***
- Ты спорт что ли полюбил? – спросил я у проезжающего велосипедиста
- Спорт я люблю: смотрю по телевизору,– ответил мне велосипедист
Это мой однокурсник, и мы повстречались летом, когда я спешил с работы на обед, а он куда-то по своим делам. У меня нет сейчас желания рассказывать о себе, а потому, избегая расспросов, я привычно отмалчиваюсь и прощаюсь. А когда-то я с ним на его машине ездил на консультации по дипломной работе. На экзамене к нему обращались, используя его полное имя, ко мне – краткое. Но это и понятно: он был предпринимателем со штатом сотрудников, а я же — простым рабочим, по непонятной причине получающим высшее образование. Даже председатель приёмной комиссии, прибывший из Москвы, удивлёно переспрашивал: «Простой рабочий?» И мне бы стоило ответить, что пока так, но у меня грандиозные планы на жизнь, и я уже многое чего сделал для реализации собственных идей, и на этом пути мне, такому амбициозному парню, просто необходимо получение диплома. Достаточно такого ответа, и балл был бы повыше, однако я привычно отмолчался и решил не продолжать этот кажущийся мне бессмысленным разговор. О чём я думал тогда? Возможно, вспоминал, как не просто мне было подготовиться к защите, не имея компьютера: для этого после работы, переодевшись в чистое, я отправлялся в игровой салон, где оплачивал время пользования Microsoft Office Word, а рядом под виртуальный артобстрел шумели и галдели пацаны. Сейчас же вот работаю в офисе, а значит, смог всё-таки до чего-то дорасти, однако отчего-то покоя нет на душе и часто вспоминается, что никаких офисов в здании, где сейчас работаю, ещё не было, а был обычный среднестатистический вымирающий завод, куда я лет эдак десять назад частенько в надежде трудоустройства приходил на проходную с удостоверением оператора ПЭВМ, а какой-то мужик, невысокий, чудной и усатый, провожая меня в отдел кадров, выспрашивал: «А нам нужны операторы по… компьютерам?» Причём такой удивительный тон его вопроса был, будто речь идёт о летающих тарелках или иных каких заморочках из разряда уфологии.
…А ещё мы с моим верным другом Одиночеством любили относить обед моему отцу на работу. Отец частенько подрабатывал сторожем, то в одной организации, то другой. Ещё когда я посещал детский сад, он охранял какой-то складской деревянный сарай, в который со всего города зачем-то свозили собранную пионерами макулатуру. Наверное, именно там мы и подружились с Одиночеством. Я готов был часами ползать по тюкам с книгами, выискивая среди них что-то для себя. Когда я не умел читать, то просто просматривал картинки и придумывал по ним истории. Однажды попалась книжка-малышка, содержание которой вот до сих пор помню: там парень пробовал себя в разных ремёслах, но слишком уж фантазия у него развита была, отчего выполнял работу свою не так как положено, а так как хочется. Одним словом, гнали его в шею со всех этих работ, а потом некий старец сообщил ему, что и имя у него иное, Трифон вроде, и кроме как байки травить – иного таланта у него и нету. Наверное, нет ничего приятнее пустоты производственных помещений, хотя тоску навевает и пыльно несколько. А когда уже в класс пятый перешёл, так отец уж другое охранял производство. Интересно было его посещать. Путь его пролегал через конный двор и железную дорогу. Что такое конный двор? Так это конюшни бывшие, которые фабричным рабочим некогда под жильё были отданы. Жильцы таких построек изначально всё плакались, что условия ужасные, и дома их на подпорках держатся. Однако как только фабрика окончательно развалилась, в Подмосковье на заработки отправились, а по возвращению коттеджи позади своих лачуг выстраивали. Не все правда, некоторых иногда лет в тридцать неожиданно относили на кладбище. А вот детской площадки там никогда не было. Установили как-то карусели для малышей, да и те дровами забросали и забыли надолго. Да и резвиться детям негде было: чуть ли не под самыми родными окнами гаражи, а позади гаражей – территория элеватора. Вот потому сызмальства и скакали по гаражам, как всё равно Тарзаны какие, любуясь ржавыми элеваторскими конструкциями непонятного происхождения, бегали по бурьяну вдоль железной дороги и таскали с собой приблудных дворняг-недопёсков. А, став постарше, чинно восседали на лавочках или брёвнах у дома, рассуждали о жизни и обучались пьянству. И так до той поры, пока их собственные дети на гаражи не полезут.
Не любили меня эти приятели почему-то, а мне и самому хотелось на гаражи эти с ними забраться, да только вот неуклюж слишком был для таких вот игр. Но интересным уж мне казалось жить у самой железной дороги, поезда каждый день слушать, громыханье их, монетки на рельсы подкладывать, выжидая, как та сплющится… А ещё, глядя на них, бегающих по этим гаражам, я вспоминал разговоры сторожей, охраняющих детский сад и заброшенные ясли. «Вот бы отдали вам под квартиры, да ещё этим с конного двора» — кивали обычно сторожа на пустующее здание яслей. И мне представлялось, как бы это было здорово, если бы мы стали соседями с жителями конюшен, выкорчевали бурьян на бывших детских площадках и приспособили для игр веранды, превратившиеся в курилки для подростков. Но к советам сторожей прислушаться было не кому, а потому они вязали коврики из тюковой верёвки на продажу, собирали стеклотару на своих охраняемых участках и однажды перепугались топота ёжика, оставленного в одной из групп детского сада, который со временем так же опустел, как и ясли. Со временем оба эти здания, как и многие дошкольные заведения в городе, перепродали под квартиры. А когда в городе потребовались детские сады, то стали строить новые на пришкольных стадионах.
… Когда-то давно мой отец учил меня кататься на велосипеде. Для меня это было сложно, поэтому он запускал велосипед со мной с одного конца дороги, а на другом конце, меня ловил его приятель по кличке Утенок, которого я иногда хлестал половиком в коридоре. Но, как не странно, ездить я на двухколёсном друге всё-таки выучился, хотя и «восьмёрки» были, и редкие друзья катались, и как-то умудрялся шины прокалывать. В таких случаях он забирал мой агрегат к себе на работу, разбирал, ремонтировал и наклеивал на шину какие-то заплатки. Я крутился обычно рядом, но происходящее меня интересовало мало, гораздо интереснее было из ящика, палки в верёвки устраивать ловушки для голубей, слушать рассказы отца про пришельцев из космоса и вспоминать, как в советские времена дружной семьёй отправлялись в Крым, в Феодосию, где я ловил медуз, купался в фонтане и посещал музей Айвазовского.
А ещё мне привычно нравилось бродить по территории этой работы моего отца или по железной дороге, что около территории. Там находились заброшенные будки стрелочников, , которые мне почему-то хотелось преобразить в нечто подобное тому чердаку, что был у гайдаровского Тимура, тексты радио спектаклей , о котором мне удалось где-то разыскать. Нравилось играть в шашки с Утёнком, нравился кусочек хлеба, поджаренный на плитке, и нравилось выжигать кувшинку у Храма на фанерном листе. Нравилось карабкаться по доскам, ящикам и бочкам, скатываться с тюков пыльного гофрокартона и листать те книги, что приносил на дежурство мой отец; если приносил свежие номера «Роман-газеты», то и я читал, особенно интересной казалась история мальчика Варфоломея.
Чтобы сшибить копейку, отец брал подработку: колотил ящики. До перестройки в них почему-то нуждалась вся страна. Такой колоссальный переизбыток заказов под тару был, что колотили все: шофёры, сторожа, студенты и школьники. Меня даже в пятом классе освобождали от добровольно-принудительной повинности, присущей всем школам в дни летних каникул, под названием «отработка». Я вполне официально колотил боковушки для ящиков и, насколько помню, смог даже заработать на кроссовки.
Но колотить я приходил обычно или в смену отца или его напарника, инвалида –децепешника Веночки, который мне рассказывал, как ходил на дискотеку, как сестре в портфель засунул лягушку и какие сериалы уже пересмотрел. Когда брат этого Веночки бросил ходить в школу и перевёлся в вечернюю, Веночка пристроил его к себе в цех: ну а что, заказов переизбыток настолько, что рабочие места прямо на улице устанавливали. Ещё вспоминается глухонемой рабочий, его жена с детьми бросила, дети его в интернате росли; тоже интересное заведение было – в то время его ещё не закрыли, а здания для воспитанников так же не успели продать под квартиры. Нередко там воспитанники, чумазые, лохматые и озлобленные, выскакивали из ворот и стреляли сигаретки у прохожих, а ночью на территорию интерната забредали великовозрастные парни, возвращающиеся с дискотеки в ближайшем доме культуры, бродили там по детским площадкам, любуясь советской символикой, и устраивали пьянки, а однажды даже запинали кого-то до смерти. Сейчас в здании школы гуляет ветер, на верхних этажах окна открыты настежь или разбиты детворой, а в один из опустевших классов как-то поселили семью местных погорельцев с маленьким ребёнком. Иногда ещё после рабочей смены приходил и водитель с маленьким сыном. Интересный был пацан: истерики обычно закатывал, если в садик грозились отводить – ему интересней было целыми днями в кабине отца просиживать. Но и мои капризы мой отец выполнял: так однажды одноклассница попросила опилок принести для её хомячков. Папка подготовил, я приволок ей целый мешок, а она за это дала прочитать сборник про Муми-троллей.
Днём обычно на отцовой работе шум, суета, гам, а вечером тишина, благодать и покой. Но больше всего помнится, как полил сильный дождь, а дверь в дежурку была открыта, запах такой непонятный, то ли смолы, то ли мокрого дерева, то ли осенних листьев, и в этот момент из приёмника, который ещё от деда покойного моему отцу достался, транслировалась радиопередача, читали что-то из фантастики, спустя годы я узнаю, что это прочтён рассказ был Роберта Янга «В сентябре тридцать дней». Странно, конечно, но именно вот это мгновение я потом часто буду вспоминать отчего-то…
