Зверь

Посвящается Ане

1. Зверь-одиночка

Однажды весенним вечером шагнув из окна своей квартиры, я получила свободу. Нечеловеческую свободу — звериную. Мою душу пересадили из моего человеческого тела в массивного гладкошерстного зверя с крыльями. И я полетела. Наверное, вы десятки раз видели подобные молниеносные превращения в кино. Это не больно, немного волнительно. Самое потрясающая часть трансформации — превращение рук в крылья. Сегодня ощущения перевоплощения вошли в привычку.

Получив умение летать, несколько вечеров я потратила на тренировочные полеты над Измайловским парком. В те дни специально перечитала Ричарда Баха, потому как помню, что он весьма подробно описывает летные упражнения главного героя. К великому сожалению, я не смогла повторить почти ничего из прочитанного, однако разгоняться, сбрасывать скорость, менять высоту, угол полета довольно скоро стало привычным делом. Самое важное, что я освоилась со взлетами и приземлениями. Как только касаюсь земли — не крыши дома, не пола квартиры, а земли, то мгновенно происходит обратное превращение, и я оказываюсь собою в той самой одежде, в которой шагала из окна. Для превращения в зверя мне необходим миг свободного падения, не прыжка, а именно падения. Звучит банально, однако для того чтобы взлететь, нужно прежде упасть. И вот с весны я шагала из окна своей квартиры. На мое счастье под окнами множество деревьев и спокойные соседи, которые внимания не обращают на вечерние копошения, а потому мои взлеты остаются незамеченными.

В первые дни мне было любопытно осмотреть зверя со стороны, чтобы получить представление о том, как выгляжу в этой серой гладкошерстной оболочке, но мне это не удавалось. Все зеркальные витрины магазинов находятся на ярко освещенных улицах, по которым передвигаться в таком виде небезопасно. Подлетать к окнам жилых домов, чтобы посмотреться в них как в зеркало, мне также страшновато. Впервые свой внешний облик я увидела, когда совершенно освоилась с новыми возможностями и стала осматривать близлежащие районы с высоты птичьего полета. Одним вечером, подлетев к офисному зданию на Семеновской со слабоосвещенной стороны, увидела собственное отражение в веренице зеркальных стен. Передо мною предстала полуптица – полусобака. Внешне зверь напоминает борзую собаку с ее длинными задними лапами и тощим длинным телом, однако у этой собаки вместо передних лап за спиной массивные крылья, которые, если их сложить, делают мое туловище толще вдвое. Сижу я по-собачьи, сложенные крылья образуют птичий хвост сзади. Удобнее всего мне сидеть на карнизах и парапетах, но в целом могу замереть на любой поверхности, несмотря на дискомфорт. Звериная голова моя сидит на относительно длинной шее, харя по форме напоминает борзую — острая вытянутая морда, небольшие уши как у овчарок стоят торчком. Словом, мое тело не похоже на тела летающих героев кинофильмов, которые выглядят совершенно как люди в обтягивающих сверкающих костюмах. Нет в моем зверином теле ничего человеческого, наверное, кроме глаз. Однако, не исключено, что мне просто хочется верить, что глаза остались моими. Темно-серый матовый цвет моей шкуры оказался очень практичен, и я легко становлюсь невидимой на фоне темного неба, а также в густой тени деревьев. Если вас интересует, есть ли еще такие звери, как я, летающие в ночи над городом, то отвечу, что не знаю. Не исключено, что есть, однако мне на глаза пока ни один не попался.

Этой весной в моей жизни продолжился тяжелый период, когда казалось, что впереди нет ничего, кроме боли. Одному богу известно, когда он начался. И от ощущения безысходности и неизбежности боли ты начинаешь со временем сходить с ума, метаться по квартире из угла в угол, дабы найти какое-то лекарство для души, которая горит желанием покинуть тело. В один момент я дошла до подоконника и шагнула с восьмого этажа. Вместо смерти получила способность летать.

Неожиданное умение превращаться в зверя привнесло в мое существование заметный азарт. Поначалу мне были интересны технические аспекты полетов. Становясь зверем, я старалась приноровиться к новому телу, исследовать новые физические возможности. В тот же самый период принялась летать по окрестностям, любоваться видами города. Поначалу сверху все выглядит совершенно непривычно. Бесконечная подсветка зданий, когда осветительные лампы направлены практически вертикально вверх, слепит, когда пролетаешь над ней. Это раздражает! Кроме того, можно оказаться сильно освещенным и привлечь внимание людей к парящей над городом странной фигуре. С этой точки зрения наиболее безопасно летать над парками и спальными районами, но над ними летать скучно, потому что в ночи слабоосвещенные дорожки пустынны всегда, кроме субботы. Над центром города летать гораздо интереснее, однако небезопасно, потому что ночная подсветка там всюду и работает до рассвета. Когда ты пролетаешь над темными пустынными крышами, с горящими по периметру гирляндами лампочек, то весь город кажется бесконечным полотном из сверкающих прямоугольников, между которыми расположены вереницы автомобильных дорог с яркими линиями фонарей. Машины крутятся, люди едут по делам вне зависимости от времени суток. Может, днем во время пробок улицы выглядят немного спокойнее, однако ночью на любом мало-мальски свободном кусочке дороги каждую минуту появляется очередной лихач, горящий желанием побить рекорд скорости. Смотреть на всю эту суматоху в ночи с высоты птичьего полета поначалу интересно. По соображениям собственной безопасности днем я категорически не летаю.

Облетев скоро весь восточный округ, стала смелее посещать центральную часть города, несмотря на трудности. Мне очень хотелось присесть на край самой высокой постройки, однако сделать это мне не удалось, так как в теплое время года стройка там идет круглосуточно. Уже через несколько дней наведываний в сердце столицы мой план полета над ней стал весьма примитивным — добиралась до высокого объекта, на котором имеются затемненные стороны, безопасно усаживалась в тени и сидела, наблюдая за движением машин, людей, за бурным течением ночной жизни. Весной жизнь кипит! Но и это мне довольно скоро наскучило, потому что смотреть на то, как полно живут окружающие, и при этом в собственной душе лишь существовать, сложно. Я завидовала парочкам, которые весной целовались прямо на улицах или просто шли, крепко держась за руки. Безуспешно вспоминала свои ощущения от уличных поцелуев, которые остались в далеком прошлом. Я не могла вспомнить ничего счастливого. Звериный облик и умение летать, которое, казалось, привнесло красок в мою жизнь, довольно скоро стали меня тяготить и еще больше погружать в депрессию. Зародившийся азарт скоро бесследно пропал, а сотни мрачных мыслей, посещавших меня во время странствий по ночному небу, сжигали сердце. Хотелось остановиться, хотелось остановиться во всем и в этом безумии тоже. Вокруг меня было только одно — пустота. У меня не получилось умереть, выпрыгнув из окна своей квартиры. Можно пойти иным путем: в начале мая ночью я сидела на кухне и резала свою руку канцелярским ножом от запястья до локтевого сгиба. Нож оставлял кровавый след, после многие дни напоминавший мне о том, что в другой раз я могу разрезать глубже на полсантиметра и все прекратить. Навсегда. Иногда единственным выходом кажется смерть. Мой друг Вася, глядя на порез, спросил:

— Что с твоей рукой?
— Порезалась железкой, когда собирала компьютер… — он недоверчиво посмотрел на меня, но не задал больше ни одного вопроса.

До смерти оставалось полсантиметра. Однако однажды вечером произошло событие, которое поменяло мое отношение к себе и миру. Я влюбилась.

Я видела ее много раз в театре, много раз смотрела, как она танцует, но ни разу не возникало у меня особенного отношения к ее персоне. Да, артистка, да, интересная, да, талантливая, но разве в Большом театре есть неталантливые? Все балетоманы, которые любят рассуждать о том, что у нас танцевать некому, пусть катятся подальше. И вот однажды во время поклонов она посмотрела на меня со сцены. Уж не знаю, как так получилось, что именно я попалась ее взору, но тот продолжительный и искренний взгляд запал мне в душу. В одно мгновение что-то перевернулось внутри меня, и вернуть все на привычные места я уже не могла. Внутри меня наступили перемены, которые носили стихийный характер, когда одна эмоция, словно волна, накатывалась на другую и остановить этот бесконечный поток волн внутри себя, удержать собственные мечты, чередовавшиеся с отчаянием, скоро стало делом практически невозможным. Удивительно, что причиной моей душевной бури стал один ее взгляд. В тот вечер я вернулась из театра домой сконфуженная, не понимая, что мне с собою делать. Поднялась в небо над парком, сделала два круга, взглянув на любимые озера, и неспешно приземлилась в темноте на лавочку, чтобы долго думать о ней.

На другой день бушующие эмоции не давали покоя моей голове. На рабочем месте начала судорожно придумывать, как мне познакомиться с понравившейся девушкой, солисткой Большого театра по имени Татьяна. У ценителей балета есть два способа знакомства с полюбившимися артистами. Первый способ прост и удобен — по окончании спектакля можно дождаться человека, тут же можно подарить цветы, передать письмо, получить автограф, а при хорошем раскладе пуанты или балетные тапочки. Второй способ менее романтичный, чем первый, — написать артисту через социальные сети. Многие из них заводят аккаунты и вечерами коротают время в бесконечности всемирной паутины. Но те, кто меня давно знает, понимают, что описанные два варианта не для меня. Уж если соберусь знакомиться, то обрушусь на персону со всей своей неординарностью и энергичностью как снег на голову. Я стала придумывать, как мне скомбинировать зверя и себя саму, чтобы удивить девушку, чтобы привлечь ее внимание к себе и снова взглянуть в ее глаза. Эти мысли не давали мне покоя не только на следующий день, но самое приятное тогда в них было то, что они дарили моему сердцу жизнь. Я стала улыбаться не только в театре, но и на улице, когда шла на работу или гуляла по парку. Мечты рождались в моем сердце с невероятной скоростью, стоило лишь закрыть глаза и вспомнить ее взгляд. Что же я увидела в этом взгляде?

Внутри меня появилась жизнь, она появилась и в моих делах, и в работе, и в словах и в том, как и что я писала. Душа на время перестала предъявлять претензии о собственной пустоте. Плохо было то, что ближе к лету ночи становились светлее, и лететь поперек города, чтобы добраться до театра к вечеру, стало невозможно. Несколько раз после посещения спектаклей делала попытки улизнуть от нашей компании, чтобы подняться в воздух. Однако, как уже поясняла, мне нужно стартовать с возвышенности, например, с подоконника, когда я за счет планерности набираю скорость, а дальше делаю один-два мощных взмаха, чтобы подняться в воздух. Мне же хотелось после спектакля взлететь недалеко от театра с тем, чтобы притаиться на соседней крыше и дождаться ее выхода. Я хотела посмотреть на нее! В те же дни рассказала Васе о том, что мне запала в душу солистка Большого. Он немного опешил и от новости, и от персоны, но после душевно прокомментировал, что очень рад моей влюбленности.

Через несколько дней Татьяна снова танцевала. В тот вечер я вошла в зрительный зал Большого с абсолютно новым настроением. Я не могла представить, как буду чувствовать себя в зале теперь, будучи влюбленной в балерину. В моменты, когда она находилась на сцене, не только спектакль, но и весь мир сужался до пространства, занимаемого ею. Я брала в руки свой бинокль и смотрела только на нее. Никого, кроме нее, не существовало ни на сцене, ни в зале, мой взгляд был напряженно прикован к ее лицу, фигуре, движениям. И только музыка и звуки аплодисментов напоминали, что я смотрю балетный спектакль. Болезненное ощущение возникало в груди: я не хотела так смотреть на нее, я хотела воспринимать ее роль, наслаждаться спектаклем, но у меня не получалось. И я не могла ничего с собою поделать. Возникло ощущение, будто я вдыхаю особый воздух, очень мне необходимый, но его вдыхание дается посредством физических страданий. При таком отношении к артисту невозможно ни воспринимать, ни оценивать его мастерство и талант. Спросите меня, хорошо ли она танцевала? У меня нет ответа. Она танцевала, я не пропустила ни одного ее вздоха, ни одного взмаха ресниц, но хорошо ли это было, я не знаю. После первого акта я была в шоке от себя самой. Во втором я немного успокоилась — убрала бинокль. К концу третьего акта мне удалось более или менее придти в себя, но навряд ли у меня получится смотреть ее балеты так, как я могла смотреть их прежде.

Самая адская и райская часть спектакля — поклоны. Я впервые узнала об этом в тот же вечер. В самом конце поклонов можно подойти впритык к оркестровой яме и поймать взгляд артиста — снова поймать взгляд Тани и оказаться на миг в раю. И надежды на этот взгляд, значивший для меня безумно много, заставляли меня смотреть поклоны от начала до конца. А начинается это действо с вручения цветов. В Большом дарят огромные букеты, которые предварительно собирают в охапки по именам артистов: Иванову три букета, Петровой — пять, Захаровой — тридцать. Я не шучу, тридцать! И вот эти самые охапки, визуально представляющие из себя пестрые клумбы, выносят на сцену. И адская часть действа заключается в том, что я должна стоять и смотреть, как Тане вручают ее охапку, состоящую из букетов всевозможных сортов и оттенков. И кто, черт побери, эти поклонники, потратившие не одну тысячу рублей на Танину клумбу?! И чего они от нее хотят?! Влюбились?! Я стояла и до боли в груди остервенело ревновала ее к этим проклятым букетам. Ужас! Сколько новинок в один вечер! Мне потребовалось несколько дней, чтобы переварить все эти впечатления.

В один из следующих выходных с нами произошла любопытная история. Вася пришел ко мне с самого утра, чтобы погулять в парке и поболтать о наших делах. Говорить в выходной о делах бывает сложно, а потому половина беседы была посвящена тому, что нужно подарить Тане цветы. Да, глупо, да, банально, но внутри меня буквально стоял ор о том, что необходимо подарить цветы. Прогулявшись по парку, мы отправились в сторону метро. По дороге до метро под ногами находим три тысячи рублей. Вот так везение! Бумажки были сложены вчетверо, видимо, кто-то вынимал из кармана ключи или телефон и одновременно вынул деньги, однако никого рядом не было. Находка оказалась как нельзя кстати — мы поехали на цветочный рынок, где купили охапку нежно-розовых роз. По дороге думала о том, что нужно купить белых. Мне и теперь кажется, что белые розы — это те цветы, которые невероятно к ней идут. Однако свежих белых роз в тот день не было, а потому мы остановились на нежно-розовых и выложили за них всю найденную сумму. Осталось сделать лишь одно — сочинить записку и подпись. Уже сидя в метро, пишу на коленке: «Самой загадочной девушке», а вместо подписи ставлю просто «Л».

— Л? Лида? Однако можно подумать, что от парня, — прокомментировал Вася.
— Точно, можно… Ну и ладно, пусть думает. Понимаешь, когда девушка знает, что она кому-то нравится, то она себя иначе чувствует. А она мне нравится, — парировала я.
— Да уж, самой загадочной девушке от не менее загадочного отправителя.

Прикрепив записку к букету, мы быстро доставили его в театр, где через балетных артисток, встретившихся на нашем пути, передали адресатке. Сразу после Вася поехал домой, а я пошла на вечерний спектакль, в котором Таня не танцевала. По окончании спектакля меня буквально распирало от желания взглянуть на нее, а внутри горела надежда на то, что она сегодня будет работать до упора, то есть до темноты. На поводу у собственных желаний совершила необдуманный маневр, который мне теперь кажется чистой воды безумием. Выйдя из театра, мы с другами привычно отправились в метро, где быстро разошлись. Я вернулась к зданию театра тогда, когда стоянка перед центральным входом новой сцены опустела и никого вокруг не было. Хорошо, что хожу в театр в майке и джинсах, потому что для взлета мне потребовалось забираться на строительные леса левой стены основного здания Большого. Поздно вечером, когда заканчиваются спектакли, там работ не ведется, на лесах никого нет, а самое главное — эти стены слабо освещаются и имеют строительные сетки, в то время как соседнее здание новой сцены театра буквально сияет в ночи. Лишь в кино показывают, что герои взмывают в небо без проблем и привлечения лишнего внимания, однако на деле все гораздо прозаичнее, потому что фигура зверя ростом примерно с меня, а может даже чуточку выше, размах моих крыльев измеряется не долями метра, а составляет никак не меньше трех метров. Кроме того, при мощных взмахах огромных крыльев издается громкий и гулкий звук, очень специфичный, а потому привлекающий внимание. Кроме всего прочего, все то, что остается у меня в руках, не может быть взято в небо и будет храниться на месте, откуда я взлетела. В связи с этим у меня первое время случалась масса конфузов, когда я приземлялась около метро с целью войти внутрь, но при себе не оказывалось ни денег, ни карточек. После освоила, что все нужно хранить в карманах, тогда при приземлении все это в них остается и можно, например, войти в метро. Так что перед взлетом моя сумка с биноклем и очками была спрятана в куче строительного мусора. Вскарабкавшись на второй ярус строительных лесов, мне удалось под крутым углом взмыть в небо и быстро приземлиться на крыше здания, откуда прекрасно виден нужный служебный выход. Но в тот вечер она, по всей вероятности, ушла раньше, чем закончился спектакль, и, просидев на крыше около трех часов, я ее не увидела. Каждое открытие дверей, которое продолжается в театре до поздней ночи, заставляло мое сердце гулко стучаться…

2. Погоня

В один из ближайших вечеров в Большом давали Баланчина и его одноактные шедевры. A propos, вы знаете, что шедевр в переводе с французского обозначает «высшая работа». Лично я ничего не имею против того, что «Серенада» на музыку П. И. Чайковского является высшей работой знаменитого хореографа, то есть его шедевром, однако эта последовательность классических движений ни в какое сравнение не идет с могучими и эмоциональными балетами гениального Ю. Н. Григоровича. Таня танцевала в первом отделении, что загоняло меня в жесткие временные рамки — после спектакля мне нужно было скорейшим образом попрощаться с балетными другами и по уже проверенному пути очутиться на удобной крыше. На сей раз я настроилась на то, что буду смотреть спектакль, и старалась все первое отделение укротить свое нездоровое внимание. На втором отделении, где Таня не танцевала, мне стало легче, и балет полился внутрь полным живительным потоком. Спустя полчаса по окончании спектакля я судорожно карабкалась по строительным лесам и уже не была так осторожна, как в первый раз, однако на мое счастье территория возле театра в этот момент была совершенно безлюдной. Скоро сидела на привычном месте и волновалась, вдруг она уже ушла, вдруг снова упустила тот миг, когда смогу увидеть ее. Да, безусловно, мне нравится смотреть на нее на сцене, но все же для меня привлекательна не столько артистка Большого театра, сколько очаровательная девушка. Мне очень хотелось взглянуть на нее в обыденной одежде, размеренно шагающей по улице. В пачке и пуантах танцующую на сцене уже ее видела. Страхи наполняли меня всю — от макушки до кончиков могучих крыльев. Я нетерпеливо всматривалась в каждую фигуру, возникавшую рядом со знакомой дверью, однако среди множества людей, спешно покидавших театр, ее все не было. Отчаяние стянуло мое горло, и в какой-то момент стало тяжело дышать, так сильно боялась того, что не увижу ее сегодня. И все же в тот вечер фортуна была со мной, и примерно через полчаса моего дерганого ожидания она появилась в компании двух девушек. В эти краткие мгновения моему счастью не было предела, я жадно всматривалась в ее лицо, пытаясь поймать ускользающий от меня взгляд. Зверем у меня отличное зрение, а потому мне удалось рассмотреть черты ее лица, спокойного, немного уставшего, без привычного балетного грима. Она прекрасна! И без грима, и без косметики, и без пестрых костюмов мне нравится больше, чем при полном параде. Первые секунды мои мысли были заняты только ею, но скоро осознала, что она двигается вверх по улице, то есть в противоположную от метро сторону. Не прошло и минуты, как дружная компания уселась в черный автомобиль, который их ждал напротив входа в Оперетту. Пока девушки погружались, я сорвалась с места и судорожно набирала высоту. В голове крутилась лишь одна мысль: проследив за машиной, смогу узнать, где она живет, и караулить ее вечерами не в людном и светлом центре города, а в каком-нибудь относительно спокойном районе, массово засаженном деревьями, густая крона которых является моим неизменным помощником. Честно говоря, ожидая ее у выхода, даже предположить не могла подобного развития событий и, как следствие, оказалась к нему совершенно неготовой.

А развитие событий шло по классическому сценарию голливудского блокбастера. Нужно сделать отступление и пояснить особенности моих полетов, чтобы у вас сложилось целостное впечатление о звере и его возможностях. Прежде всего замечу, что моя крейсерская скорость составляет не более шестидесяти километров в час, в то время как автомобили по свободным дорогам разгоняются до сотни. Я могу несколько увеличить скорость за счет довольно резкого пикирования, однако горизонтальное продвижение от этого меняется несущественно, так как аэродинамика моего тела значительно хуже птичьей. Тем не менее, пикирование, то есть резкое снижение высоты, позволяет набирать скорость, а затем при выравнивании движения могу ее сохранять за счет инерции. Признаюсь, что выделывать экзерсисы типа штопора не пробовала, и мне кажется, что войти в штопор смогу, а вот выйти будет весьма проблематично, а потому такие эксперименты могут закончиться плачевно. Мое переломанное тело после найдут в какой-нибудь канаве, а причиной смерти объявят множественные побои или что-нибудь похожее. Таким образом, я летаю, однако не слишком быстро, и поспеть за машиной может оказаться для меня невыполнимой задачей. Однако скоростные ограничения — это лишь полбеды. Вторая половина ее заключается в том, что если упустить машину на миг из вида, то найти ее после не представляется возможным. Как ни иронично это звучит, все машины различаются только тогда, когда на них смотришь с земли, а если смотреть на них с воздуха, они все одинаковые. Различимы лишь хэтчбэки и седаны, а также длинные и неуклюжие лимузины, которых на дорогах мало. При этом вечерами в полумраке дорог все темные оттенки: темно-серый, темно-красный, вишневый, темно-синий и так далее — выглядят черными; светлые машины различать немного легче, но светлых меньше. Девушка, следовать за которой мне предстояло, села в черный седан, что значительно усложняло задачу.

Я отчаянно набирала высоту, мощно махая крыльями и провожая взглядом нужный мне автомобиль, неспешно выезжающий с парковки. На Большой Дмитровке был плотный поток, а потому автомобиль медленно, но верно продвигался в сторону Бульварного кольца. Мне очень хотелось, чтобы поворот был как раз на Бульварное — узкую дорогу со множеством светофоров. Однако машина сделала еще поворот, потом снова поворот и скоро стала выезжать на внутреннюю сторону Садового кольца.
— Блин! — простите мой французский. — И где эти чертовы столичные пробки, когда они так нужны?!

Садовое было пустым в обе стороны, и водитель седана смело надавил на педаль газа. Автомобиль понесся по широкой ярко освещенной дороге. Я забыла обо всем на свете и начала набирать свой максимум скорости в надежде только на то, что на проспекте Мира светофор будет красным и машина притормозит. Внутри себя я материлась, страшно ругалась и на водителя, и на дороги, и на то, что никто не соблюдает скоростной режим. Постепенно снижаясь, чтобы хоть как-то выиграть в скорости, я уже не видела далеко вперед и не догадывалась, что на пересечение с проспектом Мира мы влетим на зеленый. Машина не притормозила и понеслась дальше. В голове крутилась мысль о том, где следующий светофор — на Покровке, на Таганке или чуть раньше у трех вокзалов? Вот что значит не иметь своего автомобиля — весьма паршиво знакома с дорожными развязками. В голове моей крутились мысли о светофорах, а глаза мои были прикованы к темной светящейся коробочке, шустро перемещающейся по Садовому. Я начинала терять машину из вида, отчаянно пытаясь хоть как-то увеличить собственную скорость. Поток машин немного уплотнился, а потому следить за нужной черной коробочкой становилось практически невозможно. Если у зверя текут слезы, то они у меня были в тот момент, когда машина скрылась от моих глаз в нескончаемом потоке столичного автотранспорта. Сердце сжалось не от напряженной физической работы, а потому, что больше всего на свете в тот момент я хотела увидеть ее еще раз. Боль накатилась, обволокла сердце, учащенно стучавшееся в груди. При этом я продолжала парить в воздухе вдоль трассы, постепенно снижаться. Меня словно что-то гнало вперед, хотя казалось, что отчаяние взяло верх, и я сдалась. Напротив площади трех вокзалов, летя уже в нескольких метрах над дорогой, я вдруг увидела знакомый черный седан. Как я его заметила? Не знаю, наверное, сердце мне подсказало. Седан терпеливо стоял в левом ряду и ждал стрелки.

— Они едут на восток?! Ура! Это же совсем недалеко от моего дома! — только и успело пронестись в моей голове.

Сразу после этой мысли мне удалось осмотреться, и я вдруг почувствовала, что через мгновение окажусь на крыше грязной газели, стоявшей в той же цепочке, что и нужный мне автомобиль марки пежо. Все еще не приходя в себя от счастья, я начала снова набирать высоту. При наборе сразу смещалась на восток, немного опережая движение потока. Как только машина свернула и выехала на улицу, которая пять раз меняет название от площади трех вокзалов до метро Щелковская, то немного успокоилась. На этой улице тьма светофоров и самым опасным для меня местом является именно площадь, ярко освещенная и сроду запруженная автотранспортом. Несмотря на поздний час, на этой части дороги была тьма машин, а потому было время подняться выше и пролететь над перронами поездов, не выпуская седан из вида. Сразу за вокзалами сместилась ближе к дороге, где какое-то время чувствовала себя комфортно, пока вдалеке не замаячило Третье транспортное кольцо. Если они съедут на Трешку, то у меня нет никаких шансов угнаться за ними, потому что на этом полотне вовсе нет светофоров. Внутри себя молила водителя не сворачивать на страшное кольцо, а проехать в сторону Сокольников. Видимо, мои молитвы были услышаны, и черный пежо, нырнув под мост, уверенно направился дальше на восток. Проскочив еще одну станцию метро, седан двинулся в сторону Преображенской площади. Здесь погоня была значительно проще, потому что ярко освещенные районы остались позади, вдоль дорог стояли жилые дома, многочисленные деревья, которые служили мне укрытием. Кроме того, на этой улице действительно масса светофоров — моих спасителей. Я спустилась немного ниже, перевела дыхание, сердце успокоилось, и большую часть дороги после метро Сокольники парила, лишь иногда набирая высоту за счет трех-четырех взмахов крыльев. Не доезжая до Преображенки, седан повернул и проехал несколько слабоосвещенных кварталов. Здесь и скорость автомобиля, и редкие фонари меня совершенно устраивали, и я продолжала уверенно двигаться по следу. Спустя несколько минут машина остановилась, не заезжая во двор, и все замерло. В то самое время, когда я рисовала в небе спокойные круги прямо над машиной, мое сердце бешено стучалось и ждало ту, которая выйдет. Дверь открылась, однако еще несколько секунд ничего не происходило. Частота сердечных ударов бешено набирала темп. Странное ощущение, когда оно стучит так, словно ничего, кроме сердца, в груди и нет. Будто оно колотится в совершенной пустоте, и гулкий звук его удара, отражаясь от внутренних стенок грудной клетки, отдается в ушах как удары по одинокому барабану в пустом школьном спортзале. Каждый единичный стук сосредотачивает все твое существо на сердцебиении. Тогда мое сердце билось именно так, но из машины по-прежнему никто не выходил. Видимо, подруги прощались. Однако скоро темная фигура вышла из левой двери и уверенно зашагала внутрь двора, не оборачиваясь в сторону автомобиля. Дверь захлопнулась изнутри, и пежо начал движение. Каждая клетка моего звериного тела сосредоточенно смотрела на вышедшую фигуру. Через секунду стало ясно, что это не она, а одна из подруг. Мне предстоял второй раунд погони, но я была к нему готова.

Автомобиль вернулся на длинную улицу с кучей светофоров, которая соединяет три вокзала и Щелковскую, и повернул в сторону центра. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он повернул в область, но водитель возвращался. Мне стало страшно, что он вернется на немыслимое Садовое, или съедет на Третье транспортное, или поворотит на иную скоростную дорогу. Продолжая полет над жилыми домами вдоль дороги, снова умоляла водителя не ехать по этим страшным маршрутам. Видимо, мой призыв был так силен, что вновь был услышан — машина завернула во дворы, не доехав до Сокольников. Получается, что две барышни из трех живут неподалеку. Несколько петель по темным кварталам, и машина замерла. Не успев успокоиться от того, что страшное Садовое и Третье транспортное остались, казалось бы, позади, мое сердце взялось напоминать о себе по другой причине. На сей раз, видимо, никто длинно и нежно не прощался, а потому сразу же открылась задняя дверь и из нее показалась любимая хрупкая фигура. Она аккуратно закрыла дверь седана и махнула на прощание рукой. Машина юрко развернулась и пропала в дорожном полумраке. Паря кругами в воздухе, я так обрадовалась в тот момент, когда увидела ее, что потеряла контроль и чуть не спикировала на землю. Сложно представить, какой у нее был бы шок, если бы моя звериная тушка рухнула неподалеку от нее в такой поздний час.

Она надела сумку на плечо и спокойно зашагала вдоль вереницы припаркованных машин, которыми был заставлен весь двор. В этом смысле, наверное, все московские дворы похожи один на другой. Темная кофта, узкие джинсы, тапочки на плоской подошве — она была одета очень скромно, я бы даже сказала, просто, но, несмотря на скромный внешний вид, ее фигура таила в себе столько очарования, что у меня башка начала кружиться. Где можно присесть в этом дворе, я разобралась чуть позже, а пока продолжала беззвучно парить немного сбоку от ее фигуры в ночном небе, жадно всматриваясь в ее лицо. Мне хотелось увидеть ее взгляд, который стал для меня наркотиком — лишь он один мог вернуть меня к жизни, когда, казалось, уже ничего не могло мне помочь. Я ведь видела ее фигуру много раз, десятки раз, но в мою душу проник лишь ее взгляд. Может, это не просто взгляд, а диалог? За мгновение глазами мы говорим друг другу больше, чем можем сказать словами за десять лет? В ответ на мои переживания мои други, Вася и Ксюха, мне твердили только одно: «Ты себе все придумала». Но мое сердце упорно не верило в этот протертый до дыр шаблон! Но я отвлеклась, возвращаюсь в московский двор. Я продолжала парить рядом, буквально не дыша и робко наблюдая за тем, как она шла до своего подъезда. Скоро массивная входная дверь открылась, и она исчезла внутри. По свету в окнах попыталась проследить, на каком этаже она живет, но мне это не удалось.

Спустя несколько минут после того, как ее фигура исчезла из вида, начала приходить в себя, огляделась вокруг, приметила довольно высокую трансформаторную будку буквально напротив ее подъезда, удачно спрятанную в деревьях. По табличке на доме прочитала название улицы, номер дома, вычислила номер подъезда и, немного посидев на крыше дома соседнего, полетела домой. Я была довольна, очень довольна. Теперь мне предстояло караулить ее в этом дворе, чтобы наслаждаться краткими моментами, когда она находится неподалеку, и я могу взглянуть на ее лицо, каждый раз пытаясь поймать ее живительный взгляд.

3. Опасные свидания

Ближайшие дни длились бесконечно: солнце выглядывало из-за горизонта рано и не торопилось садиться, летние вечера невероятно затягивались, испытывая мое и без того нездоровое терпение. Вы, наверное, никогда не обращали внимания на то, как светлы вечера летом, как долго нужно ждать звезд, как медленно солнце шагает по небосводу, словно забывая о том, что ему следует опускаться за горизонт. Нужно много, очень много терпения, чтобы дождаться вечерней мглы и полететь к тому дому, рядом с которым можно увидеть ее, присев на краешек крыши. Это тяжело объяснить, вы не поймете, если вы никогда так не ждали.

Все ближайшие дни я ждала вечера как манны небесной, коротая время в офисе или за научной работой дома, однако работать столько часов, сколько солнце висит в небе, я, к сожалению, не могу. Дотерпев до вечера, я взмывала в небо и летела на свидание. Скоро освоив путь туда и обратно, я стала проделывать его очень быстро, минуя при этом самые опасные и людные места. Во время полета уже не обращала внимания на возню машин и людей подо мною, потому что всегда торопилась прилететь на минутку пораньше и поднять собственные шансы. Прилетев, лихо приземлялась на край крыши соседнего многоэтажного дома. Откуда, нужно заметить, открывался прекрасный вид, но и он меня не особенно трогал, так как все внимание мое было сосредоточено на узком тротуаре, заставленном машинами.

Я сидела часами в ожидании, жадно всматриваясь в людские фигуры и в каждой ожидая увидеть ее. Подобное со мной было лет восемь назад, когда, потеряв навсегда, искала знакомое лицо в толпе людей долгими месяцами. Самое страшное, что каждая фигура, хоть сколько-нибудь напоминающая любимого человека, дает тебе толику надежды, которая разбивается сразу же, как только он приближается настолько, что можно разглядеть лицо. Сердце ставит диагноз, что это не тот человек, а через секунду вдалеке показывается еще одна похожая фигура, рождается новая надежда, но и ей жить суждено всего несколько секунд. За день в душе рождается рой надежд, которые разбиваются как бушующие волны о могучие рифы. В летней темноте фигур возникает не так уж много, так что ждать немного легче. Кроме того, ее тонкие, буквально полупрозрачные очертания, походка, которую ни за что не перепутаешь, мое абсолютное звериное зрение — все эти условия не давали надеждам рождаться, а сразу делали оценку объекта, и сердце ставило диагноз: «Не она. Не она. Не она…»

Несколько раз мне везло: она, видимо, задерживалась в театре или еще где-то и возвращалась домой в темноте. Тогда мое сердце орало что есть мочи: «Она!!!» Через мгновение я изящно пикировала, чтобы приблизиться к ней. Мне нравилось, что она всегда была одета просто, всегда неторопливо и уверенно, с характерной осанкой шагала по знакомой дороге. Мне казалось, что она всегда была немного уставшая. И ее усталость будила все геройство, что только есть в моей натуре, и мне непременно хотелось ее оберегать и защищать. Неслышно паря кругами над ее головой, мечтала, что вот теперь непременно рванет ливень, и я своими размашистыми крыльями буду служить ее личным зонтом, а она поднимет свое лицо и улыбнется мне. Или, например, на нее нападет какой-нибудь подлец, и как истинный герой заступлюсь за нее, а потом сяду перед ней на колено и скажу, что схожу по ней с ума. Хотя, наверное, перед балетными артистками присаживаются на колени такое количество людей в течение дня, что они на это вовсе не обращают внимания. Временами внутри меня жило иное настроение — меланхоличное. Тогда мне хотелось прижаться своими обветрившими губами к ее теплым тонким ладоням и устало их целовать. В общем, всякие разные грезы наполняли в эти краткие мгновения мое сердце. Ради этих секунд стоило нестись в ночи к ее дому, стоило ждать. Вы знаете, есть у классиков фраза, которая уже не первый год заменяет мне все молитвы: «Все приходит вовремя лишь к тому, кто умеет ждать». И эта молитва заставляла меня лететь, заставляла меня ждать, потому что лишь одна она наполняла меня жизнью в этот сложный и тернистый период моего существования.

На одной из недель мне повезло несколько раз кряду, что привело меня в неописуемый восторг — мне казалось, что еще мгновение, и она непременно обратит на меня внимание, непременно почувствует то, как я отношусь к ней. Весь тот период мы ходили с ребятами в театр, смотрели балеты, в которых танцевала и она. В нашей балетной компании я старалась вообще не произносить ее имени вслух, чтобы не навести подозрений. Казалось, что как только буду рассказывать о ней, мои глаза будут так светиться, что это ни в коем разе не останется незамеченным. Все свои чувства приходилось держать в себе, что не составляло труда, потому что мой друг Вася регулярно приходил ко мне прогуляться в нашем парке и терпеливо выслушивал весь мой влюбленный бред.

По мере течения времени летние вечера затягивались все более, звездных ночей нужно было ждать все дольше. Это невероятно раздражало меня, и я ругалась уже и на солнце с луной, которые недобросовестно отрабатывали, и мне приходилось все позднее и позднее вылетать к ней. После той самой недели, когда мне везло несколько раз кряду, наступила другая неделя, в течение которой мне катастрофически не везло. Несмотря на непогоду, которая ненадолго пришла в столицу, летать проще не стало — в небе вся та же самая бесконечная подсветка отражается от низких облаков, делая их светло-серыми, и моя темная матовая фигура, парящая в воздухе, отчетливо видна на этом светло-сером фоне. Мне было бы значительно легче, если бы мои звериные размеры были сравнимы с размерами городских птиц, тогда я просто не отличалась бы от них и чувствовала себя намного безопаснее и комфортнее. В один из тех неудачных вечеров произошла со мной примечательная история, которая на время заставила меня искать другие подходы к запавшей в душу девушке.

Под конец той самой невезучей недели я прилетела чуточку раньше. Вечером был дождь, который к ночи начал стихать, а чуть позже прекратился вовсе. Небо очистилось, и с крыши можно было поглазеть на Млечный путь. Я сидела и думала о том, что хочу что-то для нее сделать, и никак не могла придумать, что именно. Мне хотелось привлечь ее внимание к себе, но делать это обыденными способами вовсе не хотелось — идеи сыпались в мою голову как из рога изобилия, однако ни одна мне не нравилась. Нужно было придумать невероятное, а все то, что рождалось в голове, казалось недостойным этой загадочной девушки. Погруженная в перебор народившихся идей, я не заметила, как компания из трех людей оказалась близко позади меня, и лишь случайный звук заставил меня обернуться. Вся моя натура напряглась в один миг, я почувствовала опасность — впервые человек оказался так близко к зверю, и во мне родились не только рациональные страхи быть увиденной, но и иррациональные, страхи звериные, которые заставляют животных взъерошиваться в присутствии незнакомых людей. В мгновение ока оглядев крышу и поняв, что прятаться на пустынном прямоугольнике некуда, камнем упала с карниза и постепенно расправила крылья. Через секунду я кружила над полюбившейся крышей и наблюдала за гражданами. Мне повезло, небосвод был совершенно темный, так что мою огромную фигуру в небе почти невозможно различить. Троица о чем-то беседовала, но со своей высоты я не могла расслышать ни слова, однако они явно общались, потому как активно размахивали руками. Не исключено, что они говорили шепотом, боясь быть услышанными, или даже объяснялись жестами.

Я продолжала парить над их головами, внимательно наблюдая за происходящим и совершенно забыв о тротуаре, на котором могла появиться Таня. Люди стали спешно сбрасывать рюкзаки и что-то вынимать из них. Я не сразу поняла, что они вынимали. Но после того, как достали альпинистский канат, стала догадываться о предназначении всех остальных вещей. По всей видимости, негодяи решили спуститься в темноте по внешней стороне дома и, не исключено, что планировали таким образом забраться в чью-то квартиру и обчистить ее. Сразу вспомнила мультик про Карлсона, который разгонял ночных грабителей тем, что, обрядившись в простыню, изображал привидение. Мне бы, наверное, удалось повторить этот финт, однако останавливали проблемы экипировки — под крылом не было простыни. С течением минут я все больше и больше понимала, что это не просто компания, а именно злоумышленники. Нужно было совершить деяние, которое бы остановило готовившееся преступление. Так как в первое мгновение ничего, кроме финта Карлсона, мне в голову не пришло, то минуту потратила на осмотр близлежащих балконов в попытке найти простыню. Однако те балконы, где сушилось постельное белье, были наглухо остеклены, а на паре открытых сушилось нижнее белье сомнительного вида. Но, сами понимаете, на мою тушку сколько стринги ни натягивай — привидения не получишь. Короче говоря, финт летающего мужчины в самом рассвете сил пришлось скоро оставить, но нужно было придумать, как вспугнуть подозрительную компанию и при этом не оказаться замеченным. Продолжая парить и перебирая варианты действий, я вдруг поняла, что самым эффективным будет привлечь внимание людей к подозрительной компании, но при этом постараться остаться незамеченной. Заглянув в окна последних этажей примерно под тем местом, где воры готовились к спуску, заметила кухоньку, на которой собралась компания. Присмотревшись, поняла, что компания что-то весело и шумно отмечает, а в окно кухоньки установлен стеклопакет. Стеклопакеты обычно ставят тройные, так как у них лучшая шумо- и теплоизоляция, так что при определенном ударе о стекло можно наделать шуму, но окно не разбить, даже если повредить одно из трех стекол. План нарисовался сам собою: нужно было под углом влететь в окно, ударившись об него всем крылом, тогда бы удалось произвести много шуму, но при этом, вероятнее всего, оставить целым и мое крыло, и стекло. План был рискованный, но я чувствовала, что на правильном пути. Осталось только дождаться, когда злоумышленники начнут спуск по стене, тогда они будут обращены к фасаду дома лицом, ко мне спиной и гарантированно не заметят меня. Ждать пришлось совсем недолго — через минуту-другую один грабитель повис на краешке крыши и ловко начал снижаться, второй быстро последовал за первым, а третий далеко отошел от края крыши. Тянуть с реализацией моего плана было некуда, а потому я сделала полукруг вроде того, что делают самолеты при заходе на посадку, и под углом влетела всем боком, а не только крылом, в кухонное окно. Отскочив от него как мячик от стены, стала падать камнем вниз и лишь за несколько метров до земли сумела расправить здоровое крыло — перед землей мне удалось смягчить удар, но в целом я свалилась с высоты примерно четырнадцатого этажа. Весь тот бок, на который пришелся удар о стекло, нещадно болел. Пока валялась в какой-то не то луже, не то просто грязи и пыталась придти в себя, до меня долетел отборный фигурный мат, который полился из распахнутого окна. Компания, видимо, сильно приложилась, а потому море ей было по колено — один из смельчаков решил ответить тому, кто нарушил их вечерний покой и праздничное настроение своим необдуманным трюком, в результате которого пострадало окно. Из его слов можно было понять лишь то, что он очень недоволен шумом и ударом, но совершенно нельзя было определить масштаб ущерба, который я нанесла своим фокусом. Признаюсь, что и теперь не могу сказать, сильно ли повредила окно, однако, тут же осмотрев ноющий бок, не нашла на нем ни одной царапины, так что, вероятнее всего, стекло осталось целым. Придти в себя после такого приземления мне никак не удавалось, а потому я продолжала тихо лежать у края дома в полной темноте и слушать, что происходит. Кто-то другой, видимо, из той же компании, также решил высказать свое мнение о случившемся, и началась вторая серия монолога о недовольстве честных и веселых граждан на безупречном русском мате. В той кухне, помнится, было много народу, но все остановилось на втором, потому что из другого окна того же дома скоро кто-то, уже заснувший и, видимо, раздраженный пьяным недовольством соседей, рявкнул так, что все в миг стихло. Не думаю, что после такого компания злоумышленников все еще готова была продолжать реализацию своих планов. Поднявшись лишь через несколько минут, обрадовалась тому, что на дворе лето. На мне были старые джинсы и майка, вся одежда была грязная и мокрая, но больше всего меня беспокоил правый бок и плечо. Если бы на улице было холодно, то это все грозило как минимум ангиной, а тут дело вроде бы обошлось. Правда, взлететь я уже не могла, потому что плечо ныло нещадно. Мне стало себя жалко от того, что было больно, но больше от того, что она не видела моего геройства и не может теперь прибежать и пожалеть меня. Мое жалкое состояние, наверное, вызвало бы в ее душе сострадание, которое послужило бы мне бальзамом. Но ее не было рядом, она, вероятно, уже давно спала и даже не подозревала о том, что все это было совершено ради нее. Неподалеку от нее мое геройство буквально расцветало! Окончательно осознав, что все завершилось, я отправилась домой на такси.

На другой день мой бок принялся капитально синеть, но рука выглядела здоровой. Мне удавалось не привлекать к своей слегка перекошенной фигуре излишнего внимания. Я два раза в день мазала бок кремом, потому что наступали теплые деньки, нужно было надевать футболки, чтобы не спариться, но при этом оставить ушибы незамеченными. Однако происшествие заставило меня впервые крепко задуматься о собственной безопасности и серьезнее отнестись к полетам. В течение некоторого времени, пока болела рука, я не могла летать, да и не стремилась. Ответов на мои собственные вопросы внутри меня по-прежнему не было, надежды сами собою стали гаснуть от той усталости, от внутреннего напряжения и мрака, который одолевал меня во время моей болезни. Тяжелый был период еще и потому, что моя научная работа, которая во многом уже не первый год является моим спасательным кругом, начала трещать по швам. Наверное, я ничто не воспринимаю так остро, как сбои в научной работе, ни на что так остро не реагирую, как на собственные промахи и неудачи, которые неизменно остаются лишь при мне и которыми не с кем поделиться. Нет собеседников еще и потому, что в принципе в моем окружении нет людей, которые могут поддержать разговоры на эту тему, посоветовать, проникнуться проблемой или дать профессиональный совет. Математика — наука для очень узкой группы людей, каждый из которых занимается своим делом в одиночку. Словом, если бы не ближайшие спектакли Большого, то, наверное, окончательно упала бы духом. Но Большой спектакли давал, мой дух поддерживал. Внутри театра у меня неизменно прекрасное настроение, я там всегда-всегда улыбаюсь, даже если утром того дня состояние было катастрофически тяжелым. Кто-то ходит в церковь, в храм, в мечеть или иное духовное заведение, я хожу в Большой, который является для меня главным храмом. Внутри него я впитываю сердцем те чувства, которые дают мне силы жить. Оставалось немного спектаклей в том сезоне, совсем немного, но они оставались, а, значит, еще немного можно было продержаться.

4. Письмо

Остававшиеся в расписании Большого спектакли привносили в жизнь оптимизма. Она танцевала в двух, чему я, конечно, была несказанно рада, вопреки тому, что просмотр ее балетов превращался в пытку. Однако недавняя история, синий бок, сложные мысли относительно моего звериного существования — все это несколько изменило меня. И изменения эти оптимизма в жизнь не привносили, напротив, таили в себе новую порцию отчаяния. Я по многим критериям особенная, с этим жить непросто. Но есть критерий, по которому я не просто особенная, а другая — я могу превращаться в зверя. Много вы такой публики знаете? Со всем этим букетом внутри себя самой жить временами невыносимо. А что было впереди? Посудите сами: два спектакля, а потом трехмесячная театральная голодовка до второй половины сентября. Наша труппа весь июль по плану будет без устали радовать щепетильную английскую публику, а мы будем сидеть без балета аж до конца сентября. То есть оптимистичная часть моего существования должна была скоро оборваться, а это грозило страшной внутренней ямой. Кроме того, она танцевала в двух спектаклях, и мне необходимо было видеть оба, однако дни представлений меня до конца не устраивали. Чтобы увидеть ее в театре, мне нужно было переносить рабочие дни, что всегда доставляет мне дискомфорт. Словом, ситуация складывалась не слишком благоприятная, и зверино-человеческие инстинкты толкали меня к тому, что нужно действовать иначе, потому что несколько недель бдений у ее дома никакого эффекта не принесли, кроме как разворошили мое сердце.

Я люблю писать письма и умею это делать. Может, умею потому, что люблю или, напротив, люблю потому, что умею. Первое, что мне пришло в голову — написать ей письмо. Написать письмо такое, которое непременно привлечет ее внимание к моей персоне, привлечет настолько, что ей станет любопытно, и она захочет познакомиться. Вы знаете или не знаете, но есть у женщин одно чувство, которое они вовсе не могут контролировать. Какое? Любопытство. Многие годы играя на струнах любопытства, в общем, я приобрела в этой области некоторый опыт — это, может, чести мне не делает, но признаюсь, что умею играть на женском любопытстве. Итак, задача состояла в том, чтобы написать такое письмо, в котором и показать мое отношение к ней, но показать аккуратно, и привлечь ее внимание к моей персоне настолько, чтобы ей захотелось познакомиться с совершенно посторонним человеком. Сложно, очень сложно. Но после ее второго спектакля, то есть аккурат под занавес сезона, она снова на меня взглянула на поклонах. Снова наши глаза на секунду встретились. Наши сердца успели о чем-то поговорить? О чем? Я не знаю. Но этот взгляд в миг смыл все напряжение и ощущение пытки, которые моментами возникали в моей груди по ходу спектакля. Мне стало легко, я почувствовала свет в душе. Поздним вечером того же дня меня посетила муза и я написала ей письмо. Написала его влет, на одном дыхании, написала искренне, опираясь только на балет, потому что это единственное, что у нас есть общего — в наших жизнях есть балет. Написала, запечатала по старинке в конверт и отправила по знаменитому адресу: Театральная площадь, д. 1. Нужно заметить, что в качестве подписи к письму была поставлена та самая буква «Л», которой был подписан букет, а вместе с буквой — с надеждой на обратную связь — указан мой адрес электронной почты.

И она ответила! Она ответила через пару дней, видимо, ровно столько шло письмо. Ответ ее был простым:
— Здравствуйте! Огромное спасибо за письмо, мне очень приятно! Вы тронули меня до глубины души! И не скрою, я заинтригована такой таинственностью и подписью «Л». Мне было бы очень интересно познакомиться…

Сказать, что я свалилась со стула сразу по прочтении, — не сказать ровным счетом ничего. Я ликовала, сияла, радовалась так, как только может радоваться маленький ребенок, когда ему подарили на день рождения желанную игрушку, а для него обладание этой игрушкой — вершина его детского и искреннего счастья. Мне хотелось летать по квартире, летать над парком, летать и прыгать, хотелось кричать и говорить, однако никого рядом не было, никто моих радостей не видел, а летать я все еще не могла, так как рука моя еще окончательно не зажила. Поликовав несколько времени, я села писать ответ. На сей раз, не продумывая ничего, написала:

— Добрый день! Я рада, что вам понравилось. Давайте я вас куда-нибудь приглашу. Когда у вас будет свободное время?
— У меня будет свободное время, скорей всего, на следующей неделе. А как вас зовут? А то вы подписываетесь Л…

После этой фразы в голове поднялся вихрь сомнений относительно того, поняла ли она, что я девушка. Открываю свое первое письмо, читаю и отлавливаю глаголы. Вся разница между мужчиной и женщиной на письме видна в одной букве «а», например, смотрел и смотрела, думал и думала. Есть ли в письме такие глаголы, из которых понятно, что я девушка? Есть! В ответ написала следующее.

— Меня зовут Лидия. Простите, что вовремя не представилась. Вы знаете, я использую такой вид подписи, когда пишу что-то людям, с которыми незнакома. Встретиться на следующей неделе мне очень удобно!
— Думаю, ближе к вечеру в любой день, кроме понедельника. Простите за нескромный вопрос, а букет цветов, который мне передали в театр месяц назад, был от вас? — спросила она следующей фразой. Мне сразу подумалось, что смелая девушка, раз не боится незнакомому человеку задавать этот вопрос на третьей фразе.
— Да, букет — моих рук дело. Вам понравилось?
— Букет очень понравился, но, честно признаюсь, думала, что от мужчины! Обычно цветы от мужчин, — ответила она.
— Рада, что понравился, — я не стала комментировать вторую часть фразы.

Любопытно, что в ту ночь мне приснился сон, в котором была она. И в конце того сна мы поцеловались. Это было в самом конце сна, и ощущения буквально сливались с реальностью. Я проснулась с невероятным ощущением ее теплоты, запаха, вкуса ее мягких губ. Они были сладковатыми. Долго эти ощущения хранились в моей памяти.

Насчет второй части ее фразы у меня возникла мысль, что финт с подписью был не слишком удачным. Давайте представим на минуту, что есть какой-нибудь Леонид или, скажем, Леопольд, который также, как Лидия, начинается на «Л». И этот самый Леонид мил ее сердцу. И тут неожиданно приносят ей охапку роз с такой таинственной подписью. Ее чаяния состоят в том, что охапка именно от того, кто ей очень дорог. Если вдруг моя догадка точна, то, вероятно, у нее было разочарование, когда выяснилось, что вместо желаемого человека за всеми деяниями стоит девушка, обычная любительница балета.

Теперь надо два слова сказать о поклонниках балета, чтобы вы понимали, что это за публика. Есть такое мнение, что все постоянные поклонники балета, которых называют балетоманами, коротают свое время тем, что пытаются сойтись поближе с полюбившимися или особенно полюбившимися артистами, чтобы после козырнуть, что знаком с Васей или Петей, а, между прочим, в другой раз у этого самого Васи или Пети выпросить проходку на спектакль. Напряженка страшная с билетами в Большой, знаете ли. Вообще, терпеть не могу слово балетоман и о себе сроду так не говорю, хотя, наверное, по многим меркам формальному определению этого слова соответствую. Нашу компанию составляют любители балета, то есть те люди, которые балет любят. Мы ходим в театр не покритиковать очередного артиста, который вводится в новую роль, или для того, чтобы дать «профессиональную» оценку премьерному спектаклю, а затем, чтобы набраться эмоций, вдохнуть новых ощущений и с горящими глазами уйти после спектакля, сорвав себе глотки и отхлопав ладоши, как и положено обитателям галерки. Наверное, балетоманы — это те, кто болеет балетом, причем болеет так крепко, что от их соплей временами укрыться невозможно, а вот любители — это те, которые умеют любить. И вот мы — любители. Однако я отвлеклась…

Спустя три дня она снова написала. В коротеньком письме заметила, что пропала потому, что отдыхала, и подтвердила, что по-прежнему хочет познакомиться, однако в связи с предстоящими гастролями все же не знает, когда у нее будет время. Судя по всему, репетиций добавили. После этого состоялась еще одна переписка, в результате которой было решено, что она напишет мне после возвращения из Лондона.

Безусловно, я не теряла надежды, потому что наши надежды — это то, что вдыхает в наши деяния жизнь и придает страсть тому, над чем мы работаем. Труппа должна была вернуться из Лондона в первой половине августа, то есть ждать нужно около месяца. Из тройки вера-надежда-любовь у меня осталось лишь второе. Это единственное, что в нем осталось. Для того чтобы отвлечься от грустных мыслей, мы с другами решили посетить морское побережье Турции — слетать на несколько дней развеяться и отдохнуть. Море и горы всегда опустошают меня совершенно, избавляя душу и от хорошего, и от плохого, но об этом в следующей части.

5. Море и наука

В середине июля труппа Большого улетела на гастроли в Лондон. Таня вместе со всеми улетела в воскресенье утром. Мы покинули столицу двумя днями ранее.

За время отдыха мы с Ксюхой проговорили всю историю от начала до конца раза три, наверное. Мне нужно было выговориться, потому что очень сложно держать в себе такое количество впечатлений. За бокалом вина спокойно прикинули возможные пути развития событий. На море я впервые за долгое время стала летать. С момента моего неприятного финта прошло уже достаточно времени, и потому рука чувствовала себя лучше. На вторую ночь я взяла подушку и тонкое одеяло из моего номера и отправилась спать на пляж. Вы засыпали когда-нибудь под шум прибоя, если оный находится в трех метрах? В этом процессе есть непередаваемое ощущение свежести и спокойствия. Видимо, физически была уставшей, а потому заснула на пляже очень быстро, однако проспала недолго и проснулась под звездами. Не исключено, что проснулась от холода — несмотря на дневной зной, вечером на пляже прохладно. Если вдруг соберетесь ночевать на шезлонгах в одиночку, то возьмите теплые одеяла из номера и кофту; если вдвоем, то у вас будет об кого греться. Проснувшись в темноте и прохладе, быстро вскочила и направилась к маленькой, но достаточно высокой пристани, с которой хотела взмыть в небо. Первый большой перерыв в моих полетах остался позади, я дико соскучилась по ощущениям звериной мощи и пространственной свободы. Видимо, уже на второй день вдыхания морского воздуха всякие человеческие страсти стали покидать меня, а все животное, напротив, стало просыпаться. Я разбежалась по пристани, оттолкнулась от ее края, как при прыжке в длину, и через мгновение, расправив крылья, неслась над волнами.

Летать над ночным морем особенное удовольствие! Темно, пусто, свежий морской воздух, который зверем кажется мне еще солоней, невероятный простор — ни тебе людских взоров, ни тебе яркой подсветки, ни тебе назойливых машин, ни тебе Тани. Мне не нужно было никуда спешить, я не летела к ней на свидание, так как она была в Лондоне. Я вообще никуда не торопилась, а просто рассекала воздух вдоль береговой линии на рекордной для себя высоте. Летая над городом, поднимаясь, вижу ровно то, что видно из окна снижающегося самолета. Город похож на светящуюся паутину, неровно уложенную на темную землю. Эти виды, как и многое в полетах, завораживают лишь в первое время, однако скоро становятся обыденностью. Над морем же я летала впервые и получала свежие впечатления, впитывала их всем телом и душой. Накрутившись вдоль береговой линии, вернулась к нашему отелю и полетела от берега в открытое море, где долго, пока силы не оставили меня, занималась летной практикой. Над морем летать и сложнее, и интереснее, потому что порывистый плотный ветер начинается буквально у воды. И на его порывах, как волнах, можно качаться, не прикладывая особых усилий. Я пыталась застыть на месте, управляясь с воздушными потоками, как это делают морские птицы. У меня застывать не получалось, но относительно медленно двигаться на выбранной высоте у меня скоро стало выходить.

Мне интересно сравнить ветер морской и океанический — мне кажется, что ветер, как и волны, сильно различается, хотя многое, наверное, зависит от погоды. Увлекшись летной практикой, я мечтала о том, что когда-нибудь смогу показать любимой девушке свои экзерсисы, которым она будет улыбаться. Мне хотелось ее удивить собственной виртуозностью. В смеси моих грез и усталости от полета было много приятного и яркого. С первыми лучами рассвета я вернулась к отелю и улеглась досыпать, погрузившись в сладкие грезы.

Другую ночь я провела в исследовании островов. От берега Турции до соседних островов всего несколько километров. Днем два острова видны с веранды нашего отеля. Я не сразу обратила на них внимание, однако при первом ночном полете они бросились в глаза своей подсветкой. Несмотря на крошечные размеры, на них живут люди, построены дороги, для освещения в ночи используют электричество. Меня заинтересовал самый маленький обжитый остров: откуда там электроэнергия? Может, этот остров даже принадлежит другому государству — Греции, например. Это я узнала чуть позже, однако при перелете с континента на остров я не заметила никакого воздушного пограничного контроля. Может такой быть?

Взмыв в небо со знакомого пирса, минут через двадцать я уже кружила вокруг острова, по форме напоминающего полумесяц. Я никогда не была на острове и не представляла, какие возникают внутри ощущения, когда оказываешься на крохотном клочке земли посреди моря. Остров действительно был малюсенький, на двух его концах располагались две деревушки, одна побольше с пирсом, вторая поменьше у подножия самой высокой точки острова. В деревнях улицы освещались фонарями, видно было, как туристы расхаживали вдоль моря, несмотря на поздний час. Сначала я пролетела по периметру острова, чтобы уточнить его границы. В темноте они слабо различимы: смотришь с воздуха вниз, за пределами освещенности существует два вида темноты — одна подвижная, другая неподвижная. И только. Остров оказался меньше, чем мне показалось при обзоре с большой высоты. Берег его, судя по всему, был не очень пляжным, поскольку большая часть береговой линии представляла собой крутой скалистый берег. Летать вдоль скал не просто страшно, но и опасно: вблизи поверхности турбулентность воздушных потоков сумасшедшая. Я было развернулась с широко расправленными крыльями — и в один миг тяжелой воздушной волной меня чуть не прибило к каменной поверхности. Жутко! Увернулась в последний момент, сложив крылья и прокатившись на гребне этой воздушной волны, как на серфе. Мне чудом удалось избежать столкновения. Дико перепугавшись, я поднялась выше метров на сто. На такой высоте ветер сильный, но равномерный, и двигаться намного безопаснее. Осмотр периметра скоро был завершен, и мне захотелось опуститься на самую высокую точку острова и погулять там. Эта точка была хорошо видна в темноте, поскольку на ней располагался парк ветрогенераторов — высоких колонн, увенчанных громоздкими вентиляторами, вырабатывающими электроэнергию, которая и подсвечивает две местные деревушки. На верхушках генераторов, также как на трубах электростанций, горят яркие красные огни, дабы они были различимы в темноте. Летать рядом с ветряками также опасно, как и вдоль скалистого берега. Перед могучим вентилятором воздушный поток плотный и относительно равномерный, можно спокойно управляться и чувствовать себя комфортно. С другой же стороны вентиляторов поток, напротив, жутко рваный. Грубо говоря, генератор режет ветер и забирает часть его энергии, чтобы получить электричество. И вот ошметки исходного ветра можно ощутить позади генератора. Для полета эти самые ошметки — не самая приятная среда, управляться с ними сложно потому, что они рыхлые. Около этих генераторов я и приземлилась, заранее определив, с какой скалы буду прыгать, чтобы снова стать зверем. Еще одной особенностью ветряных мельниц является неторопливый равномерный гул лопастей: вжих, вжих, вжих… Звук очень низкий и мощный. Слышно, я думаю, далеко. Зверем я слышу этот гул за километр, наверное, но звериный слух у меня намного острее. Приземлившись, прислушалась к своим ощущениям в ногах — есть ли вибрация? Нет, вибрация если и есть, то человеческими ногами неразличима. Походила немного около одного ветряка, потрогала его руками, послушала гул его лопастей. На этой горе передвигаться ночью человеком неудобно, потому что жутко темно, не видно, куда наступаешь, так что интересной прогулки там не выйдет. Надо гулять днем.

После парка ветряков я решила прилететь в большую деревню и выпить там бокал вина. А почему нет? В кармане моих шорт на этот случай припасена банковская карта, в полетах она у меня всегда с собою. Натурально бросившись с обрыва, снова поднялась в воздух и совсем скоро приземлилась на неосвещенной части пляжа. Прогулялась по местному пляжу и очутилась на людной набережной, заставленной столиками, за которыми ужинали десятки людей, кругом играла музыка и вдалеке виднелась местная дискотека. Остров был греческий: на первом же уличном меню предлагали пастицу, мусаку и греческий салат. Отлично! У них должно быть вино намного вкуснее того, чем поят нас в хваленом турецком отеле. Я присела в оживленном месте, заказала себе бокал красного вина и яблочный пирог и наслаждалась праздничной расслабленной атмосферой европейского отдыха. В руках не хватало книги: люблю за ужином читать, время от времени оглядываясь на происходящее вокруг. Книги с собой не было, так что поначалу все мое внимание было сосредоточено на вине, десерте и публике. Греческое красное вино мне пришлось по вкусу: довольно плотное и маслянистое, соединявшее фруктовую сладость и едкую терпкость, остающуюся на губах. Эта сладость с терпкостью быстро наполняли меня и делали расслабленной и беззаботной. Время замедлялось, шепот компаний за соседними столами приглушался, а я снова погружалась в свои грезы о Тане. А что если бы она теперь сидела рядом? Понравилось ли бы ей это вино? Все ответы на вопросы были не просто положительными, но под действием вина положительно-волшебными. Уж не знаю, что меня опьяняет больше — мечты о Тане или красное вино? Вдобавок яблочный пирог оказался теплым и очень сладким, как Танин поцелуй в моем сне…

Через несколько минут я закрыла глаза и погрузилась в глубокое мечтание, и представляла себя призраком, который может придти в Танину спальную. Мне нравится чувствовать себя призраком. Удобно! Меня не видно, я легко прохожу сквозь стены и могу находиться с Таней рядом в любое время: хоть дома, хоть на репетиции в театре. Выдумываю и проживаю эти выдумки, как если бы они были явью. Выдумываю, как призраком наблюдаю ее вечернее укладывание в кровать. У нее странная комната, не похожа на мою, наполненная всякими вещами: тут игрушки, одежда, шкаф с книгами, некоторые из них очень старые и пыльные. Есть письменный стол, который бы пора выкинуть, такое ощущение, что она за него давно не присаживалась, но всякой всячины на нем хватает. Небольшая кровать, застеленная пестрым бельем. Вдруг я оказываюсь в этой комнате, в ее спальной поздно-поздно вечером. Таня уже здесь и уже в пижаме, смешной, с овечками. Сначала она долго ходит кругами по комнате, от сумки к столу, после обратно к сумке, три раза заглянула в шкаф. Я притаилась в углу, меня ж не видно. Наконец Таня легла, долго еще копалась в мобильном, видимо, переписывалась, а потом закрыла глаза. Я могу спокойно сесть поближе, послушать ее дыхание. Мы никогда друг друга даже не касались, но я остро чувствую теплоту ее кожи, знаю запах ее тела. И сейчас вижу ее сомкнутые глаза. Вижу, как она тихонечко обхватывает, край одеяла, укутывается глубже в норку под одеялом. О чем она мечтает, закрывая глаза? Что ей снится? Ее тонкие-тонкие жилистые руки… обнимут ли они меня когда-нибудь? Ее волшебные глаза… взглянут ли когда-то открыто на мое лицо? Ее губы… коснутся ли моих в поцелуе? Это мои мечты, мои страсти, которые во мне живут, которыми живу я. Они нужны мне, как нужна мне она, как нужен мне земля и воздух. Я люблю ее просто. И сильно…

Просидев под мечтательным кайфом в ресторане бог знает сколько времени, выпив в итоге три бокала вина, я засобиралась в обратную сторону, в Турцию. Нашла ближайший неосвещенный пирс, взлетела, на прощание еще раз поднялась высоко-высоко над островом, до того высоко, что мне казалось, что своими трехметровыми крыльями я полностью накрываю этот мизерный клочок земли. И после этого повернула в сторону нашего турецкого отеля. Вот так вот, несколько минут полета от турецкого пирса — и ты в европейской цивилизации с ее алкогольными и гастрономическими прелестями, а потом еще несколько минут, и ты на своей стартовой площадке. На завтраке следующим утром мои други расспрашивали меня, как мне спалось. Отлично спалось! После трех бокалов греческого вина спится сладко.

Отдых пошел мне на пользу. По возвращении внутри меня горело желание поработать, которое оставалось во мне несколько дней, вопреки изнуряющей столичной духоте. Эти несколько дней мне удалось энергично писать текст своей научной работы. Уже несколько раз обмолвилась на страницах своего сочинения о том, что занимаюсь научной деятельностью. Эта часть моего рассказа будет, наверное, самой спокойной и рассудочной, а потому приготовьтесь узнать о моих занятиях. Основное направление моей деятельности — наука, а точнее, прикладная математика. Есть две науки, которые учат думать, — философия и математика. Для меня мир во многом состоит из чисел, более того, мои профессиональные други, моя команда, мой главный инструмент работы — десять цифр. Признаюсь, что мне с ними легче, чем с людьми. И, вы знаете, я, например, не могу сказать, что они не могут обидеть — могут. Их обида, их нежелание выстраиваться в нужные ответы, их нежелание оказываться в заданных диапазонах для меня страшно. Но, нужно заметить, что моя команда обижает меня редко, а чаще покладиста и послушна. Я всегда любила математику. В школе она мне казалось простой, в университете — сложной, но очень интересной. Математический анализ, теоретическая механика, теория вероятности навсегда останутся моими любимыми университетскими предметами. Мой мозг вставлен в черепную коробку таким образом, что он легко и непринужденно воспринимает такую вещь как абстракция. В этом нет моей заслуги, это свойство моего мозга и только. Моя заслуга в том, что я это свойство обнаружила и постоянно совершенствую свои навыки, с ним связанные. На сегодняшний день дело уже дошло до ученой степени по специальности математическое моделирование в приложении, главным образом, к электроэнергетике. Кроме науки у меня есть работа, потому как в нашей стране за науку платят очень плохо. На работе я тоже занимаюсь прикладной математикой в той же электроэнергетике.

По возвращении с отдыха именно научной работой занималась несколько дней кряду, результаты меня устраивали, и я неспешно, но уверенно продвигалась все дальше и дальше. Вечера? Вечера — это самая страшная часть суток. Днем я либо работаю, либо учусь, а вечерами часто не знаю, куда себя деть и чем занять. Иногда бегаю по парку или просто в нем гуляю, хожу в кино или театр, пишу разные сочинения, но все равно этого не хватает. Не хватает для того, чтобы чувствовать себя комфортно. Люди? В последние месяцы от людей я жутко устаю за час-другой разговоров. Шумные компании, дни рождения, посиделки также не вливают в меня хоть сколько-нибудь оптимизма. Кроме того, спиртное делает мозг мутным и неспособным к деятельности. В связи с таким настроением практически ни с кем не встречаюсь, не общаюсь, десять лет не смотрю телевизор, потому что у меня его просто нет, не читаю ни газет, ни журналов, ни даже спортивных новостей, у меня нет аккаунта ни в одной социальной сети. В Интернете захожу на пять сайтов, три из которых обусловлены работой. Последние месяцы и даже годы я живу очень медленно, мое время течет невероятно медленно, оно буквально стоит. Разговоры о том, что мы живем в бешеном ритме, — лишь разговоры. Хотите остановить время? Выключите мобильный, перестаньте проводить в Интернете часы напролет, не проверяйте почты и молчите — и я вам гарантирую, ваше время остановится. Каждый ваш день будет похож на месяц или даже на два, внутри каждого будут своих вехи, смены настроений, истории, привлекающие внимание всего нутра. Утверждение о том, что время ускоряет бег, — неправда, это лишь иллюзия скорости. Дело в той суете, которой мы себя окружаем в страхе взглянуть жизни в глаза. Мы вешаем эту суету на наши жизни, словно мишуру на елку, и радуемся тому, что все светится и блестит. Однако эти тонкие блестящие полоски не меняют сути елки, не меняют ее природы, а меняют лишь наше восприятие, наполняя его эйфорией, иллюзией движения, иллюзией перемен, которых внутри не происходит. Мы можем освободить нашу жизнь от мишуры, можем, имея работу, продолжая свое обучение, посещая театр, то есть при все той же событийности мы можем заставить время почти остановиться. Отшельником можно быть, проживая в столице, где, казалось бы, жизнь кипит.

Последние полгода я жила не просто одиноко, а отчаянно одиноко с душным мраком внутри. Иногда случались моменты, когда в душу, казалось, начинал поступать свет: мои первые полеты, Танин взгляд, наша переписка, морская передышка. Огонек вдруг загорался, и каждой клеткой мне хотелось, чтобы он продолжал светить, не растворялся во тьме. Но снова и снова проходило несколько дней, может, недель, и я погружалась в молчаливый невыносимый мрак. Свет покидал меня, и я снова и снова возвращалась к оставшейся половине сантиметра плоти, прорезав которую можно все кончить. Мысль о самоубийстве была самой частой мыслью в моей голове.

В конце июля дым окутал не только наш город, он окутал мою душу, и внутри нее стало так же плохо видно, как на улице. Рабочие дни, когда нужно было идти в офис, проходили чуточку быстрее, выходные же превращались в каторгу, когда до обеда борешься с собою, пытаясь заставить себя учиться, уговаривая себя сделать один расчет, написать одну страницу, опуская голову в ведро с холодной водой или обматывая ее мокрым прохладным полотенцем. Сидишь, бывало, пытаешься работать, но вскоре кладешь измотанную голову на стол, включаешь «Не стреляйте» Земфиры на youtube, слушаешь, различая каждый аккорд, каждую ноту, проникаясь и переживая каждое слово. Время стоит, песня длиною в три минуты тянется внутри тебя часами, находя отклик в каждой клетке тела, в каждой струне души. Потом следующая песня и следующие три минуты, а за ними следующие и следующие. И так неделями…

Время шло в тот период адски медленно, но все же шло. Наступило десятое августа, Большой дотанцевал в Лондоне последний спектакль, и я понимала, что в самые ближайшие дни Таня вернется в столицу. То, что она будет в Москве, уже меня радовало — можно полететь в знакомый двор, чтобы дождаться и взглянуть на нее. В дыму я не летала — не интересно, горько, да и некуда мне было лететь. Возникла, правда, безрассудная идея долететь до Лондона, однако быстро отказалась от нее — не в моем состоянии задумывать подобные сумасшествия. Наступило одиннадцатое августа, вечерами стало темнее, в душе было некоторое воодушевление от того, что она, вероятнее всего, уже в Москве. Я полетела во двор в Сокольниках, уселась в темноте на знакомую крышу и просто сидела. Для меня в тот вечер было неважно, увижу я ее или нет, понимая, что она может прилететь в любое время суток, почти не надеялась на то, что увижу. Но мне было приятно от того, что она была где-то близко, совсем близко. Я ее не видела, не слышала, не знала, где ее окна, но сердце мое стучало и жило лишь тем, что она неподалеку, что я словно ее личный страж сижу в ночи на крыше соседнего дома и думаю о ней. Я тогда половину ночи просто мечтала, сидя на месте.

Вообще я всегда была мечтательной натурой, однако с ее появлением в моей жизни мечты полились в сердце нескончаемым потоком. Раньше, до ее взгляда и моей невероятной влюбленности, я придумывала мечту и повторяла ее внутри себя много раз, лишь меняя некоторые оттенки, детали, словно по сто раз пересматривала понравившееся кино. Как только мечта мне надоедала, придумывала новую, и история повторялась. Теперь, с ее появлением в моем сердце, я не прокручивала внутри себя один и тот же сценарий до тех пор, пока он мне не надоест. Сами собою внутри рождались все новые и новые истории, повороты и сюжеты, совершенно разные, с совершенно разным настроением. Наверное, за тот весь период, о котором повествую, придумала более тысячи вариантов нашего знакомства. И это только мечты о знакомстве! Это удивительно, как сильно ее взгляд повлиял на меня.

В тот вечер я долго просидела на крыше. Была там и на другой день, и на третий, но ее не видела. Дни за днями ползли. Она не появлялась, хотя я не пропускала вечера и всегда ждала ее около дома. Она не писала. Как я ждала ее письма! Все влюбленные испытывают это: в момент острого переживания, кажется, вся жизнь сосредоточена только на одном — получить сообщение, звонок, письмо. Каждый звук телефона или компьютера, каждое уведомление о новом сообщении заставляет сердце стучаться, чаще дышать и надеяться, надеяться, надеяться, что получишь то, чего ожидаешь. Она не писала.

К концу лета упаднические настроения окончательно завладели мною. Мне теперь снова хотелось умереть, но уже иначе: подняться высоко в небо, сложить крылья и рухнуть камнем на проезжую часть — от меня не осталось бы совершенно ничего. Потом думала, что так умирать глупо, и мечтала о том, что на Таню нападет какой-то подлец, я брошусь ее защищать, но в неравной схватке меня зарежут или застрелят и умру непременно в луже собственной крови прямо у ее ног. Но умру вроде бы не напрасно! Мне непременно хотелось умереть ради нее, если уж нужно было умирать, но ее не было. Она не писала. Мои мрачные настроения не рассеялись вместе с дымом, напротив, для друзей я ушла совсем, ушла так, что однажды в ночи ко мне нагрянула Ксюха, на полном серьезе заявившая, что была готова к тому, что, окончательно обезумев, я ее не узнаю.

Мое отшельничество, одиночество, титанические усилия в научной работе — все это измотало меня вконец, но самое ужасное состояло в том, что я не знала, что делать, чтобы изменить ситуацию. Сложное было состояние, и мне казалось, что как только увижу ее, то снова оживу, как это случилось весной. Однако до начала театрального сезона было далеко. В один из вечеров я не полетела в Сокольники — у меня не осталось сил надеяться. Не полетела и на другой день. Спустя еще несколько дней наступил не край, наступил конец, плотность внутреннего мрака достигла десятизначного значения. И это нужно было пережить, но как это сделать, я тогда себе даже не представляла.

6. Осень

Первого сентября исполнилось десять лет, как обучаюсь в университете. Знаете, чувствую себя последним из могикан. В этот праздничный день решила прогуляться до родной кафедры, побеседовать со своим другом профессором Павловым и поглазеть на толпы сконфуженных первокурсников, которым только предстоит долгий и тернистый путь получения дипломов МГТУ им. Баумана. С порога мой научный руководитель спросил:

— Что ты ходишь такая хмурая уже который месяц?
— Мне плохо.
— Отчего?
— Не знаю, просто плохо…

В тот день я впервые за долгое время открыла дружественную почту, с Таней я переписывалась с другого, более официального ящика. В дружественном ящике я нашла пару писем такого содержания: «Если не хочешь говорить, то я пойму. Пришли пустое письмо, чтобы я знал, что ты жива». С опозданием я отправляла пару строк в ответ. Вася, Ксюха, моя школьная подруга Юля иногда навещали меня. Своим бережливым и заботливым отношением, а также терпеливым выслушиванием моей боли они меня спасали. В час по чайной ложке, но спасали. Как ни парадоксально, при этом главный комментарий всех моих друзей меня каждый раз доводил до истерики: «Ты себе все придумала». Как объяснить людям, что содержание моей головы и все их доводы совершенно никак не влияют на ощущения в моем сердце. Хоть придумала, хоть не придумала — это ничего не меняет. Этого не объяснить.

Я несколько раз летала в знакомый двор, когда меланхолия накатывала на меня, но так и не видела ее. Во время полетов задумывалась о том, что, может, она переехала и теперь живет в другом месте. Снова предстоит погоня? Но для этого необходимо было поймать ее у театра так, чтобы ее подвозили на автомобиле, и снова лететь, не упуская из виду. Очень грустно думать о человеке, которого не видишь месяцами. Самое важное при этом то, что она даже не догадывается о твоем существовании. Вернее, о моем балетоманском существовании она, конечно, после нашей переписки знает, но не догадывается о том, что же стояло за цветами и письмом.

Ближе к середине сентября приключилась со мной очередная история. Я прилетела, уселась на край дома и сидела в тишине. Надеяться на письмо от Тани становилось откровенно глупым, а продолжать ждать — невыносимо сложным. Погруженная в бесконечный анализ того, что было в моем сердце, снова не заметила, как на крыше оказались люди. Вообще, выходы на крышу обычно наглухо заперты по причине безопасности, однако на крыше этого дома за небольшой промежуток времени появилась вторая компания — и это лишь то, с чем мне пришлось столкнуться. Мне подумалось, что или предыдущая компания своротила замок на двери, ведущей на крышу, или, может, его там и не было. На сей раз вместо злоумышленников на крышу забралась парочка подростков, которые пришли туда, по всей видимости, чтобы просто придти. Погруженная в анализ, я их не заметила, а лишь почуяла, но не придала этому значения. На приближающийся шорох и разговоры равнодушно обернулась в их сторону — с одним из двух пацанов мы встретились взглядами. Он онемел, а я внутри словно не торопилась улетать со своего места, а продолжала смотреть на него своими человечьими глазами, повернувшись вполоборота звериным телом. Взгляд длился недолго: парень сначала замер, а после стал нервно обращаться к своему приятелю, хватая ртом воздух. Когда второй понял, о чем идет речь, и посмотрел в мою сторону, то меня и след простыл. Я не знаю, подбежали ли они после этого к краю крыши для того, чтобы отыскать меня в небе. Не оглядываясь, камнем нырнула с крыши, уже через несколько секунд парила низко над темными деревьями вдоль пустынной ночной дороги и надеялась, что не сильно напугала подростков. Внутри я была спокойна, очень спокойна, сама не знаю отчего. Может, обессилела так, что и на переживания сил вовсе не осталось. Это был мой первый опыт подобного контакта с человеком. Да, безусловно, я ничего другого не ждала и ждать не могла, однако есть разница между ожиданиями и реальностью. Когда ты видишь парализованное страхом лицо с безумным взглядом, то этот взгляд лишь напоминает тебе о том, что ты зверь, что отношение к тебе будет только как к зверю и сложно ожидать спокойной реакции на мой внешний вид от обычного человека. Мне кажется, что нормальной реакции не будет, даже если человек привыкнет к моему звериному виду. Это только в сказках красавицы влюбляются в чудовищ, в жизни все гораздо прозаичнее. Кроме того, в жизни не все чудовища превращаются после поцелуя красавицы в прекрасных принцев.

На другой день я полетела в Сокольники снова, на сей раз с разведывательной миссией. Я кружилась над крышей и оценивала возможные пути действий и источники опасности. Конечно, я могла перекочевать со своими бдениями на соседний дом и забыть об опасности, однако соседний дом располагался очень неудобно: с него был виден лишь уголок нужного мне тротуара. Прежде чем приземлиться, пролетела в метре над крышей и сделала ревизию. Были обнаружены бычки и пустые пивные бутылки, что подтвердило мысль о том, что подростки здесь лишь коротали время. Я не могла стать человеком, приземлившись на крышу, и не могла с воздуха видеть входной двери, чтобы оценить качество замков. Недолго думая, приземлилась на соседней аллее, подошла к дому с земли. Я готовилась к такому развитию событий, а потому одета была тепло. На улице вечерами было уже прохладно, а мне пришлось довольно долго ждать, когда кто-нибудь войдет или выйдет из подъезда, открывая для меня входную дверь, — на двери висел домофон. Наконец, молодой человек выбежал из подъезда, а я в это время прошмыгнула в лифтовый холл. Чувствуя себя детективом, поднялась на последний этаж, но выхода на крышу не нашла. Не тот подъезд, мне нужен соседний! Проделав тот же путь, на котором мне повезло с входной дверью, скоро оказалась у двери на крышу. На ней, как и положено, висел замок, однако меня терзали сомнения относительно целостности его механизмов. Поднялась по лестнице, чтобы проверить замок. Это был обычный старый навесной замок. При небольшом усилии замок поддался и открылся, то есть он не закрыт на ключ, а лишь захлопнут для внешнего вида. Возможно, летние злоумышленники своротили механизм, и он перестал закрываться, возможно, он был сворочен еще до них, и они этим пытались воспользоваться. Я не стала подниматься на крышу таким путем, потому что, во-первых, боялась напороться на людей, а, во-вторых, улететь я бы все равно с нее не могла, потому что нужно было оставить замок в найденном положении, то есть запертым, а это можно было сделать лишь из подъезда. Быстро вернув замок на место, спустилась вниз и вышла на улицу. Понимание того, что вечерние бдения на крыше могут стать для меня очень опасными, подлило масла в огонь моего внутреннего и без того полыхающего отчаяния. Забравшись на горбатую ракушку в темном конце двора, вновь взлетела и поднялась над крышей. Мне было интересно, придут ли сегодня подростки коротать время на моей крыше. Подростки скоро пришли, и я поспешно улетела домой.

Все рушилось внутри меня. Тани не было, она не писала, и с июля я не видела ее вовсе. Взломанный замок и подростки, ставшие завсегдатаями крыши, пугали меня. Леса у стен Большого, с которых стартовала весной и в начале лета, теперь разобраны, и взлететь с них уже не могу. Мне нужно искать другую стартовую площадку — столь же безлюдную и высокую. А есть ли вообще безлюдное место у Большого? Словом, осень не приносила ничего оптимистичного мне в отношении той, о которой по-прежнему пылко мечталось. Скоро должен был стартовать балетный сезон, но составов все не давали, и я не знала, будет она занята в спектаклях или нет. В этом году вообще с составами затянули откровенно неприлично. Я не знала, смогу ли я смотреть ее спектакли без мучений и боли. Словом, сил двигаться дальше становилось все меньше, иногда возникало ощущение, что силы есть лишь на то, чтобы лечь на кровать и дышать. И я ложилась и дышала в полной тишине часами. На пределе своих человеческих способностей ждала, когда закончится еще один день.

7. Признание

Время доползло до конца сентября. После удушающей летней жары прохлада, дожди и свежесть казались счастьем. Большой, наконец, дал составы на ближайшие балеты. Таня танцевала, но я не попадала ни на один из них. Может, и к лучшему. В театр мы с компанией ходить начали, сезон благополучно открыли. В один из светлых октябрьских дней, вдохновленная спектаклем предыдущего вечера, я позвонила своей подруге Анне Андреевне. Мы встретились за чашкой кофе и, наверное, за час мне удалось изложить всю историю с Таней, исключив из нее зверя. О нем мне говорить было все еще сложно. На удивление, она не сказала, что я все придумала. Эта фраза к тому моменту мне осточертела. Напротив, она меня поддержала:

— Если ты так чувствуешь, значит, это правильно. Нужно доверять своему сердцу.

Краткий кафешный разговор изменил внутри меня все. Это была самая мощная человеческая поддержка, которую я получала в своей жизни. Нашелся человек, который без тени сомнений поверил в мои сумасшедшие эмоции и безоговорочно поддержал все начинания, в них рожденные. Мне стало легче, мне стало спокойнее, я в тот вечер впервые за много месяцев безмятежно заснула и прекрасно выспалась. Вся жизнь словно наполнилась другим, новым, свежим пониманием ситуации: если я так чувствую, значит, так правильно. С того разговора мысли о резании вен, навязчиво преследовавшие меня месяцами, наконец ушли. Совсем. Что нужно, чтобы их прогнать? Терпение и вера себе самой: если вы так чувствуете, значит, так правильно.

Дышать стало легче, мечтать стало счастливее, я почувствовала, что можно и нужно идти дальше. А дальше все можно было упростить до одного письма. Через два дня я написала Тане, напомнила о нашей договоренности:

— Таня, здравствуйте! Мы с вами хотели повидаться, но так этого и не сделали. Может, пришло время?
— Добрый день! И правда, давайте встретимся. Я смогу в ближайший понедельник.
— Отлично! У меня выходной. Давайте в парке погуляем. Мне удобны Сокольники, — намеренно писала я, — Вам как? Я предложила бы в 18:00 у центрального входа в парк.
— Мне удобно.
— До встречи! — мы не обменялись телефонами, у меня по-прежнему не было мобильника.

Так легко и просто это выглядело, что мне не верилось, что все это было написано. Я сто раз открыла и закрыла почту, чтобы убедиться, что переписка действительно состоялась. Неужели так легко? Неужели достаточно лишь поверить, что если ты это чувствуешь, то это реальность? Произошедшее стало для меня фундаментальным доказательством правоты Анны Андреевны — я буду верить своему сердцу, мне так легче, более того, иначе я просто не могу. В голове же поднялась буря глупых переживаний: что я скажу? как она себя поведет? о чем с ней говорить? вдруг мне будет с ней неинтересно? Любовь же, не обращая внимания на всю головную суету, зацвела внутри меня с новой силой. Внутри снова появился живительный свет, которого я ждала последние два месяца, мечты заняли все мое сердце до назначенного понедельника. Я позволяла себе мечтать, мечтать свободно, безусловно, откинув всякий здравый смысл. К черту здравый смысл! К черту все эти шаблоны о том, что я себе все придумала, что у меня celebrity crush! К черту все мнения, которые делают мне больно. Я буду верить только себе и делать так, как чувствую. Чем ближе была наша встреча, тем мрачнее становилась погода: небо делалось серее, лужи шире, листва на деревьях редела рекордными темпами, но внутри становилось светлее…

Самый ожидаемый в моей жизни понедельник настал. Это был самый длинный понедельник в моей жизни. Казалось, что с утра до вечера было столько же времени, сколько с 1 сентября до Нового года. Пришло время, я оделась поприличнее и отправилась в Сокольники. Как и следовало ожидать, приехала почти на целый час раньше. И весь этот час шагала взад-вперед около центрального входа в парк. Каждый неторопливый шаг — секунда, можно их считать, шестьсот шагов — около десяти минут. Следующие шестьсот шагов — еще десять минут. И часов не нужно, не правда ли? В начале седьмого знакомая тонкая фигура характерной походкой появилась перед моими глазами. Мое сердце ушло в пятки.

— Привет, — только и сумела произнести я. Весь мир вдруг замер, а я тонула, тонула безвозвратно в обожаемых мною глазах. Кругом пустота, в мире в этот миг существовала только она одна. У меня было ощущение, что одновременно происходит два общения: одно человеческое, с жестами и словами, и второе — эмоциональный разговор наших взглядов, расшифровать который мне не удавалось. И второй, конечно, по своей эмоциональной интенсивности существенно перебивал первый.

— Приятно познакомиться, — вежливо ответила Таня и без приглашения направилась к входу в парк. Мы перестали смотреть друг на друга, я вздохнула в попытке переварить первую порцию эмоций. Я последовала за ней, а в голове крутилось: «Между прочим, она мне улыбается!»
— И мне. Как ваши лондонские гастроли? — я попыталась начать самый сложный разговор в моей жизни.
— Лондонские гастроли прошли отлично. И, знаете, погода в Лондоне в этот раз была идеальная … — и мы два часа говорили о балете. Как хорошо, что я люблю балет и прочитала десятки книг о нем. Я любила и люблю говорить о балете! У меня была запасена тонна вопросов о разных спектаклях. Так что чинно и благородно мы выхаживали по витиеватым дорожкам Сокольнического парка, обсуждая Чайковского и Прокофьева, ее любимых композиторов, Григоровича и Петипа, ее любимых хореографов. Диалог сам собою выходил складный, без особенных усилий и напряжений, и вот это ощущение легкости общения наполняло меня счастьем, забытым и, казалось, навсегда потерянным. Свет в душе разгорался безумными темпами. Еще час — и сердце будет просто полыхать. Может, я никогда в жизни не была так счастлива, как в эти два часа нашей первой прогулки. Я впервые в жизни купалась в своей собственной любви! Ее было столько, что я могла бы заполнить ею не только солнечную систему, но и, по крайней мере, нашу и пару соседних галактик. И все потому лишь, что она шла рядом и рассказывала о том, как они репетировали «Ромео и Джульетту» с Григоровичем. Она улыбалась. Она чудесно улыбается.

За два часа мы сделали огромный крюк по парку и вернулись к входу.
— Нагулялись?
— Пожалуй.
— Спасибо. Было очень интересно.
— Лида, насчет цветов… — неожиданно заговорила Таня, половина моего счастья растаяла в одно мгновение. Сейчас она меня отчитает за подпись? Я уставилась на нее в напряженном ожидании. Она, видимо, почувствовала это напряжение и не решилась закончить задуманную фразу, а лишь произнесла, — они мне очень понравились.
— А какой у вас любимый цвет? — мне вмиг полегчало.
— Я люблю белые с чуть зеленоватым оттенком, это если длинные. А если кустовые, коротенькие, то мне очень нравятся пестрые букеты.

Еще несколько секунд мы просто смотрели друг на друга и улыбались. Я медленно и безропотно таяла под лучами ее улыбки. Сложно представить, какое у меня при этом было выражение лица. Однако скоро она буквально засмеялась, глядя на меня. Глаза наши при этом не могли наговориться, и эти непереводимые эмоции волной сбивали меня с ног. Как я умудрялась находиться в вертикальном положении?
— До свидания, — сказала Таня.
— До свидания…

Она изящно развернулась и, не оборачиваясь, зашагала в сторону своего дома. Бог знает сколько времени я стояла на том же месте очарованная. Я счастлива!

На другой день я, конечно, не могла не рассказать другам о произошедшем. В ответ на мои признания у меня на кухне собрался чуть ли не консилиум: обсуждали, перебирали, в итоге постановили, что мне нужно быть аккуратной, потому что нет никаких подтверждений, что она в принципе может в меня влюбиться.

— Лида, она балерина!
— И что? Балетные не люди, что ли? — возражала я в своем резком стиле, все время вспоминая про звериную часть себя самой.
— Ну, не знаю…
— Между прочим, она мне очаровательно улыбалась! — это был мой главный козырь.
— И заодно добавила, что выйдет за тебя замуж? — от этих слов мне стало больно в груди. Иногда другов хочется убить! Ксюха вмешалась с заявлением, что, мол, Лида из той породы, которая нравится вне зависимости от пола и профессии. Все же их умозаключения и предостережения у меня в одно ухо влетели, в другое — вылетели. Я не думала, а просто доверилась тому, что происходило у меня внутри.

Очень скоро мне, конечно, захотелось ей снова написать и пригласить на новую встречу, но я почувствовала, что надо взять паузу. Анна Андреевна, кстати, сказала, чтобы я действовала дальше без страха и именно так, как чувствую: придет время, и я почувствую, что нужно делать. Временами у меня было ощущение, что Таня своими волшебными глазами видела меня насквозь и чувствовала не только мое отношение к ней как к женщине, но даже мою звериную породу. Бывает ли так? Сердце мне с утра до ночи кричало о том, что только так и бывает. А весь мир вокруг вслух произносил только одно: «Ты все себе придумала». Знакомо? Не верьте!

Полеты мои? Полеты мои возобновились с новой силой и безумным энтузиазмом. Через три дня после нашей прогулки, дождавшись более-менее сухой погоды, окрыленная в душе, я снова полетела в Сокольники на знакомую крышу. Перед тем как сесть, я внимательно осмотрела крышу с воздуха и не нашла никаких следов подростков. Осень с ее дождями мне помогала и, видимо, выгнала эту компанию коротать время в другом месте. И вот я снова на знакомом карнизе, но уже совсем с другим настроением. Через полчаса она шагала по знакомому тротуару. Ура! Я подлетела к ней ближе, стала кружиться над нею. В голове закралась мысль: «А что если я сейчас приземлюсь и подойду к ней?» Безо всякого объяснения. Безо всякой причины. Просто потому, что я так чувствую. А почему нет? Но пока я переваривала новую идею, Таня зашла в свой подъезд. Быстро, за считанные секунды я глубоко внутри почувствовала, что, да, нужно прилететь, дождаться и превратиться в человека недалеко от нее. А дальше? А дальше действовать по обстоятельствам. Идея захватила меня!

К середине октября над Москвой на высоте пятидесяти метров вдруг задул сильный ветер, какого еще не было: приходилось включать все те навыки, которые получила во время полетов над морем. Летать стало холоднее, но безопаснее, с наступлением темноты улицы быстро пустели, небо становилось совершенно черным. И вот снова вечер, и я снова ждала ее на знакомой крыше. Наблюдала за тротуаром, словно не видя его, все мое существо упаковалось внутрь меня, где главенствовала одна мечта: наша с Таней история непременно представлялась мне самой счастливой на свете историей любви. И это выдуманное счастье меня опьяняло сильнее крепкого алкоголя. Сегодня мне повезло, погода стала лучше, вечер был пусть прохладным, но свежим и сухим. Помните, я писала, что люблю свалиться на человека как снег на голову. Сегодня, если мне повезет, мне предстояло натурально свалиться на Танину голову. Впервые в жизни я проделывала такой трюк.

И вдруг! Ура! Моя любимая шла по тротуару. Я протрезвела в миг, глубоко вдохнула, со свистом выдохнула, камнем упала с крыши и, расправив свои могучие крылья, изящно подлетела к ней сзади, сделав один круг. На следующем глубоком вдохе я не слишком тихо приземлилась в десяти шагах за ее спиной и оказалась прямо под уличным фонарем. Она обернулась и замерла. Самое сложное было впереди. Я еще раз глубоко вдохнула, со свистом выдохнула и подошла к Тане.

—Таня, здравствуйте!
— Лида?! — она сдвинула брови, но в глазах появилась улыбка. — Что вы тут здесь делаете?
— Прилетела с вами встретиться, — на пике адреналинового эффекта я беру быка за рога. Она молчала в ответ, сдвинув брови еще сильнее и рассматривая меня с громадным любопытством. Разговор взглядов, как и прежде, шел параллельно с обычной безумной интенсивностью.
— Прилетели?
— Образно говоря…

Вытянувшись в тончайшую струнку, — такой трюк умеют проделывать только балерины, — она встала по-мужски на две ноги, засунув руки в карманы куртки, и с напором посмотрела на меня. Глядя в ее глаза, я почувствовала, что нужно делать. Машина, ехавшая прямо на нас в этот момент, помогла мне:

— Таня, давайте отойдем на детскую площадку.
— Зачем?
— Я вам кое-что покажу. Не волнуйтесь, это займет всего несколько минут.
— Ну, хорошо…

Она согласилась нехотя и немного взъерошенная пошла за мной. Скоро мы стояли в ночном полумраке на небольшой детской площадке в этом же дворе.

— Таня, постойте минуту на месте, сейчас я всю объясню, — у меня не хватило духу посмотреть на нее. Уставившись в землю, я снова глубоко вдохнула, выдохнула, развернулась и подошла к пластиковой конструкции, из которой торчат четыре детские горки. Быстро забравшись на самую высокую из них, крикнула:
— Таня!

В это миг в моей голове разъяренно носилась мысль: «Что ты делаешь?!», но сердце безапелляционно напоминало, кто в доме хозяин: «Голова, заткнись уже! От твоих истерик никакого прока». И с этим коктейлем внутри прыгнула с края горки и через мгновение расправила свои крылья. Я летела над Таней, смотрела жадно в ее лицо и видела, что она завороженно смотрит на меня, не опуская головы. Еще несколько секунд, и я приземлилась. При приземлении неудачно попала ногой в лужу, быстро выскочила из нее, однако нога была уже совершенно мокрая. Я уставилась на ногу, безрезультатно отряхивая пострадавший ботинок, и боялась поднять глаза. Боковым зрением видела, что Таня стояла на месте как вкопанная и смотрела на меня. Я еще раз вдохнула и выдохнула со свистом. Господи, зачем я это сделала? Что я теперь скажу?

— Минутку, — Таня подошла ко мне и протянула свою сумку.

К чему это? Мне нужно подержать сумку? Хорошо. А что она будет делать? Бросится сушить мой ботинок? Она спокойно и открыто смотрела в мое лицо. Я чуть не сошла с ума от счастья и снова вдохнула и выдохнула. Что мне было еще делать? Дышать в этот вечер мне пришлось глубже обычного. К моему удивлению, Таня и не собиралась заниматься моей ногой, а вместо этого направилась к той же горке. Быстро, очень изящно, — мама дорогая, не описать словами, с какой грацией балерина может забраться на горку на детской площадке! это надо видеть! — она оказалась на моем месте.

— Лида! — и она прыгнула,… и расправила крылья, и полетела надо мною. Она была зверем! И тут я перестала дышать. Дыхание остановилось совсем, как будто у меня пропали легкие. Таня парила надо мной, ровно так же как я минутой ранее парила над ней. Внешне ее зверь был похож на моего, однако ее звериная фигура имела то неописуемое изящество, которое было свойственно ее человеческому телу. Серое гладкошерстное туловище казалось тоньше и длиннее моего, кончики крыльев острее. Морда ее зверя, как и моего, напоминала собачью, с таким же прямым носом и торчащими ушами. Любимые глаза смотрели на меня и улыбались. Я убедилась в том, о чем лишь догадывалась, — у зверя человеческие глаза. Двигалась Таня потрясающе: в ее полете все движения были предельно лаконичны. Очевидно, что ее полетные навыки отточены до такой же степени совершенства, до которой отточена ее партия лебедя из «Лебединого озера» на сцене Большого. Безо всякого сомнения, она летает намного дольше меня. Скоро она эффектно приземлилась на сухую поверхность. У меня в мозгу пронеслось: «Боже! Как классно она приземляется! Интересно, мое приземление выглядит так же впечатляюще?» Но я сразу поняла, что так приземляться могут только балерины.

Таня подошла ко мне, молча забрала сумку из моих рук. Мы стояли рядом и смотрели друг на друга. Момент откровения для меня настал. Вся возможная палитра счастья собралась вдруг в моей груди: любовь, страсть, ликование, гордость, благодарность, нежность, доверие, признание. Все это щедро приправленное адреналином создавало ощущение, что меня сейчас разорвет на части и взрывная волна счастья много раз обогнет нашу планету, прежде чем успокоится. Я все еще не дышала. Таня медленно взяла мою руку в свою. Нежное, реальное прикосновение тонких теплых пальцев как удар электричеством вернул меня к действительности. Я снова задышала, вдох, выдох, вдох, выдох. Она заулыбалась, не выпуская моей руки. Она улыбалась так, словно бы заранее соглашалась со всеми моими предложениями от новой прогулки до выхода за меня замуж. Это мгновение длилось целую жизнь, это было первое мгновение нашей общей жизни.

— Полетаем? — я наконец нашла в себе силы издать несколько звуков.
— Да! Только мне нужно отнести домой сумку. Подождете пять минут?
— Да.

Она ушла. В этот момент я, на вид обычная коротко стриженая девушка с математическими и летными способностями, в вечно потертой куртке и мокром ботинке стоявшая поздно вечером на неосвещенной детской площадке обычного московского двора, чувствовала себя самым счастливым существом на свете. Через пять минут Таня вернулась. С носками в руках.

— Я не знаю, какой у вас размер ноги, но эти довольно большие и теплые. Лида, вы бы переодели носки, а то можете простудиться…

В этот момент к моему вселенскому счастью прибавился десерт: обо мне заботятся! Счастья стало еще больше. Я засмеялась и быстро сменила носки. Затем мы по очереди взлетели с уже знакомой горки. Поднявшись над домами, мы направились в сторону парка, где без оглядки на весь остальной мир резвились в прохладном ночном столичном небе.