Возвращение. Папа Карло

«Писатели? Да они все — пьяницы и бездельники! Вот он сидел, писал…  И теперь вся Россия читает какого-нибудь там Пушкина!» — восклицает, шмыгнув носом, и, пожав плечами, продолжает работу за компьютером.

Она любит мультик «Мадагаскар», искренне удивляется, что Тольятти не является областным городом и всегда просит уточнять, что Минск – это, как оказывается,  Беларусь. Пока ещё она не умеет включать и выключать компьютер, но моя задача, чтобы она стала профессионалом и умела находить клиентов, а  если быть более точным, то потенциальных заказчиков. А для того я должен не только обучить, но и передать ей все свои собственные  наработки в данной профессии за последние десять лет. Разбрасывать бесконечно рекламу по сети интернет ей быстро надоедает, а потому она ежедневно решает заниматься обзвоном потенциальных клиентов. Прекрасно понимая, насколько же это бестолковое занятие, я ежедневно обзваниваю какие-нибудь магазины и расхваливаю наш товар, меня иногда выслушивают, иногда бросают трубку, иногда обещают перезвонить, а она в это время делает из бумаги самолётики и машинки, совершенствуясь в искусстве оригами.  Иногда её пробивает на откровения, и я в очередной раз не могу понять, почему именно моё присутствие так мотивирует людей излить душеньку. Я ведь как обычно выслушиваю, быстро забываю, а потом отчего-то у самого кошки на душе скребут.

Когда-то на месте этого офиса был самый обычный завод, и много-много лет назад я, получивший удостоверение оператора ПЭВМ на курсах при вечерней школе, стоял у вертушки проходной и трепал в руках эту корочку жёлтого цвета. А какой-то мужик, чудной невысокий и усатый, окликал сотрудниц отдела кадров: «Нам операторы не нужны? По компьютерам?» Причём спрашивал он таким тоном, будто речь идёт о ремонте летающих тарелок, не иначе. Целая жизнь прошла с тех пор, и компьютером теперь уже давно никого не удивить: он теперь и на производстве, и в магазинах, и практически в каждом доме. Применение знаниям я нашёл, точнее набирался знаний самостоятельно. И вот теперь – наконец-то! – работаю в офисе. Сама моё появление тут казалось мне каким-то невероятным достижением. Вот только работа что-то уже давно не радует…

Основная суть работы в офисе – это составлять накладные, разбрасывать рекламу на досках объявлений и отправлять коммерческие предложения по электронной почте. Занятие это невероятно нудное, а потому чтобы хоть немного отвлечься я заглядываю на сайты электронных библиотек, читаю сплетни в социальных сетях и нахожу информацию для тех проектов, которыми думаю заняться лично. А иногда мне дают дополнительные задания – составить липовую справку для чьего-нибудь сына-школьника, распечатать кулинарный рецепт, отправить по электронной почте фотографии какого-то  деда-фронтовика. Бывают и более экзотические варианты, например, скачивание музыка вконтакте, поиск видеоролика или кадра из фильма. Хорошо хоть музыку скачивали после моей смены, иначе быть мне виноватым в необходимости ремонта компьютера, системный блок от которого пришлось потом мне же тащить откуда-то на тележке. Найденный видеоролик же оказался записью будней в какой-то военной части, где деды лупастили духов.  Говорят, что такой дембельский альбом – это отличное воспоминание о молодости, но мне это как-то не совсем понятно. Вообще абсолютно непонятным является так же найденный кадр из какой-то дурацкой американской комедии, где какой-то чувак привёл какую-то там тёлку в какой-то там номер, и она там обгадилась. Мне говорят, что это отличный фильм, но я не могу понять, в чём же это отличие, что там такого хорошего и уникального. Кроме обеда, на который я бегу как угорелый, перерывов у меня нет, а, когда я их устраиваю, начинается скандал, потому что моему работодателю очень не нравится видеть меня бродящим по залу, претензий он не имеет лишь, когда я остаюсь после работы часов на несколько. День за днём я всё более и более убеждаюсь, что сам руководитель не имеет ни малейшего представления о специфике данной работы, что, несомненно, и влияет на качество её результата. Помимо основной работы, у меня ещё масса дополнительных обязанностей, которые только спустя два года начали оплачиваться. Кстати, мне стало на деньги немного везти: до работы я успеваю вести собственные проекты в интернет, а после работы беру заказы на биржах фриланса по постингу, то есть та же самая реклама на досках. Среди заказчиков, ищущих фрилансеров,  очень много мошенников, а потому я решаю прекратить это занятие, дабы не иметь проблем с законом. Если так разобраться, то я ничего кроме опостылевшего экрана монитора ничего не вижу, и мне просто хочется отдохнуть и забыть о его существовании, компьютера этого. Отсидев полдня, моя ученица отправляется по делам, а я проверяю набранные ей тексты и исправляю ошибки, всегда одни и те же.  Иногда меня это даже раздражает: ну неужели сложно запомнить, например, что слово «Тамбов» пишется через букву «а», а слово «Энергетиков» не начинается с буквы «И», и уже тем более отчества обычно не заканчиваются на «мягкий знак» — ведь чуть ли не каждый месяц нужно накладную составлять и именно в Тамбов, именно на улицу Энергетиков, и на ФИО человека, чьё отчество пишется без мягкого знака! А вот её высказывание о писателях почему-то меня не раздражает, наверное, я просто к подобному привык: часто и много приходилось выслушивать подобное…

Отсутствие моего раздражения обусловлено, скорее всего, тем, что в корне изменилось моё отношение ко всему тому, что ещё вчера казалось мне ценным, важным и значимым. Подобные изменения свойственны людям, которые любят давать советы, доставать с нравоученьями и совать нос в чужие дела.  Впрочем, то не удивительно: любителям советов свойственно подрастать, а с  иным жизненным багажом и советы даются уже совсем другие. Вот для меня, например, главной ценностью в жизни было творчество, и я лет двадцать ещё назад даже представить себе не мог, что многое начнёт меняться в моём отношении к этому самому творчеству. Прежде всего, поменялось моё отношение к людям творчества, искусства, культуры: я просто перестал их понимать; оказалось, что общаться с людьми, далёкими от мыслительных процессов, значительно проще и понятней. Болтаясь по всевозможным литературным форумам и сайтам, я был буквально шокирован содержанием произведений современных авторов, благодаря стараниям которых современная литература оказалась выпачканной в грязи придорожной канавы, в которую сливали помои греха и бреда. Да что удивляться, если уж в самом Литературном институте обсуждению подлежат те дикие вещи, от одного прочтения которых наши доблестные классики наверняка в гробу переворачиваются. Да и моё собственное творчество, столь далёкое от идеального и совершенного, порой невероятно удивляет, обескураживает и заставляет задуматься меня самого после прочтения крайне редких откликов: не прочитавшие моих строк до конца находят их скучными, нудными и неинтересными, а вот прочитавшие пророчат, что именно мои произведения, спустя годы, будут включены в школьную программу. И я даже не знаю, как относиться к высказываниям подобного рода: казалось бы, для любого автора существуют только две эмоции на отклики – это либо радость, либо раздражение, иного просто быть не может, лишь некие душевные порывы, усиливающее эти радость или раздражения. Но вот в данном конкретном случае я не ощущаю ни того, ни этого, лишь пустота какая-то, имя которой безразличие.

Подобное можно сравнить с каплями, висящими на проволоке. Вот оторвалась первая капля, и падает куда-то вниз, в пропасть, в пустоту. Достаточно мгновения, чтобы навсегда позабыть о её существовании. Так и воспоминания подобны этим незримым каплям, что отрываются отчего-то невидимого, глубоко личного и потаённого. Итак, упала первая капля, которую я нарёк безразличием. И вот уже вторая капает вниз. И её падение вполне могло бы быть незаметным, если б не случайное напоминание. Напоминание бывает у каждого своё, мне, например, напоминанием служат чьи-то фразы, строки книг или сообщений в социальных сетях. Они, как оклики из прошлого или немые свидетели ошибок, призывают задуматься, помолчать и осознать ошибки, поступки и действия. И вот новая капля, падающая с невидимой проволоки, напоминает о моей уже позабытой мечте получения профессионального литературного образования. «В процессе работы с начинающими писателями я сталкивалась с выпускниками литинститутов. И как я поняла, там очень трудно учиться особенно уму нестандартному и истинно творческому» — читаю я строки сообщения ВКонтакте и удивляюсь. А вот и очередная капля на подходе – это строки из очередной прочитанной православной книги: «У Фрейда любовь – это секс и партнерство, зато блуд – это любовь. Целомудрие – извращение закомплексованной личности с упрятанной в подсознание похотью. А извращение – выход в царство свободы». Быстро и доходчиво человек в пару строк изложил, что же на самом деле представляет из себя та наука, на изучение которой я потратил пять лет своей жизни. А потратил для чего? Опять же для творчества. И дай мне тогда волю, я бы и три высших образования тянуть взялся б, поскольку вполне искренне верил, что это есть некий фундамент моей литературной карьеры. И люди, с которым когда-то делился этими творческими переживаниями, искренне не могли понять моих творческих исканий. А теперь я не понимаю себя, вчерашнего. Почему? Да потому как сам вижу, к чему оно меня привело, что дало, и… да наверное, мы с моим Одиночеством просто соскучились по тишине…

Тишина… Я её, вероятно, и в детстве искал, я искал её в заброшенных зданиях, одиночестве моего деда, а потом стал находить в творчестве. Мне хотелось, чтобы творческие люди были в моей жизни, что бы я мог поделиться с ними своими переживаниями, сомнениями, Одиночеством, и первым таким человеком был для меня Василий Карлович.

…Когда мы познакомились с Василием Карловичем, мне было лет шесть, а ему уже под шестьдесят. У него был баян с кнопками, а у меня мечта о писательстве. Незадолго до дня нашей встречи, моего деда провожали на пенсию, и по этому поводу была устроена шумная гулянка, на которую были приглашены железнодорожники, соседи и родственники. Это мероприятие мне запомнилось тем, что я просидел на нём под столом с внуком одного из его друзей. Этот внук не умел говорить, странно передвигался и туго соображал. Его называли Больной, а его деда за глаза звали Кутузовым, потому что он был одноглазый, фронтовик и носил специальную повязку, скрывающую увечье. Нам с Больным были подарены всевозможные железнодорожные атрибуты – кокарды, нашивки и значки. Моего мычащего приятеля, сидящего со мной под столом, они почему-то не восхищали, а мне же показались интересными, и я с ними не расставался, а потому после гулянки их нашили на мой вельветовый костюмчик, и я, напялив железнодорожную фуражку деда, бродил по родному двору, где на лавочке увидел этого странного пожилого человека. Он пел песенку крокодила Гены местной детворе. Так и встретились два чудака, старый и малый.

Василий Карлович был коммунистом, поэтом и педагогом. Он был одним из тех редких советских романтиков, что колесили когда-то по стране советов. Такие люди мне будут редко встречаться. Он вырос в каком-то украинском селе, обучался в московском университете и по распределению попал в наш край, где преподавал в вечерней школе и интернате для умственно-отсталых детей, а потом был отправлен в одну из комнат школьника, которые в советское время открывались от заводов и фабрик. Комната школьника представляла собой подвальное помещение, которое когда-то было обычной квартирой. Уже первые дни нашего знакомства научили меня, что творчество – это вынужденное одиночество. Какие бы дифирамбы тебе не пели, как бы не восхищались твоими талантами и человеческим качествам, нужно быть всегда готовым оставаться изгоем, человеком не до конца понятным и вынужденным проживать в том обществе, для которого всегда останешься чужим. Даже для дворовой этой ребятни Карлович ведь оставался обычным чудаком. Ну а что? Ведь всегда находились вещи поинтереснее. Так, например, в соседнем подвале у сантехников окутилась приблудная шавка Шкода, и для забавы ей подсунули слепых котят, и та, не обнаружив подвоха, принялась их выкармливать. А фабричные штукатуры запрягали лошадок в телегу, на которые грузили бадьи с песком и цементом, и всегда можно было напроситься прокатиться на телеге, погладить лошадь или сорвать ей пучок травы с клумбы. А разве мог быть не интересным сенокос, когда выкашивали каждую лужайку во дворе, а потом высушивали сено на стадионе, и можно было вечерами утайкой скакать там по стогам, кидаться травой и целоваться? А какому, скажите, пацану может не понравится, если какой-нибудь добрый дядька не предложил бы ему прокатиться на грузовом подъёмнике? Общение с такими мужиками-работягами способствует не только приобретению рабочих навыков, но и учит курить, материться и видеть мир их глазами; это же так интересно!  А взять автоматы с газировкой: наберешь пригоршню «трюльников» и нацедишь целую банку любимого советского напитка, а вечером, как только уснёт за круглым столиком под зонтиком какой пьяный, можно усики ему пририсовать или букет одуванчиков в карман засунуть! Я тоже, не скрою, любил баловаться у этих автоматов, специализируясь на тибреньи стаканов, я их прятал в водостоке через дорогу, а когда накапливалось побольше, утайкой выставлял всю их артиллерию. Да мало ли могло найти забав у дворовых пацанов в советскую эпоху? А тут какой-то непонятный Василий Карлович, который, закрывая дверь, уходит, а потом возвращается и дёргает дверную ручку, который хлебный магазин называет странным словом «булочная», который гордится своей единственной поэтической подборкой в местной газете и всем об этом на протяжении нескольких лет постоянно рассказывает.  А вот меня же наоборот манил, будоража моё детское воображение, к себе тот мир, из которого явился в наши серые будни Василий Карлович, мне казался он каким-то загадочным, удивительным и далёким, и мне очень хотелось верить, что именно в том мире больших городов в столичных институтах можно повстречать людей, похожих на Карловича, непьющих интеллигентов с абсолютным отсутствием вредных привычек. Отчего-то мне хотелось верить в то, что все творческие люди – именно такие, необычные, и с этой необычностью проще жить там, нежели здесь…

Обязанностью Василия Карловича было заниматься внешкольным досугом, а потому он помогал учить уроки, всячески развлекал школоту и старался привить какие-то нравственные ценности. Мне же нравилось в Василии Карловиче то, что моё желание стать писателем не вызывало у него какой-то насмешки, иронии, издёвки, к которым я начал привыкать уже тогда, в детстве. Увы, сочинять тогда я ещё не мог, а точнее сочинял, но не умел ещё толком писать. Но настолько велико было моё желание запечатлеть что-то увиденное, что я бесконечно рисовал и относил эти рисунки Василию Карловичу. И он организовал выставку моих рисунков в клубе на воздухе, где обычно выступали коллективы самодеятельности, заезжие гастролёры и местные дети. Чаще всего, выступления в клубе на воздухе были по четвергам вечером, и уже с обеда со всех ближайших дворов здесь собирались местные старухи в поисках сплетен, и этими сплетнями их баловали: то  прибывшие представители профкома выслушивали жалобы и обещали всем и во всём разобраться и не разбирались, то какие-то розыгрыши проводились по номерам использованных лотерейных билетов, отчего все урны в округе оказывались неожиданно перевёрнутыми, то глумились над доверчивыми старухами заезжие гастролёры, убеждающими народ, что слова древнего японского языка весьма схожи с отечественным матерным. Василий Карлович присутствовал на каждом таком заседании, как сейчас понимаю, возможно, ему просто требовалось показать итоги своей работы, вот только выступающих детей частенько гнали со сцены, потому что в то время от детей требовалось исполнение не взрослых, а детских, песен. Но детям нравились взрослые, блатные и дворовые, а с этим Карлович ничего не мог поделать, а потому, найдя в какой-то детской газете ноты и текст на русском, изучил популярную тогда «Ламбаду», и частенько летом с лавочек доносилось звуки этой популярной тогда мелодии и голос баяниста: «Ветер нам принёс песню из далёких жарких стран»…  Прибывшие же дембеля, выпивающие по поводу трудоустройства на родную фабрику, горланили под гитарный перебор свои песни, текст которых приходилось редактировать  нашему дворовому педагогу. Так, например, один подросток едва не пропел со сцены клуба на воздухе: « я вспоминаю то родное село, где…» — запнулся, посмотрел на зрителей, вспомнил увещевание Карловича не петь «на обочине грузил…………» и продолжил – «…был не так давно» Позволял Василий Карлович выступать и дауну Лесе, которая в свои тридцать с хвостиком частенько бегала по двору с маленькими ребятишками; она выходила на сцену, смотрела в пол и запевала «Московские вечера». А после собрания и концерта обычно темнело, непривычно стихало, и начинался бесплатный киносеанс, и работяги со своими семьями наблюдали за происходящим на кажущемся огромном экране действом прямо с балконов. Звук частенько скрипел, шумел, плёнка обрывалась, но в самом этом действе было нечто завораживающее, удивляющее и необычное. Некоторым детям позволялось побывать у киномеханика в будке, пахнущей пылью, краской и киноплёнкой, и там наблюдать за процессом показа. Чаще всего везло мне и немой Лике. А однажды киномеханик меня и домой подвёз, позволив повернуть ключ зажигания. Наверное, для любого пацана это было бы чем-то похожим на маленькое чудо, но мне же больше запомнилась выставка моих детских рисунков.

На какой-то щит Карлович прикрепил мои рисунки, и местные бабульки подходили, смотрели и охали. Мне советовали даже пойти учиться в художественную школу, но почему-то меня туда не приняли, да и старые рисунки свои я растерял, а новых для просмотра при поступлении просто не было. А потому единственным моим кружком или секцией для проведения досуга оставалась комната школьника, где пахло краской, канализацией и журналами. Сейчас мало кто помнит, но было когда-то такое время, когда почтальоны работали практически грузчиками, поскольку выписывалось каждой семьёй просто неимоверное количество прессы, да ещё чаще всего в каждой квартире жили несколько семей, поскольку предприятие обеспечивало рабочих не квартирами, а комнатами в квартире, чаще всего по одной комнате на одну семью…

Фабрика не жалела денег на подписку не только для библиотеки, но и для комнаты школьника. Хорошо помню пожелтевшие страницы журналов «Костёр», «Пионер» и «Мурзилка», а ещё частые выпуски «Пионерской правды», в которой я иногда находил адреса друзей для переписки, и некоторые писали и мне, присылая свои фотографии и рассказы о себе. Умели мы тогда без социальных сетей как-то обходиться…

Да уж, сейчас это выглядит неправдоподобно, невероятно и невозможно: государственное предприятие содержит кружки и секции, организует досуг детворы и даже ведь оплачивает дорогу до музеев (и такое было, правда, я уже того не застал). А ещё выпускалась тем же предприятием газета, заметку из которой Карлович бережно хранил среди своих экспонатов: содержание статьи было о том, как фабрика оплатила отпуск на Родину своему рабочему-корейцу, принявшему российское подданство. Хорошо, кстати, помню и заметку эту, и самого корейца, которого когда-то нанимали белить потолки дома. Бабушка меня с собой водила, когда отправлялась к ним домой договариваться о работе; кореец был такой же худой и маленький, как мой дедушка, а домик у него настолько маленький, что я, первоклассник, мог легко дотянуться до потолка.

Фабрика готова была предоставить рабочие места не только корейцам, но и цыганам и казахам, но трудились же на ней чаще всего татары и русские. А однажды мимо фабрики прошли неизвестные чучмеки в полосатых халатах. Маленькая девочка, одной рукой прижимая грязную пластмассовую куклу, а другой цепляясь за рукав восточного халата, заглядывала в смуглое лицо худощавого бабая. Тот, тряся реденькой бордёнкой, что-то лопотал ей на непонятном языке.  Подобные гастролёры были редки в наших краях. И смотреть на них собралась целая толпа.

Что уж говорить, когда неожиданно во двор на фабричных лошадях прибыл целый  театральный табор. Организатором действа был местный чудак: его отец мечтал видеть сыночка бригадиром на одном из городских предприятий, но тот подался в артисты и, несмотря на родительские протесты, выбрался из квартиры по водосточной трубе и отправился пешком поступать в Самару. Вернулся, фабрика предоставила ему уголок в клубе, и тот, набрав дворовой ребятни, стал устраивать уличные шоу. Мне почему-то запомнился среди артистов чернявый парень, кажется мы переглянулись. Сути спектакля мало кто понимал, но это было необычно, и позволяло убить время. А вот даун Леся, олигофрен Ванька и децепешник Тимка радовались как дети, впрочем, они навсегда и останутся детьми…

Артисты уехали, а мы остались, но мне отчего-то хотелось идти за артистами…

2 комментария

  1. «Добрый вечер! Не хотите обсудиться на одной из следующих встреч?»
    Похожий вопрос мне уже задавался, когда «Белкин» только лишь начал создаваться
    Я тогда ответил, что не смогу присутствовать
    С тех пор мало что изменилось — я так и не видел Москву (да и не хочу)
    Благодарю за возможность размещать новинки своего творчества на этом сайте.
    Над рассказом (или повестью) «Возвращение» продолжаю работать.
    Думаю, что в мае размещу новую часть.
    Извиняюсь за длинный ответ

Оставить комментарий