже готов к любому исходу, лишь бы скорее. Нервная система пошла вразнос и вопила, что долго не продержится.
Я глянул на жену: она сидит спокойно, глядя вперёд, только закушенная губа выдает ее состояние. Почувствовав мой взгляд она попыталась улыбнуться. В глазах кипят слёзы.
— Прости, ты же знаешь, что я рёва.
Я сжимаю ее руку, улыбаюсь в ответ:
— Я знаю, что нет.
…
Правой рукой Лена прижимает к груди перепуганного Беньку. Он громко мяучит без перерыва с того момента, как скорость превысила 150 км/ч. Хорошо, не пытается вырваться. Обезумевший кот в салоне страшное дело. Была возможность убедиться, когда переезжали на Преображенку из Южного Бутово.
А если бы мы остались в Южном Бутово? Рванули бы на юг. Сейчас были бы уже далеко от центра. Вот тебе дивное преимущество жизни в замкадье, которое не приходит в голову риэлторам.
«Когда начнётся ядерная война, вам будет гораздо проще спастись, чем жителям каких-нибудь патриков. Подумайте, как они будут вам завидовать. Недолго…»
…
Сзади засияли белые пятна. Нас нагнала целая кавалькада. Первым пролетел чёрный гелик. Ослепил меня дальняком в зеркала, резким рывком обогнал, чуть не задев кормой переднее крыло. За ним ещё несколько машин, все внедорожники, для каждой я все равно что стоял. Кто-то, проезжая, сигналил. Не беженцы от ядерного взрыва, а свадебный кортеж. Я тоже вдавил сигнал.
Лена ткнула меня кулачком в плечо:
— Зачем?
— Да не знаю, какая уже разница? Просто так.
Вырвал бы болтливый свой язык. Зачем напоминать? Да может ничего ещё не будет. Может учения? И каждый раз, когда я думаю, что параною, реальность подкидывает очередное доказательство. Где-то вдалеке, где уменьшаются красные точки стопов обогнавших нас внедорожников, вверх ринулись ярко-белые штрихи. Они бесшумно улетали вверх, куда-то за кромку лобача, унося за собой последние сомнения.
— Это что?
— Противоракеты.
— Значит, точно?
— Теперь точно.
Я сжал её коленку.
— Ничего не будет. Самые мощные системы ПВО и ПРО вокруг столицы. Считай, что над нами непроницаемый купол.
— Ну да, — парирует жена ехидно, — и поэтому мы сейчас мчимся непонятно куда с перепуганным котом на бешеной скорости. Мы с трассы не слетим?
Я замотал головой в ответ. Это было бы слишком злой шуткой.
Трасса уже не была такой пустынной. Одна за другой нас обгоняли машины с более мощными двигателями. Они пролетали с рёвом своих многолитровых моторов, подтверждая максиму «Мощность=безопасность». Я попробовал добавить газу. Руль ещё больше отяжелел, рулежка стала неуверенной. Дорога нечищенная, корму повело в сторону. Я понял, что малейшая оплошность, и мы улетим. Сбросил до 120.
Слева на обгон пошла фура, пошла неуверенно. Она то удалялась от меня, то приближалась, чуть не касаясь бортом. Во время очередного сближения я сместился чуть вправо, ещё немного и я врежусь в ограждение. Я немного сбросил скорость.
Фура по чуть-чуть пошла вперёд, её все больше вело вправо, в мою полосу. Впереди показался съезд на МКАД, сзади подпирала другая машина, свет слепил. Все плевали на правила, на окружающих, мчались на дальнем свете. Меня выдавливали на МКАД, куда мне точно было не надо. И в этот момент меня охватило бешенство. Я заорал:
— Бухой, что ли?
Когда я вжал педаль в пол, я рычал громче мотора. Машина подумала полсекунды и прыгнула вперёд. Я пролетел между кабиной и отбойником, чиркнул по нему бортом, Меня бросило влево, почти под бампер фуры, к моему счастью, его тоже повело от меня, и сомнений в том, что водила мертвецки пьян уже не осталось. Я готов был праздновать освобождение, когда слева послышался нарастающий рёв мотора, и страшный удар сотряс корпус машины. Меня бросило вправо.
…
Я крутил руль, жал тормоз, но машина стала абсолютно неуправляемой. Фары впереди осветили панель с логотипом Газпрома, раздался удар в пол. Машина чуть подлетела и рухнула. С бешеным воем Беня вывернулся из рук жены. На расцарапанной щеке выступила кровь. Кот забился куда-то между сиденьями и испуганно мяукал.
— Кажется, приехали, — протянула Лена.
Лобовое стекло полностью засыпало. Со скрипом заелозили дворники, сметая снег. Как раз вовремя, чтобы увидеть в паре сотен метров впереди, как перевернувшаяся фура перегородила Щёлковское шоссе. А прочие счастливчики, не притормаживая, огибают её по встречке. Я хотел выбраться за МКАД? Выбрался. Вон он, прямо у меня за спиной, ночной полёт закончен.
Я вылез из кабины, промятая дверь со скрипом, но открылась, с трудом сдвинув пласт снега. Беглого осмотра хватило, чтобы понять: это конечная. Я нагнулся в проём:
— Солнышко, не хочешь выйти размяться?
Лена посмотрела на меня с сомнением:
— Нет, не хочу.
Я втянул полную грудь воздуха и залез в машину. Никотина бы втянуть, да нету. Здоровье уже не понадобится. Странно, но меня совершенно отпустило напряжение. Больше некуда бежать, не надо спешить, нет причин переживать. Работа, банки, обязы, ничего больше нет. Даже ТО форду больше не надо делать. Крыша, наверное, потекла капитально. Губы сами растянулись в улыбке. Я подался к жене, она с удивлением смотрит в мои глаза:
— Что с тобой?
— На работу сегодня не надо.
Я улыбаюсь ещё шире, ловлю её губы. Вы пробовали целоваться, когда рот до ушей? Это очень весело. Лена смотрит мне в глаза с недоумением, но в зрачках уже загораются искры. Или это отражается пламя стартующих противоракет?
Марк Олмонд затягивает свою приторную «A lover spurned».
Я потянулся к кнопке пропустить трек и передумал. Не самая худшая музыка проводить привычный мир. Всё разрушающая обида отлично описывает причины и следствия.
— Бенька — шепчет мне Лена
— Что Бенька?
— Он кот, он ни в чём не виноват.
— Давай отпустим. Вдруг забьётся в какую-нибудь дыру и выживет.
Я обернулся. Наш рыжик лежал на заднем сидении, сунув нос под лапы. Уши поджаты, глаза косят на нас или в лобач, так не разберёшь. Я потянулся к задней двери, открыл её.
— Захочет — убежит.
Беня сиганул из машины сразу. Возник перед капотом. Прижав уши, пузом по снегу метнулся куда-то в сторону трассы и исчез в дренажной трубе.
— Я сейчас. — распахнул дверь, кинулся к багажнику. В свете салонной лампы испуганное лицо жены:
— Ты куда?
Вытаскиваю мешок с кормом, пятилитровку воды, волоку к трубе, крича:
— Беня домашний, как он без корма?
Сую в трубу открытый пакет «Monge». Открываю баклажку, опрокидываю на бок. Больше ничего сделать для него не могу. В трубе абсолютная темнота, мне очень хочется ещё раз увидеть его наглую рыжую морду, но там тихо и темно, и даже глаза в темноте не светятся. Пока не засвербило в носу, ныряю в машину. Лена обнимает меня за шею:
— Не уходи больше, пожалуйста.
— Не уйду, — отвечаю, собирая губами её слёзы, — больше никогда не уйду.
По трассе с рёвом несутся машины, но у нас и мысли нет вылезть на обочину с протянутой рукой. Никто не успеет среагировать, остановиться, сейчас своя жизнь высшая ценность для каждого. На востоке штрихи расчёркивают небо. Я снова ловлю мягкие губы жены, она запрокидывает голову, обнимает меня за шею. Я никогда не любил её сильнее.
За нашими спинами разгорается заря. Заря на западе? Значит и так бывает.
Краем глаза я вижу, как на краю дороги появляется грузная фигура. Мужик в пуховике и кепке шатается, сплёвывает на землю. Смотрит в сторону Москвы. Не из-за него ли мы сейчас застряли в кювете? В его чёрном силуэте постепенно проявляются детали. В лучах нового солнца он перестаёт шататься, замирает, как двухмерная фотография. Я больше не хочу тратить на него секунды своей жизни.
Заря разгорается, свет всё ярче, он проникает даже через закрытые веки. Тепло ласкает наши лица, ласково и нежно. Как тепло от костра холодной ночью. Тепло усиливается, костёр ближе, свет заливает всё. Я сквозь закрытые глаза вижу лицо своей жены. Чётко, ярко, без полутонов, оно останется таким навсегда. В это мгновение время срывается с паузы, детали тонут в самой чистой и честной белизне и я думаю:
— Хорошо, что мы не крысы.
…
Темно, жарко, хлопает под порывами ветра железо, уныло, с одной и той же чистотой и амплитудой. Резкий запах гари. Рыжий кот с подпаленными усами высунул мордочку из отнорка: слева совсем темно, справа в туннель проникал слабый свет.
Ползком на брюхе, на полусогнутых лапах кот подкрался к светлому пятну, обогнул спёкшийся пакет с кормом. Выход засыпало землёй, остался маленький промежуток у верхнего края. Кот заработал лапами. Дёргаясь и мяукая то ли от страха, то ли от боли, протиснулся в дыру.
Коту неуютно. Он привык к дому, к ограниченным пространствам с потолком над головой. К тому, что тот-кто-кормит иногда берёт его на руки, чего кот на самом деле не любит, и поднимает к огонькам наверху, под потолок, а он бьёт лапами по висящим между огоньками игрушкам: большому ключу и птице с вытаращенными глазами. Игрушки качаются, но не падают.
Сейчас кормить некому, потолка нет, небо прижимает к земле. Слева, чуть дальше кот увидел строение с пустыми проёмами, усыпанными стеклом и строительным мусором. Перед ним высокая башня, в её подножие крышей врезался обгоревший форд. Кот по широкой дуге обогнул воняющую горелой химией машину, юркнул в дыру под завалом. Поднял мордочку: над головой появилась крыша, сразу стало легче.
В этот момент посыпалась щебенка, кто-то чертыхнулся. На кота упала тень. Он прижал уши, не решив: бежать или остаться. Внутрь спрыгнул человек. Лицо плотно замотано тряпкой. Разочарованным взглядом человек обвёл заваленное обломками помещение, и тут заметил кота.
— Киса. — раздался звонкий девичий голос — ты как здесь оказалась? Хорошенькая какая.
Девушка села на корточки, осторожно протянула руку. Кот прижал уши, но с места не сдвинулся. Провела рукой по шёрстке. Кот раздражённо дёрнул спиной.
— У ты какая, с характером, — с улыбкой сказала она. — Пить хочешь?
Достала бутылочку с мордашкой «hello, kitty», налила в пробку воды. Когда пробка опустела, налила ещё. В кошачьем брюхе громко заиграли свирели. Девушка рассмеялась:
— Такая голодная? Пошли поищем, сзади подсобка, может там что-то осталось.
Она подхватила кота на руки:
— Так, ты у нас не киса, а кот. Буду звать тебя Рыжик. Не против? А я Аня. Я тут работала. Раньше
Кот не возражал, у него больше не было имени. Рыжик так Рыжик. Девушка с котом на руках выбралась из полуразрушенного магазина АЗС Газпромнефть. Сильный ветер гнал тучи на запад.
