Вспомни

Жирные мазки грязи, прорезывающие асфальт, бездонные дыры луж- всё дребезжит, стекает под ноги мазутным дождем. В нескольких метрах остов остановки и уж там ждут пять старух, упрятанных в целлофановые плащи. Старухи с корзинами, из которых торчат ненастоящих цветов цветы. У кого и баночки краски для оградок, яйца- символ жизни, стопки- символ смерти.

Какой же был день девять лет назад? Такой же ноябрь ноября. И как же быстро дни превратились в недели, недели в месяцы, а потом месяцы сразу в девять лет? Светка-сестра взяла на себя всю организацию похорон.  Она была в центре этого фарса, вместе с мужем и вертлявыми дочками. Дочки беспрестанно хихикали и таскали конфеты из пакетиков, стоящих тут же на складном деревянном столике. В пластиковые стаканы капал холодный дождь.

Мать не была похожа ни на себя, ни на свои портреты. Посмертный грим был наложен богато и откровенно, но лицо оставалось жёлтым. До этого Сергей не видел её несколько лет. Не видел, не слышал и не собирался. На похороны пришёл скорее из ехидства, и чтобы убедиться, что земля над ней сомкнётся навсегда. А может за чем-то другим пришёл, он уже и сам не помнил. Из чувств, оказавшихся в распоряжении, ко дню похорон он смог выделить только обиду. Как она посмела умереть?! Не извинилась, не объяснилась. Просто вышла из игры, лишив его возможных вариаций. Как только крупные капли небесного осадка оставили первую полосу на её окаменевшей щеке, все неуклюже наперебой стали прикладываться к кружевной подушке. А после спешно опустили и накидали сверху липкую глину.

Сергей почувствовал, как под рукав скользнула ледяная струйка с окна. Тьфу ты! Потряс рукавом, сложил руки в замок на груди. По окну ползли и прыгали зеркальные капли. Вдоль дороги соленья и картошка под брезентом. Покосившиеся избы, покосившиеся хозяева. Вон одна идёт, с самоструганной палкой, в низких калошах, платок небрежно. За ней, петляя, псина. Тёртая хворая чья-то мать. Тихонова Анастасия Степановна была не такова.

 

—  Серёжа — Серёженька, иди скорей, я твой любимый пирожок испекла, с яблочками.

— Бегу, мам.

Мамины тёплые руки поймали ребячьи щёки.

— Наш пострел, везде поспел! — мама прижалась мягким носом и потёрлась, морщась весело.

— Ну, пусти, пусти, мам!

Горячий дух сдобы врезался в ноздри, Сергей мотнул головой и всё рассыпалось.

 

Напротив сидели две уютные старухи. Лица их были как слеплены из одного непропечённого поплывшего теста, платки крепко и уверено стянуты на подбородках. Первая из них, облокотившись на поручень сиденья, глядела в окно, мерно покачивая ногой. Свободная рука придерживала тряпичную синюю сумку «в огурцах». Вторая смотрела прямо выцветшими глазами, узловатые руки держала поверх корзины с кладбищенской снедью. Интересно, о чём она думает? БОльшая часть жизни позади, схоронила-поди уж не одного родственника. Бороздки морщин разбегаются от глаз-  строгие морщины строгой жизни. Так и видится как она грозит костлявым узловатым пальцем: У, хулюган!

Интересно какова была её жизнь? Ногти старухи грязные заскорузлые. У матери были сильные длинные пальцы с короткими аккуратными ногтями. Сергей прикрыл глаза, чуть закинул голову к спинке сиденья.

 

В зале колыхался пенный тюль, из-под него скользил луч, другой упал из приоткрытой рамы. Мама играла Шуберта, «Серенаду» кажется. Серёжа подкрался со стороны двери. Её глаза смотрели внутрь, пальцы летали невесомо и уверено. Она чуть поджала губу. Завиток над ухом колыхался в такт движениям головы. Иногда она вытягивала шею и пританцовывала всем телом. И как-то особенно распахивались её ресницы навстречу потоку переливающегося света. Серёжа тоже вытянул шею и двигал головой из стороны в сторону, раскидывал руки и вскидывал свои пальцы, сплетая звуки в причудливые узоры. Он сопел, приоткрыв рот. Маленький еще, лет шесть, восемь?

 

Автобус сильно качнуло, Сергей кивнул головой и распахнул глаза. Попутчицы синхронно обратились к нему взглядами. Он отметил про себя, что у той, что у окна, морщины выдавали весёлый нрав. Лицо её с годами сморщилось по-доброму, закрепив характер в изгибах складок.

— Сынок, а ты в сторону кладбища?

— Да, туда.

— Пособи мне с ведром, ладно?

— Конечно.

Все пассажиры уже встали с мест, Сергей также поднялся и рванул ведро, оно оказалось неожиданно тяжеленым.

— Мать, а что там у тебя?

— Говно

— Что?!

Старушка рассмеялась беззвучно.

— Говно, говорю. Навоз. Удобрю могилку, а потом весной посажу ноготки. Очень мой Фрол любил разноцветики эти. Ты хоть мне ведро-то до калитки донеси, а там уж… какой у тебя участок?

Сергей замялся, участок он помнил только примерно, не по номеру, а сознаваться не хотелось.

— Я провожу, уж потом к себе пойду.

— Вот и ладненько.

 

Дождь утих. Вдоль дороги кустились палатки и лотки с цветами. Он вспомнил, как плотную охапку длинных роз Блэк Баккара перерубили поперёк лопатой, запачканной в рыжей глине. Её любимый сорт, только его он и знал. Могильщики озирались, торопились. Особенное нетерпение выдавал старший из них, низкий человек с неаккуратной редкой бородой, который не выпускал папиросу изо рта, отдавая короткие приказания жестами свои подельникам. Он подошёл вплотную, дыхнув в лицо Сергея водкой:

— Хозяин, добавить требуется, плохо глина идёт.

 

— Пришли, сынок. Вот и Фрол мой, гляди какой красивый!

На Сергея смотрел глазурный выцветший кругляшок с суховатым дедом.

— А чуб у него какой! Ого! Небось был баянист на всю деревню!

Старушка улыбнулась, отмахнулась скромно.

— Что ты! Не на деревню, конечно, уж… но нашей улице без него не было праздника. Спасибо, сынок.

 

Порывом ветра небо разорвало надвое и в трещине показалось подобие пронизывающего голубого маминого взгляда- морозного совершенства. Раньше, когда зимы еще были похожи на зимы, её ресницы покрывались пушистыми снежинками. Серёжа дорожил этим превращением тёплой матери в сказочную Снегурку. У всех обычные мамы, от неё-свет.

 

Сергей вышел на широкую главную дорогу. Та часть кладбища, которую он мнил «той самой», всё же была чужой. Территория разрослась. Он прикурил, опалив пальцы и быстрым шагом пошёл к зданию администрации. Снаружи всё было серым, внутри оказалось уныло-зелёным. Сергей даже задумался: кажется, ли все это печальным, потому что тут место мёртвых или на самом деле цвета подобраны скорбные? На железной двери прикреплена табличка с вставленной бумажкой, стало быть там сидит дородная некрасивая женщина с плохими зубами и в рыжем перманенте. Почему именно такая? Кто ж его знает? Потому что зелёные стены, потому что чёрные таблички, потому что снаружи плешивая собака, потому что всё медленно и обречённо. Сергей толкнул дверь.

— Есть кто живой?

— Здравствуйте. — За низким потёртым столом сидела блондинка с длинной шеей и глазами-блюдцами.

— Я, наверное, не туда зашёл?

— М. не знаю… я-сторож, а днём подрабатываю как секретарь- девушка поёжилась от сквозняка- Какой у вас вопрос?

— Я не нашёл могилу. Наверное, расширилось кладбище недавно. Тихонова Анастасия Степановна… подскажете?

Девушка недоверчиво сузила глаза:

— Сколько же вы не были?

— Года два.

— Это неправда, кладбище расширилось лет семь назад.

— А вы-то откуда знаете. Небось ещё в школе учились в это время?

— Я- да, моя тётя здесь работала, а я иногда бывала.

— М, послушайте, как вас зовут?

— Полина.

— Полина, вы посмотрите номер участка. Ладно?

Полина уставилась в компьютер и надела очки.

— Год рождения и смерти?

— 1939- 2000

Полина взглянула сердито:

— Это ваша мать? Может хотите заказать уход за могилой? Можно к праздникам, можно постоянно.

Сергей стоял как под прицелом, вдруг его охватил гнев:

— А я разве должен отчитываться о степени родства? Вы не обязаны предоставлять информацию по первому требованию?!

В углу каморки он увидел пышный красный гроб, прикрытый крышкой.

— А он здесь зачем?

— А в нем я сплю! Вы что же думаете для сторожей здесь гостиничный номер есть? — Полина равнодушно пожала плечами и уткнулась в монитор.

«Дьяволица»- подумал Сергей и наскоро перекрестился.

Полина посмотрела уже ласково:

— Надеюсь, осинового кола у вас нет с собой? Ваша мама захоронена на участке 46- 3925.

Только тут Сергей сухо хохотнул и отметил про себя, что девушка прехорошенькая, хотя летающая в гробу она была бы ещё лучше.

— А можно вас угостить обедом?

— Только можно не здесь? А то меня саму уже пугает, что я сроднилась с этим местом.

 

— А вот, Серёжа, и Куинджи. Он никогда не творил на пленэре. Все пейзажи он сочинял, во всех была логика и математика. Посмотри, вот здесь деревья справа уравновешены березками слева, а из-за прудика получается почти квадрат. Он был тоже передвижником, как и Саврасов, Шишкин, Суриков, Левитан и другие. Но манера их письма была совершенно различна. Их объединяло только участие в передвижных выставках и век.

— Очень интересно, Ма, на углу в кафетерии есть какао и пирожки с мясом, пойдём, а? — Серёжа сощурился и потянул её за рукав осторожно. — И мороженки, а?

— Только пирожок! Или смотреть Рублёва.

— Только пирожок- Серёжа радостно кивнул.

 

Путь к могиле оказался неблизким. Проходил он мимо Петечек, ушедших пятилетними, сексапильных молоденьких покойниц, которых, уже поели черви, аллеи афганцев и прочих, не обязанных больше ходить на работу, в садик или плакать от любви и нелюбви.

У одной из тропинок стояла, ссутулившись, девочка-подросток. Одета она была, явно не по случаю, в розовую куртку. Волосы её подбрасывал ветер, но в остальном девочка была абсолютной недвижимой скульптурой. Поравнявшись с ней, Сергей невольно бросил взгляд на могильный камень- мальчик, конечно мальчик. Участок чистый, уютный. Интересно, ходит ли кто-то из одношкольников всё ещё к Максу? Его хоронили аккурат перед последним звонком под «Compulsion» Depeche mode. Наверное, с три десятка школьников в большинстве на первых сознательных похоронах. Коричневая помада на губах покойника и снег в конце апреля. Это всё было странно. В лицах подростков были недоумение и обида. Неожиданно стало понятно, что больше ты не сможешь сказать ему ничего, сделать. Но почему это случилось с ними? Нечестно.

— А Макс вчера карандаши точил… А помнишь как он тогда про апельсины?… А классное видео мы сняли, последнее… Да, все знают, что резать надо вдоль.

Бред и сон.

А вот и заросшая сухой травой, бесхозная, «когда-то моя будет такая»- смиренно подумал Сергей и поднял воротник.

Но у матери всё было ухожено, видно Светка заходила часто. Памятник выглядел достойно, и скамеечка была кстати. Там-то он и присел, сгорбившись, неловко вывернув плечо, достал сигареты. В хмуром, сморщенном небе летали быстрые тучи и медленные птицы. Через пару линий таджики суетились с тачками и землей. И так спокойно стало, тихо.

 

Вчера ещё он был в привычной парадигме отвращения к семье до самого вечера, пока не увидел эту глупую, на первый взгляд, социалку «позвоните родителям». Быстро и истово запустился маховик остаточного тепла, которое, казалось, истлело насовсем. Приправленное горькой обидой, оно было словно банка ванильного мороженного, которую скребёшь ложкой по краям, как подтает и всё думаешь, что это последняя ложка, ну ещё одна ложка, самая последняя ложка, да чёрт с ней, всё равно уже обожрался, оставлю хоть чуть, да оставлять больше нечего! А утром с будильником, который в первую очередь хватал его за внутренние резинки сознания, в ухо влетела мысль- навестить. Почёсывая бедро, поправляя лямку майки, глядя в небритое мятое лицо в зеркале, кидая пакетик липтона в ведро, и проводя на автомате весь утренний моцион, он всё думал «вай нот?». Да и поехал.

 

Что ж, оградку красили, берёзка подросла, чёрный камень памятника украшали серебряные буквы «Покойся с миром» и высеченный грубовато портрет. Если бы портрет был нанесен снаружи, то время истончило бы черты, и он бы стёрся. А вырубленный… это как потрет изнутри. Чтобы его убрать, нужно сточить весь камень, а это сложнее. Но что за банальная запись? Нельзя разве было что-то по латыни? А, впрочем, кто он такой? Пришел как чужой, почти как вор, пустой. С таким же успехом он мог сесть на соседской могиле и быть недовольным как там всё устроено. Нет, Светка, по-своему молодец, сделала, как сумела. Послышалось протяжное:

— Ой и на кого же ты меня поки-и-нул? На кого же ты меня остави-и-ил? Друг ты мой сердеееешнай…

Недалеко за крестами была видна небольшая группа людей, среди которых, опираясь на двух строгих здоровяков, голосила грузная женщина, вытирая глаза концом платка.

Интересно, ей правда так больно или это ритуальное плаканье?

 

Из кухни в зал носились блюда и бокалы, за столом царило оживление, когда он вошёл и присел за стол. И мамина подруга Вероника подмигнула какому-то Петру Иванычу, а потом звонко спросила:

— Ну, что, Серёжка, мама-то дома?

Щёки вспыхнули, всё взорвались хохотом, Серёжа резко вскочил из-за стола, опрокинув стакан, и кинулся в сторону двери.

— Да куда полетел-то?!

Жгучая ненависть вспорола его изнутри. Как мать могла выставить его на посмешище?!  Заглянула, посмеялась, рассказала всем! И Катенька, соседка посмотрела на него так холодно, так пусто! А как же теперь они на выпускной школьный пойдут?

Схлопнулась комната, душный коридор пытался схватить его за плечи вязью обоев. Он спотыкнулся о чьи-то сапоги, потом о зонт, о портфель.

А мамы нет дома. Мамы нет. Нет дома. А мамы дома. А мамы нет.

С тех пор Серёжа не мог дождаться возможности уехать из дома насовсем. Мать сначала думала, что это всё подростковые метания, потом пыталась пробиться неуклюже, потом оставила попытки и сделалась печальной. Она всё чаще сидела в своей комнате за альбомами репродукций. Впрочем, со Светкой они иногда даже смеялись… может даже опять над ним?

 

На тропинке Сергей заметил сестру. Она изменилась, походка стала пингвиньей. И силуэт был совсем не такой как раньше, об одежде нечего и говорить. Но это была она, без сомнений. Откуда он знал, он не знал. Бежать было поздно и некуда. Светка ускорила шаг. Уже издалека было видно, что лицо ее стало одутловатым, она пополнела и как-то «поплыла».

— Вот и свиделись, братец. – Светка опустилась рядом, тяжело вздохнув.

— Да, вот.

Минуты две они сидели молча плечом к плечу.

— Что ты, как? — она повернулась и взглянула.

— Нормально, а ты?

— И я.

— Как дочки?

Светка чуть расслабилась и улыбнулась.

— Да вот замужем обе. Таня учится, Лена работает. — Опомнившись, она вскочила и достала из пакета оранжевые пласмасски роз, яйца, стопки, пачку печенья.

— Помянешь?

— Можно. А что Алексей?

— А… бросил он меня, ушел к молодой. — она махнула вяло рукой.

— Да как же к молодой? Ты всегда была такая… Бассейны, парикмахеры, пластика даже.

Светка присела рядом, вздохнула.

— А сейчас видишь я, какая? Нет, когда уходил, я была в порядке, ему говорила: что ж ты, она ж плоская, короткая стрижка, ногти огрызками, что ты творишь? А он посмотрел на меня с презрением и говорит: ты уже глаза до ушей дотянула, но моложе не стала, а ей 20. Вот так, братец, вот так. Я и перестала стараться возраст обмануть. Нормально все. Таня учится на юриста, у Лены скоро еще и ребенок будет. Внук, т.е., понимаешь? — Взгляд её потеплел- Да я в порядке, у меня мужчина есть, не беспокойся. А ты?

— Да что я? Я свободен, словно птица в небесах.

— Ты забыл, что значит страх?

Они помолчали ещё пару минут, тут Светка повернулась и посмотрела на Сергея пристально.

— Но скажи ты мне хоть сейчас, что у вас с матерью вышло?

Сергей выдохнул тяжело.

— А почему не сказать? Чего уж теперь? — он прикурил- Помнишь, гости приехали на день рождения матери, на 55 вроде?

— Это когда тебя в туалете на унитазе случайно увидели?

Сергей сплюнул.

— Да, именно тогда, когда мать открыла дверь, а я от неожиданности сказал: а мамы нет дома. А когда вернулся за стол, то первое что услышал: а теперь мама дома? Надо мной все смеялись много лет. Зачем она всем рассказала?

Договаривая, он заметил, что Светка смотрит испуганно. Она прикрыла рот рукой, и тихо, сипло проговорила:

— Серёжа, Серёженька, бедный мальчик! Ты перепутал. Дверь открыла Вероника, поэтому ты ей так и ответил, она же на весь стол и рассказала, пока мама возилась с пирогом. Ты не так запомнил. Боже…

 

Вероника. Рыжий перманент. Цикламеновая помада. Заточенные в треугольники ногти на косяке двери.

И будто замедлив пленку прошлого, басом:

— А  к т о  т у т  у  н а с  з а с е л?

 

Где-то там, в том времени, мама вынула яблочный пирог из духовки.