В юрте бабушки Дыртыыны

Меня по-тувински зовут  Аяс-оолом – Ясным мальчиком. Но все зовут меня просто:  Аяс.  А мама произносит  мое имя очень мягко  и  нежно:  А-я-с.  У  родителей я старший сын, после меня родились братишка  Аян  и сестренки  Азиата,  Надя.  Сейчас я уже женатый, 35-летний мужчина, имею троих детей.
Живу я в столице Тувы – в городе Кызыле, в самом центре Азии. Тува – это горы и степи, холмы и долины, реки и озера.
Страна голубых рек – так часто называют Туву. Могучая река  Енисей, по-нашему  Улуг-Хем – Великая река берет свое начало в горах Тувы. Стремительный поток её пробивает  Саянский хребет, и несет свои воды на север, к Ледовитому океану.
Тува – горная страна. Вот красавица  Монгун-Тайга – Серебряная тайга, – самая высокая гора не только Тувы, но и  Восточной Сибири. Зимой и летом одета она в  сверкающий снежный шлем, и в ясную погоду её громадный купол, издалека сияет голубоватым  серебром,  напоминая улыбку  счастливой невесты. А в пасмурные, ненастные дни густой туман окутывает, словно покрывалом, её белоснежную вершину  и крутые, неприступные склоны.
Даже в самое жаркое лето на вершине  Монгун-Тайги   очень холодно. Монгун-тайгинцы  в  древности уверяли, что ни одному человеку не одолеть такую высоту.  Мамин отец участвовал  в первом восхождении на  Монгун-Тайгу  в августе 1946 года  в составе интернациональной бригады: восемь русских альпинистов, четыре – тувинских. Участник покорения вершины – Юрий Промптов – написал об этом восхождении книгу «В центре Азиатского материка», один из ее главных героев – мой дедушка  Кыргыс   Сундуевич   Шомбул.  А  моя мама  Зоя  Шомбуловна  Донгак  перевела эту книгу с русского  на тувинский язык по завещанию дедушки перед смертью. Мама – детский врач.
Родители мои, дедушки и бабушки по отцовской и материнской линии – донгаки, салчаки, каксаан-иргиты, кыргысы  дышали воздухом  Монгун-Тайги, пили воду из быстрых  рек  Каргы  и  Мугур.  Все они – родные мне люди  кызыл-дустаан – покинули этот мир, кроме мамы.  Я познакомлю вас с ними, вы узнаете об их привычках, обычаях  и заботах.
Долго не был на малой родине. Наконец в июне, взяв отпуск, я поехал к своим родным. Здесь – в  родном  селе  Мугур-Аксы   Монгун-Тайгинского района   прошло всё мое детство, но теперь моя  Монгун-Тайга   показалась мне ещё прекраснее, чем тогда, в босоногом детстве.
Вот улица  Малчын, где жила мама с родителями, с многочисленными  братьями и сестрами, сейчас она носит имя дедушки – Шомбула  Кыргыса.  Вот наш дом, тот сарай, где  меня однажды запирали. Вот как это было.
КАРА-БАЖЫН – ЧЕРНЫЙ  ДОМ
Мне тогда было около четырёх лет.  Я  с двумя  друзьями-ровесниками разбил  три окна  у наших соседей – Раи и Сергея Мынмыров, за то, что их дочь  Хымыш  не дала прокатиться на своем новом велосипеде. Папа  запер нас  на замок в сарае, где хранились уголь и дрова. Весь день мы просидели в сарае. Маме было жалко нас, она хотела открыть сарай, но папа строго предупредил:
– Пусть посидят и хорошенько подумают, что натворили. Если ты их выпустишь, то они в будущем действительно попадут  в  настоящий кара-бажын – черный дом, в тюрьму. А я своевременно защищаю их от этого!
Мама не открыла. Друзья мои уснули прямо на угле. А хотелось очень  пить, и я заплакал. Протирая глаза от слёз, я подумал: «Что такое  кара-бажын?  Может этот сарай – кара-бажын?  Очень долго не открывают. Мама с папой меня не любят. Я им не нужен».
Только к вечеру папа открыл замок сарая и повел нас, заплаканных, перемазанных углем, в дом  Мынмыров. Пока он резал стеклорезом стекло, мы, молча виновато смотрели. Папа отпустил нас только после того, как   окна  были застеклены.
Когда  я с опаской вошел в кухню, папа, улыбнувшись, сказал:
– Одумался. Понял, что такое  кара-бажын. Заруби на носу. Больше так не делай.
Затем, как будто ничего и не было, поцеловал меня и подбросил  вверх, как обычно подбрасывал меня и сестренку, приходя с работы домой. Мне стало хорошо, хорошо, сердце мое замирало от  радости  и любви.  Это первое и последнее наказание я запомнил  на  всю  жизнь.
НАСТОЯЩИЙ  СТРОИТЕЛЬ
Папа  мастерил маленькую табуретку.  Я  с  большим интересом следил за ловкими движениями отца, и мне тоже захотелось смастерить что-нибудь. Мне тогда было  лет  пять. Отец почувствовал мое желание  и спросил:
– Хочешь, сынок, я тебя научу своему мастерству?
– Да, папа, очень хочу!
Папа  дал мне маленький молоток и миниатюрные гвоздики. Я начал вбивать гвоздик в дощечку. Раз ударил, два, а третий удар пришелся по указательному пальцу. От боли – слезы на глазах.
Отец, дуя на мой палец, стал успокаивать:
– Сначала у меня тоже так было. Так бывает с непривычки, или когда человек очень торопится. Ты не торопись, ударь молотком не по пальцу, а по гвоздю. Потренируешься и научишься.
И я стал учиться. Возвращается  с работы мама  домой, уже с порога  я  кричу:
– Мама, я научился вбивать гвозди. Я сейчас настоящий мастер, как папа!
И с гордостью показываю наши кухонные табуретки: из всех сидений криво торчат гвозди.
– Нельзя так вбивать гвозди в табуретки. Они теперь испорчены. Попробуй-ка, сядь на эту табуретку.
– Ай! Больно сидеть.  А я так старался, мама…
Я, так ждавший её похвалы, понял, что сделал что-то не так, и очень расстроился.
Пришел папа, потрогал все табуретки, покачал головой. Но, в отличие от мамы, не стал упрекать меня, а улыбнулся и похвалил:
– Ай, какой молодец! Вот совсем недавно не умел, даже по своему пальцу молотком попадал. Это он в меня! У настоящего строителя и сын будет строителем. Сейчас  будем выдергивать гвоздики, будем исправляться, сынок.
Папа гвоздодером выдергивал и выдергивал гвоздики, а  я, повеселевший,  помогал ему.
Мой папа – Кара-оол  Биче-оолович  Донгак  действительно был настоящим строителем – построил почти полсела  Мугур-Аксы: двухэтажное здание администрации райисполкома, гостиницу, баню, магазины, многие жилые дома, контору РСУ. А еще – длинный мост через реку  Мугур.
НА  ЧАЙЛАГЕ
Юрту своих родных  я нашел на *чайлаге  Узун-Хем – Длинной реке.  Поблизости много юрт других чабанов.  На заливных лугах паслось множество разномастных отар, уже отъевшихся после зимы.
Это была ожившая  сказка. Мягким зеленым ковром расстилались сочные травы. Луга тянулись бесконечной чередой.  А сколько было чудесных полевых цветов: голубых, желтых, оранжевых, фиолетовых!  Как здесь благоуханно  пахнет  можжевельником  и диким луком! С высоты хорошо видны озеро Хиндиктиг-Холь, где  я  с отцом ловил  хариусов,  и  Горный  Алтай.  В  предгорье пасутся  овцы, козы, чуть в стороне от них  ходит табун  лошадей  с  моим  любимым  конём  Сылдыс — Шокаром,  с  яками.   Около     отары овец – брат  Адар, который что-то вдохновенно напевает,  высоко в небе – жаворонок. Как раньше я не замечал такой красоты! Теперь мне понятно, почему моя мама стала сочинять стихи. Подбежав к большому камню-валуну, похожему на верблюда, я взобрался и полежал на нём. Как хорошо! Мне вспомнились мамины стихи:

ДИКИЙ  ЛУК
На отрогах синих гор,                                                                                                                               где земля убога,                                                                                                                                   Вырос, крепок на отбор                                                                                                                        лук, как дар от Бога.

И в метели не нужны                                                                                                                               Луку одеяла                                                                                                                                               Мхов таежных, – чтоб расти                                                                                                            так, на диких скалах.

Любо-дорого смотреть –                                                                                                                       Как цветёт! – букетом                                                                                                                     Ароматом диких пчел                                                                                                                              манит знойным летом.

Лук – приправа. Он хорош                                                                                                                         для лесных настоек.                                                                                                                                  Лук – на холоде храню,                                                                                                                                    он – морозостоек.

Высоко, в Монгун-Тайге,                                                                                                                          где земля убога,                                                                                                                                                      Лук зацвел, и будет мне                                                                                                                                            в холода – подмога.

МОНГУН-ТАЙГА

О, Родина, Монгун-Тайга!                                                                                                                       Ты мне дороже всех на свете.                                                                                                                И ледники твои, и ветер –                                                                                                                       В них свет родного очага.

И ночью темною горит                                                                                                                            и серебрится лёд усталый.                                                                                                                        А ясным днем стекает талой                                                                                                               водой, и ручейком журчит.

В сиянье белых ледников                                                                                                                      Улыбка ласковых красавиц.                                                                                                                      Я ручейкам журчащим нравлюсь,                                                                                                                  и прихожу сюда я вновь.

Кружит судьбы веретено,                                                                                                                         Качают ветры вековые.                                                                                                                                    И снова силы молодые                                                                                                                                     Я черпаю из детских снов.

Румянит щёки  *казылган,                                                                                                                         глаза синей, чем эти горы.                                                                                                                               А я и в радости и в горе                                                                                                                                     с тобой всегда, Монгун-Тайга.

И свет в душе – на твой мотив,                                                                                                         мой нрав изменчив, словно вьюга.                                                                                                 *Аржаанов  звонкая напруга                                                                                                       зЗвенит, как песенный мой стих.

Перевод с тувинского Лилии  Агадулиной
*чайлаг – летнее стойбище
*казылган – красная смородина
*аржаан – целебный источник

Я спустился с горы, остановился около сайзанака – игры, в которую играли дети. Раньше здесь был наш сайзанак: было построено несколько юрт, кошары со скотом и семьи людей – всё из разноцветных камушков. Мы тогда, пустив своих овец и коз пастись вместе, играли в разные игры, по очереди следя за стадом. Сюда же прибегали и те, кто был послан за высохшими коровьими лепешками (они использовались вместо дров). Или все сядем на прутики-кони и устроим состязания бегунов-скакунов! Потом шла национальная борьба – хуреш. Иногда играли в свадьбу: построим  аал – небольшое поселение из нескольких юрт; сделаем юрту, а в ней разрисованную домашнюю утварь из камней – сундуки, кровати, подушки, посудные шкафы, ширтек  – толстый белый ковёр из овечьей шерсти для пола до самого очага. В юрту сажали хозяина, хозяйку и детей. Каждого  «наряжали»  по возрасту и положению. Затем строили загон для овец и коз. Наш  сайзанак  выглядел тогда как настоящий  аал.
ПЕРВАЯ  СТРИЖКА
А здесь на траве был выложен из камней круг – юрта. Внутри круга, как в настоящей юрте, лежали тряпочные коврики, а у стен на плоских камнях сидели самодельные куклы, лежали осколки от пиалы, вокруг  «юрты»  паслись  «овцы, козы»  – камушки.
Тут я вспомнил первую стрижку своих волос. По тувинскому обычаю, когда ребёнку исполняется три года, ему впервые стригут волосы. До  трёх лет даже  волосинку нельзя тронуть – считалось  грехом. Это был семейный праздник, на который приглашали близких родственников, друзей. Тогда нас собралось более двадцати человек.
Это  было  12 февраля 1980 года в местечке  Ак-Баштыг, в юрте бабушки. Бабушка – мать папы  Дыртыына   Мага-Шириевна   Биче-оол,  ветеран труда,  мать-героиня,  кавалер многих орденов и медалей.  А вот дедушку  не помню – его не стало, когда мне было   полтора  года.  С древних времён  тувинцы учили детей не называть имена родителей, родственников, вместо настоящих имен указывать  на заменяющие их уважительные имена. В соседней юрте родного брата отца  сварили  целого барана. Старший родной брат моего  отца  –  Мочак-оол  Биче-оолович     Донгак,  заслуженный  животновод Тувинской АССР, отец  семерых детей. Я  прямо не называл  дядей брата отца, а  то  меня  считали бы человеком, не знающим родственников, так как дядя – это брат матери.  Поэтому  я  к нему обращался:  «Дедушка!».  На самом почетном месте – дор – в  переднем углу перед  сундуком  постелили белую кошму, поставили  деспи – деревянное  корыто с горой бараньего мяса, а возле – *когээржик с аракой – молочной водкой.
Волосы у меня были черные, как у отца, и уже длинные. На самом почетном месте сидел дедушка. Он первым взял с сундука маленькие ножницы, в ручки которых был продет священный хадак – шелковый шарф для подношений  и торжественно проговорил:
– Родной  мой  Аяс! Я первым подстригаю твои волосы, расти крепким, живи также долго, как я. Я тебе дарю свою серую кобылу с жеребёнком  Сылдыс-Шокар.  Расти крепким мальчиком, вовремя оседлай скакуна!  Будешь всегда побеждать других в борьбе сильнейших!  Будешь мудрым и умным!  Дай мне понюхать твою головку.
Понюхав мои  волосы,  дедушка отрезал у меня с левого виска первый клочок волос  и торжественно передал отцу. Тот принял эту прядку, завернул в  хадак и передал  маме.
– Чаа – Ладно!  Спасибо! – ответил я  с  радостью.
Потом  ко  мне  подошла   кырган-авам –  старая  бабушка  и  сказала:
– Я  тоже даю тебе белую козу с  белым козленком, дай и мне понюхать твою головку.
Я наклонился к ней. Она, понюхав мои волосы, отрезала и вовсе три-четыре волосинки.
Начали раскладывать мясо по тарелкам, а детям давали куски мяса прямо в руки.  Мне подали  в большой чашке целый позвоночник, половину сердца, почку  и  хан – кровяную колбасу.
Папа  разливал из когээржика араку,  Адар  разносил её гостям, начиная с дедушки. Разговор стал веселее и громче.
– Овечку тебе даю самую плодовитую, белую с черной головой, а  ягненка – рыженького. Расти его, Аяс, на доброе здоровье! – понюхав мою головку, молодая  бабушка  спела веселую тувинскую частушку, играя  на балалайке. Молодая бабушка – жена брата отца  –  Артист  Сенмитовна,   заслуженная  чабанка Тувинской АССР, мать семерых детей. Я к ней обращался тоже:  «Бабушка!»
Все они склонялись ко мне и нюхали голову, после чего каждый обрезал понемногу волос,  говорил  благопожелания. Все щедро дарили  кроме скота  и другие подарки. Дедушка спел народные песни и частушки, аккомпанируя  на  мандолине.
– Ты,  Аяс, у нас теперь богач, владеешь шестью головами скота!– говорили мне родители.
Третий брат отца  Сарыг-оол – Светлый  мальчик  Биче-оолович  с женой спели песню о  любви, аккомпанируя на баяне. Он был очень похож на моего отца, только был светлее.
Остриженные волосы мама  хранила, как священную вещь, в специальном мешочке.
Из всего подаренного самым дорогим  для меня  стал жеребёнок  Сылдыс-Шокар.  Я  мечтал скакать  на своей лошади без седла на скачках  и занимать призовые места, как  брат моего друга   Артыш  со своей лошадью  Аян-Кула. Я с нетерпением ждал  наступления лета, очень хотелось поехать в аал.
* когээржик – кожаная фляжка

БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Аал  в начале лета кочевал в верховье небольшой горной речки Узун-Хем, где высятся  скалы в  снежных  шапках. Полгода прошло после  стрижки волос. Я с родителями поехал в аал из села на мотоцикле. Безлесные горы и голые, каменистые холмы чередовались здесь с ковыльными и полынными степями. Миновали скалы, у подножия которых  росли кусты со спелыми ягодами крыжовника. На излучине реки  Каргы, делавшей  крутую петлю у подножия скал, росли могучие лиственницы с мягкой хвоей, стройные тополя, пышные осинки. Отец остановил мотоцикл и сказал:
– Это место называется  Шолук-Хову. Переезжает сюда  аал  только осенью, потому что здесь совсем мало мест для привольных пастбищ.
Среди деревьев сочно  зеленели полянки, покрытые нежной мягкой травой, на которой, хотелось растянуться, как на ковре. Через маленькую рощу,  по лужайкам протекал тихий, прозрачный ручей. В кристально-чистой воде отражались берега ручья, покрытые  изумрудным травяным покровом, как шелковистым плюшем. Ничто не нарушало здесь тишины, лишь изредка из-под ног взлетали бабочки и крупная саранча с черно-красными крыльями. Лужайки, ручей, небольшая роща, недалеко журчащая река Каргы – весь этот уголок  был так  уютен, как бы нарочно создан для стоянки двух юрт.
Юрта  бабушки, как и все юрты, состояла из разборного деревянного каркаса, обтянутого кошмой. Кошму на каркасе закрепляли верёвкой из крученой  шерсти яка. Пол в юрте был устлан  ширтеками – войлочными коврами. От двери слева стояли  шкафчик с посудой, кровать бабушки,  а дальше кровати  на почётном месте, – небольшие деревянные расписанные узорами сундуки, в них бабушка хранила самые дорогие ей вещи.  В середине юрты стояла железная печь с выведенной в отверстие в  крыше  трубой.
Время шло, среди  всего  стада  и моё, с моим  Сылдыс-Шокаром   умножалось. Бабушке одной  трудно было  со всем справляться. Каждое лето  я с братишкой  Аяном, сестренками проводил в юрте в верховьях реки Узун-Хем  у бабушки, которая знала  много интересного, особенно много сказок.
Кроме возни с малышами, у  меня находилось ещё немало обязанностей:  собирать  высохшие  коровьи лепешки, пасти ягнят, козлят, телят, ходить за водой.
А пасти  ягнят и козлят  куда труднее, чем взрослых овец и коз, потому что они  только  играть умеют, не  едят по-настоящему. Пасутся, пасутся – и вдруг разбегутся в разные стороны и шалят:  бодаются, прыгают.
Однажды   к  ним подкрался волк. Я  от страха онемел, хотел кричать, но не смог. Так и стоял  с открытым ртом. Волк начал ластиться, помахивать хвостом, заигрывать, подползая всё  ближе. А мои глупые ягнята, козлята  и  рады,  заблеют, растопырят  уши  и  доверчиво подбегают к хищнику. К  моему счастью, дедушка вовремя заметил волка из бинокля, верхом  подскакал к стаду, размахивая кнутом, крича:
– Ку-у!  Ку-у!  Э-эй!
Волк  увидел всадника, отступил, злобно скаля зубы, а потом потрусил в гору.
Бабушке  помогали и мои родители:  мама – доить сарлыков, а  папа – косить сено.
Жеребёнок, которого подарил мне дедушка, стал большим. Бывало, позову его:  «Сылдыс-Шокар!  Сылдыс-Шокар!», он примчится ко мне. Когда есть конфета – я ему дам, а если нет – почешу шею, уши, он от удовольствия  даже  глаза закроет и, вытянув шею, побредет  за мной, будто просит:  «Почеши ещё…»  Я научился арканить коня и скакать не хуже друга  Борбоо.  Нигде, наверное, как у нас, тувинцев, так не любят лошадей  и скачки. Лошадь у нас изображена даже на священном знамени – она символ богатства, радости, ловкости.
По утрам бабушка варила очень вкусный чай, который забеливала  густым молоком сарлыка – яка. Молоко яка сладкое и густое. Оно  вкуснее, чем коровье.  Яки  покрыты  длинной густой разноцветной шерстью, свисающей до земли, у них  пушистые, похожие на  лошадиные, хвосты. Они отличаются от обычных  коров выносливостью, неприхотливостью. Обычных коров  монгун-тайгинцы  называют  тас-инек – лысые коровы.  Сарлыки с легкостью преодолевают крутые горные откосы  и скалы, хорошо переносят холод, что интересно, не едят с руки человека. Все, кроме  дедушки, боялись  буга-яка  Семдер-Сурлуг  (производитель бык-сарлык), который  зимой забирается на вершины безлюдной тайги, не боится волков.
Мне кажется, что  бабушка никогда не спит: встаёт раньше всех, ложится позже всех. Я каждое утро вижу, как бабушка  брызгает  чай  *тос-караком  в сторону  обруча дымового отверстия, потом выходит из юрты и брызгает  чай в сторону  восходящего солнца, горы  Монгун-Тайги,  озера, гор,  реки  и  произносит  слова  благословения:
«Помилуй нас, тайга моя! Помилуйте нас, девять небес моих!
Помилуй  нас, солнце!  О милости Вашей прошу вас!
О,  *Монге – Денгер — Хайыракан!  Тос  дээрим,  Долаан  Бурганым!
Всё плохое пусть покинет нашу стоянку раз и навсегда!
Пусть всё хорошее, доброе приходит к нам на счастье!».
После завершения молитвы бабушка, вернувшись в юрту, наливает чай в пиалу и подает  мне. Остальные её внуки  ещё  сладко спят.
–  Бабушка, почему ты каждое утро брызгаешь чай с молоком и молишься?  –  спросил я бабушку.
– Я только что молилась серебряной вершине Большой  Монгун-Тайги. Я прошу у тайги, горы, реки  счастья, чтобы они защитили нас от беды, Аяс. Наша большая Родина – это Россия, а малая родина – Тува  и  Монгун-Тайга. Надо любить свою Родину.
Есть старинная легенда:  в самые древние времена  с  неба  шли серебряные снегопады, которые покрывали эти горные вершины. С тех пор на  вершинах  Большой  Монгун-Тайги  и  Малой  Монгун-Тайги  (она находится в  Моген — Бурене)  лежат  ярко-белые  нетающие  ледники, которые  сверкают  серебром  на  солнце.
– Как ты думаешь, Аяс, почему, наши предки носили обувь с загнутыми кверху носками?
– Наверное, для того, бабушка, чтоб такой обувью  не навредить земле, чтобы не поранить красивые цветы и травы.
– Верно, Аяс.  Земля есть то место, где юрты стоят между землёй и синим небом. Земля – это наша мать. То, что происходит с  Землёй, происходит и с детьми Земли. Если люди плюют на землю, они плюют на самих себя.  Поэтому, Аяс, надо почитать, любить, и, самое главное защищать нашу землю.
И я пожалел, что эту обувь теперь носят  в *Наадыме   борцы-хурешисты, и только во время  хуреша – национальной  борьбы.
Долгими  вечерами  мы  слушали  сказания  и  легенды  бабушки.
–  Почему  Монгун-Тайгу  называют  Серебряной  тайгой? – спросил  я  у  бабушки.
*тос-карак – девятиглазка – деревянный предмет с девятью углублениями-глазками
*Монге-Денгер- Хайыракан – старинное название Монгун-Тайги
*Наадым – национальный праздник тувинцев со скачками, борьбой

ЛЕГЕНДЫ  О  МОНГУН-ТАЙГЕ  и  ОБ ЮРТЕ
«В  древности  охотился  возле  Ширээ -Тайги  старый  охотник. Тогда  на  Монгун-Тайге и снега-то не было, не то, что льда. Была просто плоская  вершина. Потому и звалась  Ширээ – Низкий  столик. Много на своем веку  добыл  звери тот охотник. Стрелял и волков, и лис, добывал тарбаганов. И  никогда перед выходом на охоту не забывал он спеть охотничью песню и  поклониться тем местам, где охотился. Однажды отправился на охоту. Дело было летом. Убил старик в тот день трёх тарбаганов. Вечер наступил. Развел  он костер у большого камня и заснул. Проснулся утром, глядит, а  камень  весь белый стал – серебряный, так и переливается. Потрогал руками – чистое серебро!  «Зачем мне одному столько богатства? – подумал старик. – Вот бы  разделить  его между всеми людьми. Тогда все зажили бы счастливо!». Не успел он так подумать, как круглый серебряный валун на вершине горы и в лёд превратился. С тех  пор круглую ледовую шапку эту со всех сторон издалека видно. И все люди под  Монгун-Тайгой  живут счастливо». Эту легенду нам рассказывала наша бабушка.
Я  босиком вышел из юрты. Вокруг – высокие горы. Далеко, на горизонте, высился белый серебряный купол горы  Монгун-Тайги, там круглый год лежат снега. Синее бездонное небо. Светит солнце. От солнечных лучей серебрились ледники на  Монгун-Тайге – теперь я знал, откуда произошло название горы. Я побежал по степи, мимо темноватых обнаженных скал и стал подниматься по ближайшей горе. Чем выше  я поднимался, тем круче становился подъем, тем сочнее и зеленее была трава на склонах горы.  Луга запестрели красивыми цветами, разнотравьем, желтыми, фиолетовыми, синими, красными бабочками. Голосистые соловьи, беспечные кукушки, не умолкая, заливались. Баловни-жаворонки, словно молодые парни, что пускаются в пляс  с припевками, резвились в ясном небе. Табунщик  рядом с табуном лошадей вдохновенно пел  хоомей – горловое пение. Везде  виднелись  белые  юрты, как перевернутые  пиалы.
Меня  всегда  интересовало  всё, что связано с  юртой. Вот что я узнал  от  бабушки:  «Как себя помню, мои предки жили в юрте, вот и я живу семьдесят с лишним лет. Юрта очень удобна для перекочевки.  Я очень  радовалась каждой кочевке – переносу юрты с одной стоянки на другую  в любое время года. Издревле каждый род имел свой клочок земли с пастбищами с точным названием этого места, который передавался по наследству из рода в род. Ты ведь знаешь,  Аяс, летом мы живём здесь – в местечке  Узун — Хем, осенью – в  Шолук — Хову, зимой – в  Ак — Баштыг, весной –  в  Межелике, где жили мои предки,  так как  для прибавки веса скота обязательна перекочевка четыре раза в год на летнюю, осеннюю, зимнюю, весеннюю стоянки. А вот гора  Ак-Баштыг, – это наша священная гора, где испокон веков проводился древний обряд поклонения  «родовой»  горе  с  возжиганием *артыша. А дым, со сгоревшего ароматного  артыша, поднимаясь вверх, обращается к горному духу».
Я сразу вспомнил самую красивую гору – Ак-Баштыг – Белоголовую. Она похожа на пятиконечную звезду, всегда виднелась из окошка нашего дома в посёлке  Мугур-Аксы.
Ещё бабушка  рассказывала мне народную сказку о юрте:
«Это было давным-давно. Сидели у костра охотники на маралов. И вдруг со стороны Млечного Пути, плавно спускаясь, приземлились рядом с костром золотые ромбики. Ласково посмотрев на них, один старый охотник сказал: «Нам суждено здесь остановиться. Давайте будем такими же дружными, как эти скрепленные между собой золотые ромбики и вместе найдем теплое убежище.
С тех пор тувинцы сами умели мастерить ханалар – решетки для юрты  и они стали сильным народом на родной земле, земле своих предков. В виде решетки для юрты спустились тогда с неба золотые ромбики.
Раньше  календаря и часов не было, но нашим предкам юрта помогала определить время по звездам. У каждой стенки-решетки юрты по двенадцать голов – двенадцать животных лунного календаря.
От двери кругом, по часовой стрелке, до дор – почетного  места юрты –  это левая  сторона юрты. Она  соответствует  годам лошади, овцы, обезьяны, курицы, собаки, свиньи. От почетного места до двери – правая  сторона юрты – соответствует  годам  мыши, коровы, тигра, кролика, дракона, змеи.  Наши предки   по солнцу и луне  определяли смену времен года, дня, ночи.  Если через *хараача  юрты виднеются очень яркие звезды, вскоре наступят сильные морозы; если видны  через хараача  горные гуси, летящие из теплых стран, то скоро наступит весна, жди скорого тепла. Словом, по яркости звезд, по яркости солнца, по яркости луны  предки безошибочно делали прогноз погоды, и я тебе тоже об этом говорила. А сейчас мне пора доить сарлыков».
Мама  и бабушка  подоили  сарлыков. Надоенное  молоко  мама  слила  в  большую чугунную чашу, которую затем поставила на очаг и, помешивая, стала доводить  до кипения, поддерживая огонь в очаге щепками и *кизяком. Когда молоко закипело, мама, черпая его ковшом,  начала переливать, поднимая ковш над чашей, сорок раз и выливая молоко  в одно и то же место до тех пор, пока не образовалась над чашей пышная молочная пена. Когда молоко начало остывать, мама ещё раз подогрела его на слабом огне, следя, чтобы образовавшаяся пенка не разошлась. Затем молоко стоит спокойно ночь, а утром бабушка снимает образовавшуюся  ореме – молочную пенку  и угощает ею внуков. Мне очень нравится  ореме. Особенно вкусна она с добавлением  *далгана, *тараа, *ааржы, *курут.
Любого  проезжающего мимо юрты  бабушка часто приглашала  отдохнуть с дороги:
– Добро  пожаловать  в  мою бедную юрту!
И угощала  «белой  пищей» — горячим чаем с  молоком, сыром, лепешками,*далганом, творогом с  ореме.
В юрту вошёл  русский  человек  невысокого роста  и поздоровался  по-тувински: «*Экии!»
Бабушка вежливо пригласила его:
– Экии!  Проходите, пожалуйста, на почетное место, располагайтесь на коврике.
Гость прошел в левую часть юрты, где стояли деревянная бочка с хойтпаком, из которого делают араку, и присел на одно колено, выставив другое вперёд на ширтек. Бабушка стала угощать гостя чаем с густым молоком яка, наливая  чашку  не до краев. Неполная пиала давала  понять, что спешить некуда, можно посидеть и поговорить. Она придвинула  тарелки с угощениями и пошли разговоры на тувинском языке. Брат  Адыгжы  прошептал  мне  на ухо: «Этот русский человек из противочумной станции, которая находится недалеко от поселка.  Слышишь, как хорошо он говорит по-тувински. Здорово!». Я вспомнил  одноклассницу-метиску, у которой отец русский и подумал о том, что тот давно живёт в поселке, а вот по-тувински, как этот гость, не говорит. После угощения гость детям дал конфеты, хлеб, а пожилым – табак. Бабушка положила в его мешочек сыр и мясо. Гость, выходя из юрты, ласково гладил головы детям. Взрослые и дети смотрели с уважением ему вслед: ведь он говорил по-тувински.

*артыш – можжевельник
*хараача – дымовое отверстие
«Экии!» – «Здравствуйте!».
*далган –  мука из прожаренного ячменя или пшеницы, перемолотая вручную – обжаренные зерна толкут вместе с оболочкой. За счет сохранения данной оболочки в своем составе имеет полезные для организма вещества: минералы, цинк, хром, селен, витамины группы В, магний. Далган нормализует работу кишечника, снижает уровень холестерина в крови, предотвращает угревую сыпь.  Удобен для хранения и транспортировки. Часто используют для дополнительного питания охотники, чабаны, туристы.
*тараа – прожаренное, обработанное, очищенное просо.
*ааржы – рассыпчатый сушеный творог – очень хорошее профилактическое средство от холода и сырости.
*курут – тот же сушеный творог квадратиками или шариками. Их сушат в юрте, нанизывая на толстую нить.
*кизяк – сухой навоз коз и овец. Кизяк – отличное топливо, его огонь считается целебным. Кошару, где содержали овец и коз убирали не каждый день, лишь определённое время толстый слой кизяка выкапывали квадратами, которые затем сушили на солнцепеке и аккуратно складывали в кучи.

*ХООМЕЙ

Однажды, когда мне было лет семь, я поинтересовался у бабушки:
– Бабушка, как появилось горловое пение?
– Как себя помню, так и существовало горловое пение. Пели все наши мужчины. Отцы, дедушки  обучали своих сыновей, внуков с малых лет. Пели,  в основном, на досуге, в кругу своей семьи, в кругу друзей семьи. Никто не знает, как зародилось пение. Есть такое предание, что юноша-сирота  в течение трех лет жил у подножия скалы, отзывающейся в окрестной долине  эхом. Однажды юноша сидел и издавал звуки, подражая  гудению, исходящему из скалы. Ветер донес этот звук до людей, и они назвали это пение  хоомей.
Горловое пение завораживает, удивляет и даже пугает. Если ты слышишь пение вечером, то иногда кажется, что где-то там, в степи, кто-то кого-то зовет, плачет о чем-то, что никогда не вернешь. Утреннее пение совсем другое, оно  будит степь, эхо, отражаясь от гор, раскатисто и требовательно говорит солнцу: поднимайся, мы уже проснулись!
А может быть, что это своеобразное  пение зародилось в сумеречных просторах степей, было создано одинокими всадниками, день за днём меряющими копытами своих коней гигантские расстояния по долинам и хребтам нашей Тувы.
–  Говорят, в случае гибели верблюжонка его мать возвращается на место гибели детеныша и в течение трёх лет там плачет. *Каргыраа  возник   как подражание голосу верблюдицы, когда верблюжонок умирает, верблюдица  скачет,  издает хриплые звуки.  При пении  каргыраа  слышится такой звук, как будто  скалы гудят, гремят, разрушаются. У нас часто исполняется  даг   каргыраазы  (горное горловое пение). Часто потому, что наша  Монгун — Тайга – высокогорный район. Вот откуда  в  каргыраа  очень ощутимы мощь и величие гор!  Даже идя по  горным тропам, надо стараться  не двигать камни, разговаривать  между собой тихо, кашлять  в рукав, приглушая звук. В горах даже от  громкого голоса может быть сход снежных лавин. А это смертельно опасно.
А вот  хоомей  мне напоминает монотонное мелодичное гудение волынки, где ощутимы степные просторы, седые громады хребтов,  торжественность девственных просторов  нашей природы…
*Сыгыт  звучит как чистая, певучая флейта. Здесь мотивы радости, солнца, светлые  краски  дня.
–  Бабушка, а можно научиться мне  хоомею?
–   Можно, Аяс. Я наблюдала, как учил  хоомею детей наш знаменитый земляк-горловик   Кара-Сал   Хурен-оол. Чтобы научиться  хоомею,  не нужно обязательных слов. Старшие исполнители умело покажут, как надо правильно использовать внутренние органы тела, научат глубокому дыханию. Я думаю, что развитие хоомея  зависит от самого исполнителя. Я в детстве очень хотела научиться горловому пению, но тогда было запрещено петь горловое пение женщинам.
– Бабушка, а почему люди, в том числе  моя  мама,   плачут,  слушая горловое  пение?  В чём сила  хоомея?
–  Предки, исполняя  хоомей, изливали от души свои чувства любви, радости и печали о родной земле своему народу, они были счастливы душой за свой народ и судьбу. Я думаю, что плачут люди  при оригинальном  (всех  пяти стилей)  исполнении  хоомея.
– Кара-Сал   Хонак-оглу    Хурен-оол  –  знаменитый мастер горлового пения. Слушая его горловое пение, люди не могли удержать слёз от волнения и гордости.
Монгун-Тайгинскую  школу горловиков представляют   Кара-Сал   Хурен-оол   и  его  многочисленные ученики. Мой дядя, двоюродный брат  мамы – Алдын-оол  Севек  своим горловым пением покорял города за границей.

*Хоомей – горловое пение. Хоомей  благотворно действует на почки, на железы внутренней секреции, массирует гортань, щитовидную железу, сердце, поэтому после концертов горлового пения у многих людей исчезают головные боли и проявления других заболеваний. Многие впервые начинают ощущать свою энергию и переживают необычные состояния души. У людей появляется осознанное желание самостоятельно восстанавливать свое здоровье и развиваться духовно.
*Каргыраа – один из стилей горлового пения
*Сыгыт – вид горлового пения, напоминающий езду верхом иноходью – на лошади уздечка, чепрак, присоединенный к седлу, соприкасаясь со стременами, издает определенный ритмичный звук.

КАША  В  КУВШИНЕ

Мать Анчы – молодая бабушка, всегда была чем-то занята.     Несмотря на свою занятость, она часто шутила, играла на балалайке, пела не только тувинские, но и русские песни. Но в отличие от дедушки делала это редко. Молодая бабушка перетапливала в казане на медленном огне прокисшие пенки, тщательно перемешивая. Из них затем получалось  *саржаг –  топлёное масло, которое   бабушка  хранила  в брюшине овцы или козы, предварительно надутой и высушенной. Мне было интересно наблюдать, как получалось ярко-жёлтое ароматное масло. Масса, оставшаяся после выделения масла, называется  чокпеком. К  чокпеку  бабушка добавляет сушеный творог  и   уургене – дикую  гречиху, получается очень вкусная и питательная каша.  Такую кашу  называют «кара-кадык» –  это каша с дикой гречихой.   Всем детям очень нравится «кара-кадык».  Иногда к  чокпеку  добавляют молотую черёмуху или  саранку. Меня позвали слушать бабушкину сказку  «Каша в  кувшине».  Вдвойне приятно было слушать эту сказку, на руках  держа  вкусную кашу с дикой гречихой.
–  Шыяан ам! – так обычно бабушка начинает свою сказку.
– Бабушка, что такое шыяан ам? – спрашивают внуки.
– Шыяан ам! –  это слово означает «далее» или «так вот». То есть такое одобрение, которое вдохновляет меня как рассказчика, а вас – слушателей, заставляет внимательно следить за сказкой.
– Было это давным-давно, когда рога козлов в небо упирались, а хвосты верблюдов по земле волочились. Поздним  зимним вечером шёл  бродячий  лама  со старым мешком, с молитвенными книгами. Лама посматривал на юрты, над которыми вились дымки от очага, и принюхивался, откуда  вкуснее пахнет.
Вдруг запахло пшённой кашей, и лама свернул к ближней юрте. Собака с громким лаем бросилась на ламу и сбила его с ног. Он упал в снег и закричал:
– Люди добрые, помогите!  Спаси –и- ите-е…
Отбиваясь от собаки, он всё глубже и глубже зарывался в рыхлый снег. Собака хватала его за ноги и лаяла ещё громче. Из юрты выбежала хозяйка, отогнала собаку, помогла подняться толстому, неуклюжему ламе, и оттряхнула от снега его жёлтый халат. Зашёл лама в юрту и жадными глазами уставился на котёл, в котором варилась густая пшённая каша.  Лама сел ближе к огню и стал перебирать  свои четки.  Хозяйка хлопотала у котла, помешивая кашу деревянной поварёшкой. Она посолила круто кашу и вышла.  Прибежала в юрту девочка, всыпала соль в кашу, лукаво усмехнулась и выбежала.  Немного погодя вошёл хозяин, всыпал  чашку соли в кашу и тоже вышел за дверь. Злится голодный лама: «Как  можно есть человеку  такую солёную кашу? Пусть дадут лучше своей корове, это ей полезно – есть  солёное!».  Когда все собрались, хозяйка взяла чашки и наполнила их кашей. Лама нахмурился и сказал:
– Мне чуть-чуть положите, я сыт.
Хозяйка подала ему маленькую чашку с кашей. Попробовал кушанье лама и чуть свой палец не откусил – каша-то была с сахаром!  Голодный лама не заметил, как проглотил её всю.   Когда все наелись, хозяйка собрала и переложила остатки горячей вкусной каши  из котла в кувшин и поставила на полку. Ночью, когда в юрте все уснули, голодный лама мучился от голода. Даже вспотел от волнения.  Он тихо поднялся, схватил кувшин с кашей и засунул в него руку.  Набрав пригоршню горячей каши, он потянул её обратно. А ручища застряла – ни назад, ни вперёд. Тогда зажал он кувшин между коленями и стал вытаскивать руку. И так, и сяк, а вытащить не может.  Горячая каша жжёт больно руку, аж до костей доходит.  Выскочил лама из юрты и кувшином – хлоп, по какому-то чёрному камню. Камень как подскочит, как залает, завизжит! Но кувшин цел остался. Побежал лама дальше. На пути его большая тёмная горка лежит. Хлоп кувшином по горке – а то оказался верблюд. Как тот заревёт, и плюнул на обидчика!  А  кувшин опять цел остался. Лама испугался и бросился прочь от верблюда. Добежал до овечьего загона и хотел там разбить кувшин. Ударил по столбу, а это оказался пастух, который как закричит:
– Вор!  Держи вора!
И все  кинулись к нему. Пустился  лама без оглядки бежать, задохнулся от быстрого бега и упал замертво.

КОГОТЬ  МЕДВЕДЯ

–  Бабушка, зачем храните коготь медведя? – спросил как-то  я, увидев коготь медведя в юрте.
–  Вот зачем, дорогой мой, – с помощью когтя медведя  преодолеваются самые трудные препятствия. Старые тувинцы глубоко верили, что коготь медведя – могучий помощник, способный предотвратить любую беду, вылечить самые разные болезни.
Если приближается град, хозяин юрты выходит на улицу, держа в руке коготь медведя, и пронзительно свистя, поднимает его высоко над головой, показывая его тучам. Говорят, град сразу уходит в другую сторону.
Если заплачет младенец в колыбели, нужно легонько коснуться его лба когтем медведя, после чего ребенок тихо засыпает.
Если черти грозят жизни малыша, то хозяин или хозяйка юрты, вооружившись когтем медведя, обходят три раза вокруг юрты, и тогда смертельная опасность постепенно удалится. Та юрта счастлива, в которой есть коготь медведя. Ну, теперь понятно, для чего нужен коготь медведя? А теперь, дети, мне пора готовить *араку – сварю  *хойтпак. Иди, Аяс, за водой в речку, а ты, Азий, за кизяком…
*арака – молочная водка
*хойтпак – густое кислое молоко

ГРАД  И  СНЕГ  С  ДОЖДЁМ

После завершения стрижки овец на кошаре у бабушки,  мои  родители и вся  родня  сушили овечью  шерсть, сортировали её – белую  отделяли  от чёрной. Белая шерсть служила сырьем для производства войлока, необходимого для юрты, а  из чёрной – женщины вязали кофты, носки.  Стрижка овец – работа тяжёлая, но очень важная, требует терпения и сноровки. Я трудился вместе со всеми – волдыри на пальцах рук, полученные во время стрижки,  стали только заживать…
После полудня со стороны горы  Монгун-Тайги  начала подниматься темная туча. Затем подул сильный ветер, подняв вдоль степи густую пыльную завесу. И через несколько минут послышался громкий стук падающих на землю градин. Гулкий грохот стоял такой,  словно беспрестанно гремел гром.   Я  выбежал из юрты. Всё вокруг: горы, луга, юрты – было  усеяно белым  толстым слоем  града. По моей голове больно били  холодные, твёрдые градины величиной с грецкий орех. За считанные минуты галопом примчалось стадо сарлыков, за ними – табун лошадей  и стада овец, коз. Остриженные овцы дрожали от холода и испуга, несколько овец упало на землю.  И тут пошёл снег с  дождём.
Бабушка в это время, как сумасшедшая, бегала около юрты, плакала и причитала:
– Ой, халак, зачем отдала коготь медведя  Кержек-оолу?  Овцы только что острижены, неужели все погибнут?!  Что делать?!  Как их спасти?!
Но вдруг вспомнив о молочной водке, закричала старшему сыну:  «Давай быстро вливать араку в рот пострадавших овец!». И все, кто был на стоянке, от мала  до велика, по команде бабушки натянули кофты, куртки  и стали помогать поить  аракой  овец. Я, накинув поверх свитера плащ,  помогал брату  Адару  разжимать челюсти овец, а тот вливал и вливал водку в рот каждой овцы. На летней стоянке нет тёплой кошары, пришлось работать под холодным дождём в открытом загоне. Вскоре все основательно промокли. Брат  Адыгжы  разжёг костёр из промокших веток и кизяка. Смешавшись с грязью, с навозом, талый снег, град  превратил тропу к юрте в сплошное болото, в котором вязли ноги людей и скота. С гор дул ледяной ветер, серые тучи грязными клочьями неслись в сторону  Монгун-Тайги, покрытой от подошвы до  вершины белой пеленой. Становилось ещё холодней. Всё вокруг мне казалось теперь суровым и унылым.
Такой обильный град, снегопад, а потом снеготаяние были гораздо хуже внезапного ливня. Всё вокруг промокло насквозь.
Так, благодаря сообразительности бабушки, овцам  жизнь  спасла  арака. У других чабанов тогда много погибло овец от переохлаждения. Там, где прошёл град, вся убитая им растительность потом пожелтела и высохла.
После трудного дня, окоченевшие дети, греясь,  горячим чаем с молоком,  с большим интересом слушали   сказки бабушки.

«ГДЕ  БРОДИТ  ДРАКОН?  ОТЧЕГО  ГРОМ  ГРЕМИТ?»

– Шыяан ам!  Высоко-высоко в небе, среди золотистых облаков попадается иногда мохнатое и черное облако. Это  Дракон-Медведь. Не  многим удается его разглядеть. Когда наступает зима и в Верхнем мире становится холодно, Дракон-Медведь спускается на землю. Он заранее примечает для себя подходящее ущелье в горах, чтобы перезимовать, пока снег не растает. От его дыхания стоят в горах и морозы, и метели, и иней на деревьях. Чуть только потеплеет,  Дракон-Медведь из своего укрытия вылезет, и снова на небо, в Верхний мир отправляется до новых холодов… Весной и летом Дракону-Медведю  среди золотистых облаков становится иногда скучно. И он принимается ворчать. Вот тогда люди на земле и слышат отдаленное громыхание. Бывает, что Дракон разгневается не на шутку, и гром грохочет у человека прямо над головой. Звучит, как громкая брань. Чтобы умилостивить  Дракона-Медведя, нужно найти человека, который в год  Дракона родился. И если он владеет горловым пением, то медведь к пению прислушается, и утихомирится. Если же такое средство не помогает и Дракон всё бушует, хозяин юрты должен выбежать наружу, в небо глядеть и кричать изо всех сил, пока до  Медведя не докричится.  А  если тот не смолкает, значит, не здоров, простужен, и в груди его драконьи хрипы да бурления. Стоит только  Медведю взмахнуть хвостом, то небо пронзает молния. От этого он так сильно громыхает, что сам боится: сорвёт свой голос, и на земле ничего живого не останется – всё в огне и грохоте погибнет! Чтобы такого не случилось, держит  Дракон-Медведь  во рту девять жемчужин.
На этих словах бабушка замолкает.
– Бабушка, ещё, ещё одну сказку!  Мы не хотим спать, – просят внуки.
– Тогда слушайте следующую сказку.

«КАК  ВЕРБЛЮД  СТАЛ  НЕКРАСИВЫМ»

Шыяан ам!  Было это много-много лет назад.  Раньше раннего, древнее древнего времени, когда озеро  *Сют-Холь  было тёмной лужицей,    а  гора  *Сумбер-Уула  была остроконечным холмиком.  Звери на общем совете присудили верблюду красивые ветвистые рога и пышный длинный хвост. Все вокруг ему очень завидовали. Как-то жарким днём верблюд спустился к реке напиться воды, и вдруг затрещали рядом кусты. На речном берегу появился марал.
– Здравствуй, Верблюд! – сказал он приветливо. – Я спешу на праздник, Хозяйка горы  Танды – *Дангына  будет освящать самую высокую вершину. Одолжи мне до завтра свои красивые рога. Очень хочется выглядеть в праздничный день нарядно! Утром я тебе твои рога верну в целости и сохранности.
– Разве  можно отказать другу? Если тебе не поверю, то кому же верить? На, держи! – сказал верблюд и отдал маралу свои разветвившиеся на двадцать восемь отростков рога.  Марал нацепил их себе на голову и ускакал в густой лес. В тот же день встретился верблюду конь и попросил его:
– Я иду на праздник, одолжи мне свой хвост, братец!
Верблюд  согласился и отдал хвост. Он остался ждать их на берегу. Целый день верблюд в ожидании пил воду и глядел на дорогу. Но ни коня, ни марала не было видно.
– Проходит  ещё один день – они не возвращаются. Проходит третий день. Марала и коня нет. Целый год прождал верблюд  своих   приятелей на берегу, надеясь получить обратно рога и хвост, но так и не дождался.  Остались они у марала и коня. Но поскольку рога у марала не свои, то каждый год он сбрасывает их на землю. Потом ждёт, пока отрастут новые. А обманутый верблюд  до сей поры одиноко бродит  посреди  степей и пустынь. Чтобы избежать с ним встречи, марал в эти места не захаживает, бегает по таёжным лесам. Конь, который обманом взял хвост, пугливо убегает прочь, едва завидев верблюда.
А  верблюд с  тех пор стал самым некрасивым и сердитым животным.
– Говорят, так и было – заканчивает  свою сказку  бабушка.

*Сют-Холь – Молочное озеро – озеро в Туве
*Сумбер-Уула – символичное сказочное название горы в Туве
*Дангына — царевна

ВЕЛИКИЙ  СКАЗИТЕЛЬ  ЧАНЧЫ-ХОО

– Бабушка, откуда ты знаешь так много сказок? – спрашивают  внучата.
– Рядом с нашей юртой  жила многодетная семья известного сказителя *Чанчы-Хоо    Ооржак,  который был  одарённым от природы человеком. Он знал много сказаний.  Мне запомнился его приятный и мелодичный голос, напоминающий горловое пение, которым он исполнял сказания – *ыдыг.   Чанчы-Хоо   был среднего роста, крепкого сложения, с открытым взглядом, с густыми чёрными волосами. Он  был  скромным,  общительным  и  добрым человеком.
Чанчы-Хоо  зимними вечерами, после завершения работ, исполнял сказки детям и взрослым. Исполнял сказки также на похоронах, при рождении ребенка, на охоте.
Он  исполнял сказки, сидя на своем излюбленном месте возле очага юрты, сложив руки на коленях. А охотники говорили, что после охоты  Чанчы-Хоо  рассказывал сказки, легенды, предания на охотничьи темы, лёжа, часто приподнимая голову, иногда покуривая. Охотники часто брали его с собой, чтобы  после утомительной охоты, вечерами у костра коротать время. Сказки  Чанчы-Хоо  слушала  и  Хозяйка  тайги, за что вознаграждала охотников богатой добычей.
Сказочник-тоолчу  Чанчы-Хоо  обладал исключительной памятью, во время повествования никогда не делал пауз, чтобы вспомнить продолжение. Излагал сказания от начала до конца вдохновенно и увлекательно. Сказки он  пел речитативом. Из десяти детей  Чанчы-Хоо  только  трое –  Дакыл,  Дадар-оол  и  Кудер-оол   выучили ряд сказаний, но в отличие от отца, они не пели их, а исполняли эпос прозой.

*Чанчы-Хоо   Ооржак – знаменитый тувинский народный сказитель. Он знал наизусть свыше ста сказок, эпосов, сказаний, легенд, сотни песен, поговорок, загадок и благословений. Чанчы-Хоо  научился сказывать от своего отца – известного сказителя  Чапаажыка  и от своего брата  Шара-Хоо. От эпического певца  Чанчы-Хоо  Ооржак  в  Монгун-Тайге  научились сказывать его ученики  Саая  Самбуу, Салчак Шошкуй, Салчак  Дондук, Ооржак  Дадар-оол  и  др.
*Ыдыг – речитатив, поющая форма сказок.

ШАМАНЫ

– Бабушка, кто лечил в древности больных людей, ведь тогда врачей не было?
– Да, Аяс, на протяжении тысячелетий шаманы были единственными врачевателями тувинцев. Шаманы подражают  звукам природы. Они полагают, что этот звук соединяет их с матерью-землей и питает их ее силой.
–  Мама, ты как врач, шаманам веришь? Они действительно вылечивают больных?
–  Да, сынок, верю шаманам. Через имитацию звуков животных, птиц, ветра, часто практикуемых совместно с народными инструментами – бубном,  *игилем, шаман  интуитивно ощущает, какой звук необходим больному. Этот звук соединяет шамана с матерью-землёй. Их музыка улучшает  кровообращение,  нормализует  кровяное давление. Шаман произносит специфические молитвы или заговоры,  усиливая  еще и звуком бубна. *Сочетание медицины с  музыкой шаманов – это  великое дело.

* Игил – вариант народной виолончели
*Сочетание медицины с  музыкой шаманов – есть факты: исследования французского ученого  Фибиана  Маман  показали, что воздействие этими звуками приводит к разрушению раковых клеток. Шаманов, исполняющих колыбельные песни для очищения отношений пациентов с родителями, регулярно предоставили возможность слушать детям аутизмом (после испуга потеряли дар речи), гиперактивностью  (с постоянными беспорядочными движениями), то перемены в их поведении и обучении были потрясающими. Оказывается, высокочастотный звук пробуждает чувство архаической связи с матерью. А звуки низких частот уменьшают болевые ощущения при воспалении зубов, при родах. При направленном действии музыкой или пением укрепляется иммунная система, улучшается обмен веществ, ускоряется выздоровление.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ  СЫЛДЫС-ШОКАРА

У дедушки  табунок лошадей был – голов десять. Я тосковал по своему жеребёнку Сылдыс-Шокар, когда жил в посёлке с родителями.
Во сне всё время видел себя на коне. По несколько раз  в неделю мне  снились скачки во время  Наадыма:  то серая в яблоках кобылица  Бора  со своим жеребёнком  Сылдыс-Шокар, то черный жеребец  Кара-Аскыр  с кудрявой гривой и хвостом. Вот вместе со всеми сели на коней и поскакали. Во сне я часто гладил нежными движениями места от морды  до лба и основания ушей своего жеребёнка, угощал его конфетой…
На чабанскую бабушкину летную стоянку  Кара-Ыяш, что  в  верховьях реки  Каргы, я приехал с родителями на мотоцикле. Здесь стояли  уже три юрты – юрты бабушки, брата отца и его дочери – Кара-кыса. Сестра Кара-кыс недавно вышла замуж за  Владимира (прозвище  Моче), очень  похожего по внешности на знаменитого  горловика-певца  Конгар-оола  Ондара.
Летом 1983 года  случилось несчастье – воры  увели табун лошадей дедушки. Я всё время думал об угнанных  лошадях.  Воры не оставили  ни одного коня, забрали  даже старого коня  Шушпен-Мелдера. Через  хараача   юрты  из  дымохода  плохо видно ночное небо.  Я  вышел из юрты. Воздух был тёплый, как парное молоко сарлыка, ночь ласкала мое лицо. Вокруг – синие горы, на верхушках которых белеет снег. Журчит ручей. Небо, как  чёрная  шаль, усыпанная бессчетными блестками звёзд, раскинулось над головою. Мне было не по себе. Мысли, как волны, бежали, обгоняя друг друга. Думы об  исчезновении  любимого коня  Сылдыс-Шокара, не давали  мне покоя ни на одно мгновение. То жалость к любимцу, то гнев на этих воров-скотокрадов вскипали в моем сердце. Только одно желание руководило мной:  во что бы то ни стало найти и вырвать своего коня из рук проклятых воров.
Отец с братьями  Адар,  Адыгжы  и  милиционером поехали по следам в сторону  Алтая. По словам местных чабанов, именно туда воры угнали коней. Но, увы, они возвратились ни с чем.
Мне особенно жалко было своего  Сылдыс-Шокара.  Я  мечтал, чтобы  всё было, как в сказке  «Боктуг-Кириш   и  Бора-Шээлей», рассказанной бабушкой.
«БОКТУГ-КИРИШ,  БОРА-ШЭЭЛЕЙ»
– Шыян ам!
– Кто слушает об отваге и храбрости Бора-Шээлей, тот становится ещё более бодрым – такая это сказка.
В древнее прежнее время,                                                                                                           Неизвестно когда именно,                                                                                                                    Эа,  в какое-то  время,                                                                                                                                            В  верховьях  Сарыг-Хема,                                                                                                                               В  устье трёх слияний                                                                                                                           Старик и старуха вдвоём                                                                                                                 Жили-были.                                                                                                                                                                  Эти старик и старуха                                                                                                                                                   у великого по имени Ак-Хан.                                                                                                                         У хана по имени Ак-Хан                                                                                                                                    Подданными были,                                                                                                                                           Такие люди были.                                                                                                                                           Когда они там жили,                                                                                                                           Добра у них было выше плеч,                                                                                                          Скота у них было выше головы.                                                                                              Малочисленный их скот                                                                                                                     очень вырос.                                                                                                                                             Вот так было.
Был у них сын  Боктуг-Кириш  и дочь  Бора-Шээлей.  Однажды старик поднимается на хребет Кара-Дага и видит красную пыль, движущуюся в его сторону. Это  Саратай-Моге  со своим войском приближается к стойбищу старика и старухи, чтобы разграбить их. Старики, узнав  о  надвигающейся беде, оставляют детям жеребенка и под камнем еду.
Брат  Боктуг-Кириш  и сестра  Бора-Шээлей  с утра до вечера играют  на стойбище. Брат и сестра, вернувшись после игры, застают стойбище разграбленным. Они находят  еду  и  жеребёнка, который указывает им спрятанные в пещере родителями богатырское снаряжение и одежду.
Боктуг-Кириш  часто выезжает на охоту, добывает зверей и птиц.  Один месяц проходит, второй месяц  проходит, с каждым годом  он взрослеет, его добыча оказывается все более крупной, а сам он – выносливым и мужественным. Будучи сначала умелым охотником, затем скотоводом и  бесстрашным воином богатырь  Боктуг-Кириш  обладает мужеством, силой,  ловкостью, умом.
Кисть на его шапке – вровень  с  вершиной  тайги  Энгиргей,                                               Смотрит на лоб:  наподобие чистого склона отвесной скалы,                                                          С  ясными, как озерца,  глазами,                                                                                                         Как гора  Когей,  вот такой  богатырь  Боктуг-Кириш.
Умная,  находчивая, смелая  девушка  Бора-Шээлей  тоже взрослеет. Как заботливая сестра она предостерегает брата от грозящих ему опасностей.  Со временем  Бора-Шээлей  превращается в  меткого стрелка,  отличную наездницу, воинственную богатырку. Всё это сочетается  в ней с  красотой, женственностью, нежностью,  она прекрасна, как восходящее солнце и светится, словно луна.
Глянул брат на Бора-Шээлея:                                                                                                  Вдаль посмотрит – лунный свет излучает,                                                                              Близи  посмотрит – солнечный свет излучает.                                                                         Она и хранительница домашнего очага,                                                                                 искусная мастерица, гостеприимная хозяйка.
Во время охоты Боктуг-Кириш  убивает чудовище  Амырга  Кара-Моос  с золотой  грудью, с серебряным туловищем и освобождает из его брюха людей. Из шкуры  Амырга  Кара-Мооса  он, как заботливый семьянин,  устраивает дом для себя и сестры.
Несмотря на  предостережения сестры  от грозящих ему опасностей однажды во время охоты  Боктуг-Кириш  погибает. После его гибели на охоте сестра обращается к ламе, сидящему в пещере. Тот, прочитав черную сутру, советует ей поехать к дочери  Караты-Хаана – Золотой царевне, чтобы оживить своего брата.
Три лебедя, пролетая над стойбищем  Боктуг-Кириша, сообщают  о том, что у Караты-Хана состоятся состязания женихов, они приглашают его принять в них участие. Бора-Шээлей в облике брата отправляется по их следу.
У  Бора-Шээлея  конь  Бора-Хол  ростом с гору, длиной в тридцать саженей, с хвостом в три обхвата. Конь знает человеческую  речь. Кроме коня  Бора-Шээлей  имеет тугой крепкий лук. На его верхнем конце вырезано тридцать драконов, а на нижнем конце – шестьдесят драконов.
Конь  вдруг встал. Бора-Шээлей  соскочила: «Мой конь, почему же ты стал?» — говорит.  Конь отвечает:
– И в чужой земле ты в таком виде будешь?
– А ведь верно, в таком виде нельзя — подумав, Бора-Шээлей  превратилась в малыша-малолетку  в войлочном тоне – пальто, на  стригунке со спутанной гривой, с седлом без подушки, с деревянными стременами.
И когда она ехала мелкой трусцой, заметил её пастух верблюдов Агылдыр-старик на белом коне  и спросил: «Здравствуй, сын мой, с огоньком в глазах! Как имя твоё, куда направляешься, что за поездку-путь совершаешь?».
Бора-Шээлей ответила: «День добрый!  Место, где была юрта родителей, хвощом поросло, бурьяном покрылось. Погиб мой брат  Боктуг-Кириш.  Ищу Золотую царевну, у кого есть лекарство для брата, чтоб оживить его».   Старик в ответ:  «Десять удальцов с десяти сторон собрались.  Им приходится победить в трёх традиционных состязаниях: стрельбе из лука, конских скачках  и  единоборстве  с соперниками. Вот первое условие:   богатырь,  чья стрела завтра утром сквозь верблюжьей подвздошной кости пройдет,  отверстие в лисьей подвздошной кости расширит,  ушко у серебряной иглы обломит, в ста воловьих возах дрова подожжёт, железное кожээ  (изваяние) прострелит, в победители выйдет, Золотую  дангыну   хана  возьмёт».
Среди девяти богатырей выделялся  Алдын-Моге   Алтая.  Глянешь  на   его поясницу, как из чугуна сотворена, а белая грудь – наподобие сундука.  На нём были черная соболья шапка, черный шелковый тон (халат), черные юфтевые  идики (обувь), тугой  красный лук  с  боевой стрелой. Алдын-Моге  гордо сидел на своем  богатырском коне.
Попытки-выстрелы  девяти богатырей во главе  Алтын-Моге  Алтая в цель не попали. Тогда малыш-малолетка просится у хана разрешить выстрелить. Он разрешает. Тогда  Бора-Шээлей:  «Хорошо!», — сказала. И на серый холм  Болчайты, плохонького своего стригунка ведя в поводу, плохонький свой лук на ходу обтирая, стрелу очищая, она  стала подниматься. В толпе собравшихся: «Ох,  жалкий  малец! Кто последним стреляет, таким должен быть» — говорили. И, хохоча, ничком падали, затем садились, опять падали, вскакивали, потешаясь, – так хохотали.
Поднявшись на холм,  Бора-Шээлей   прежний облик свой приняла, тетиву тугого крепкого лука так натянула, что она зазвенела; стрелу со стальным наконечником о твёрдую подошву  идика (обуви)  заостряя-затачивая, поточила. «Не  я  прицелилась – мой брат  Боктуг-Кириш прицелился!» — сказала. С утра  оттягивая, до вечера оттягивала.  И, когда от руки, державшей стрелу, вспыхнул огонь, от руки державшей, сверкнуло яркое пламя, на верхнем и нижнем концах дым заклубился, когда вырезанные на нижнем конце шестьдесят драконов зарычали,  когда козлы-козероги  стали биться друг с другом, лягаться, а на спинке тигры и львы оскалились и ощерились, оттянула её до предела.  «Руку  мою,  наперсток державшую, не задень, руку мою, иголку державшую, не зацепи!» — сказав,  пустила стрелу – и тогда  та сквозь отверстие верблюжьей подвздошной кости прошла, отверстие в лисьей подвздошной кости расширила, ушко у серебряной иглы обломила, дрова в ста воловьих вьюках подожгла, попав в железное кожээ, его разнесла и на той половине желтой степи в нижний склон одинокой горы стрела вонзилась. Прорезь дрожавшей стрелы видна.  Бора-Шээлей  в мгновение ока помчалась и стрелу вырвала. «Как мой выстрел, друзья?» — спрашивает. «Лучше выстрела не бывает!» — заговорили в толпе.
Алдын-Моге   Алтая: «Хотя в стрельбе выигрыш твой, мы ещё увидимся на скачках с тобой». И коренными  зубами так заскрежетал, что крошились они, и задними зубами так заскрежетал, что ломались они.  Алдын-Моге:  «Завтра утром, когда забрезжит рассвет и вершины гор, посветлев, пёстрыми станут,  на той половине желтой степи ты и я с девятью богатырями,  со своими  конями, знай, должны быть готовыми. Твоего паршивого коня мой богатырский конь перескачет» — сказал.   Бора-Шээлей:  «Погибнет мой конь  или останется он  в живых – только бы поскорей!» — сказала и тут же ускакала.  Приехав на ту половину желтой степи,  Бора-Шээлей   сняла с коня  посеребренное его седло с узорами луны на правой  и левой стороне, широкий, как озеро, черный потник, шестьдесят две подпруги, чтоб он отдыхал. Её конь Бора-Хол, как и она, возмужал:
Конь Бора-Хол                                                                                                                                               в шестьдесят саженей длиной,                                                                                                              с  шестьюдесятью двумя отростками на рога                                                                                                      с  восемнадцатью клыками,                                                                                                                     с  хвостом в три обхвата,                                                                                                                       с шерстью в три пальца,                                                                                                           Пасшийся около  Болчатылыг-Тей.
Конь Бора-Шээлея  наделен  необыкновенными  скаковыми качествами:  годовой путь превращает в месячный, семилетний путь за семь месяцев преодолевает, поэтому конь  Бора-Шээлея  всех коней  догоняет и обгоняет. Бора-Шээлей  в мгновение ока помчалась и спрашивает:  «Как мой конь, друзья?».  «Лучше коня не бывает!» — заговорили в толпе.
Алдын-Моге  твердые кости, ртом выплевывая,  а мягкие кости, носом выдувая, говорит:  «Твои суставы ещё не укрепились. Такого, как ты, к небу закину, в землю втопчу!  Завтра утром, когда забрезжит рассвет и вершины гор, посветлев, пёстрыми станут, ты, на той половине желтой степи, я – на этой половине, знай, должны быть готовыми. Мы померимся силой рук и ног, матерями рождённых!».  Бора-Шээлей:  «Погибну или останусь в живых – только бы поскорей!» — сказала и тут же ускакала.  Приехав на ту половину желтой степи, Бора-Шээлей  надела борцовское одеяние брата, сшитые из шкур восьмидесяти лосей, но груди были  заметны. Не зная как быть, к коню  подбежала:  «Хороший мой конь, как мне убрать груди мои, матерью рожденные? Конь говорит: «Да, неладно это. В правой части седла, под седельной подушкой огненно-жгучая должна быть трава. Когда  Бора-Шээлей  этой травой потерла груди, незаметными стали. В это время  Алдын-Моге  Алтая  надев, натянув одеяние борца: «Где ты  Боктуг-Кириш?» — прокричал.  И пошёл, взмахивая руками,  так подпрыгивая, что чёрная земля задрожала, эхо прокатилось по скалам. Бора-Шээлей  свой тон (халат)  на седло положила и, подпрыгивая, навстречу ему пошла. Как только сошлись, оба богатыря, оказалось, не выжидая схватились. Богатыри борются один  месяц – тридцать суток, два месяца – шестьдесят суток, три месяца – девяносто суток. Уйдут они в степной край – становится он горным, придут в горный край – степью становится, а край равнинный так истопчут, что кочковато-бугристым становится.  На  миг  Бора-Шээлей  глаза  отвела и видит: вроде пегий орёл прилетел. Владыка  Энгиргея – Эрен-Улат, став пегим орлом, подлетел, между лопаток ей снадобье своё отрыгнул, и тогда в груди  у неё прибавилось силы. Сразу вниз ринулась, за ноги  Алдын-Моге  схватила и стала крутить тридцать дней – один месяц, шестьдесят дней – два месяца. А как глянула – одну только ногу  Алдын-Моге, оказалось, держала. Вгляделась-всмотрелась: кровь  Алдын-Моге  Алтая  скалы, деревья, камни обрызгала.
Бора-Шээлей  задумалась:  «Кровь  Алдын-Моге  Алтая, попавшая на деревья, пусть красной корой у деревьев станет! Попавшая на жимолость, таволгу – пусть красным покровом у жимолости, таволги станет! Попавшая на скалы, камни – пусть красным покровом скал и камней станет! Нога, что осталось не схваченной, пусть украшением на одежде потомков станет, к золоту прочно присоединяясь!» —  Бора-Шээлей  заклятье так произнесла.  Бора-Шээлей  к своему коню подошла, села верхом, к  Караты-Хану  в  аал прискакала. Хан  сиденья-олбуки  ей подстелил, велел густой чай сварить, в чайник-домбу его налил, жирное мясо, лепёшки-сладости разложил и стал угощать. «Теперь уже состязаний-испытаний не будет, белую юрту поставлю и отдам за  тебя свою дочь, выделив половину своего выращенного скота, всякого добра, простого народа!» — приятное слово сказал.  Бора-Шээлей: «Хорошо, хан-тесть мой. Но у меня ещё есть дела, когда я их закончу, на обратном пути к вам заеду».
Бора-Шээлей  просит у  Золотой  дангыны   Караты-Хана  волшебный шелковый  белый  платок, оживляющий умерших людей. Она дает  Бора-Шээлей.
Бора-Шээлей  к утесу-скале подошла:  «Утес-скала  моя, откройся,  единственного брата своего вынесу!» — сказала и зарыдала. И вот утес-скала  «чалт!» — открылась. Тело брата вынесла, тут же утес-скала плотно сомкнулась. К месту для юрты брата перенесла, потник  под ним расстелила, под голову седло положила, шапку ему завязала, шелковый белый платок из-за пазухи вынула.
– Боктуг-Кириш,  если чувствуешь, что это я, перевернись! – сказала и лицо ему, платком обтерев, обмахнула, — хотя женщина через мужчину  не должна перешагивать, но пришла нужда перешагнуть через тебя. И когда через поясницу брата перепрыгнула, он перевернулся и задышал, открыл глаза:  «Ох, разума, что ли, лишился?  А-а, заснул я!» — сказал, и не поднимая головы, пошатываясь, быстро поднялся. Тут  Бора-Шээлей  от радости засмеялась. А  Боктуг-Кириш  стал припоминать:
– За  аргар-кошкарами  гнался, свалился с коня, звуки  «чык-чак»  вспомнил – вот как было!  А сестра моя – молодец!
Верных коршуна и сокола брат с сестрой просили разузнать, куда их старых отца с матерью увели, умерли они или живы и судур – черную вещую книгу открыли и стали читать. Выпадало, что они живы, живут в нищете, недалеко в восточной стороне, за девятью перевалами, за девятью реками, на  могучей   Узун-Кара-Хем. Пока они листали, вызнавали, коршун и сокол прилетели и сообщили:  «Родители ваши живы, живут в нищете, недалеко в восточной стороне, за девятью перевалами, за девятью реками, на могучей  Узун-Кара-Хем». Сестре он наказал:  «Аян-Кула  давай  в  меру травы, давай  в  меру  воды, для  дальней  поездки-дороги пищу-еду, пропитание-силу мне  приготовь»», сказал  и  лег  спать,  сном, длившимся месяц. Поспав месяц, Боктуг-Кириш  поднялся. Всё, что нужно готово уже; у  Аян-Кула  желудок-живот втянулся, стал он к походу готов и с места рвется. Всё, что нужно в широкий черный  таалын (переметная сума из кожи) положил, поел он пищу-еду – при ней месяц-год не бывает голода-жажды. Сестре своей наказ дал, Аян-Кула оседлал, верхом сел, тугой крепкий лук за спину вскинул, в колчан  стрелу с черным наконечником положил и в новолуние – лучший из дней на священный серый холм прискакал, совершил поклонение и за мать и отца, отправился  месть-возмездие совершить. Его конь мчался  в восточную сторону ниже небес с облаками, выше деревьев с ветвями, годовой  путь  в  месячный превращая,  месячный путь  в  суточный превращая, где высокие горы – по склонам ступал, где низкие горы – по вершинам ступал.  Боктуг-Кириш  едет,  пронзительным свистом свистит, сыгыт-хоомей  исполняет, протяжно поет. Когда  Аян-Кула, едва коснувшись земли, ступал – камни и  комья  с зайца величиной, отскакивая, отлетали. Преодолев семилетний путь за семь месяцев, через девять перевалов перевалил, через девять рек переправился;  «В этом месте мой конь и я сам отдохнем», — Боктуг  решил.  Криками  «айт-дойт!» погнав зверей  с того склона горы на этот её склон,  тридцать-сорок маралов, маралух  подстрелил;   криками  «айт-дойт!» погнав зверей  с  этого склона горы на тот её склон,  шестьдесят-семьдесят архаров-кошкаров  подстрелил; туши собрал, вырвал деревья в горном лесу, притащил. Большой огонь развел, на лесины-жердины по всей длине тридцать-сорок маралов,  маралух  на верхнюю половину, шестьдесят-семьдесят архаров-кошкаров на нижнюю половину нанизал. Коня отпустил, потник его расстелил, в изголовье седло положил, сном, длившимся, месяц поспал и поднялся. На верхнюю половину лесин глянул – и тридцать-сорок  маралов,  маралух,  съедая, проглотил, выплюнув твёрдые кости, выдохнув мягкие кости, на нижнюю половину лесин глянул – и шестьдесят-семьдесят архаров-кошкаров съедая, проглотил, выплюнув твёрдые кости, выдохнув мягкие кости. Кликнул коня, привязал, поел пищу-еду – на большой хребет прискакал.
Поехал к старику, пасшему табун у самой горы; обратив себя в малыша-малолетку в войлочном  хевенеке, с поясом из ивы, в шапке из бадана, с хворостиной-кымчой, со стрелою из таволги, с луком из караганы, на саврасовом  стригунке со спутанной гривой, с седлом без подушки, с деревянными стременами, поскакал. И когда подъезжал, старик навстречу ему поскакал.  Мальчик с коня соскочил, его поприветствовал. Старик в ответ поздоровался и спросил:  «Где твой аал?  Как имя твоё и коня твоего? Куда, сынок, направляешься?»  Мальчик говорит:  «У меня  аала нет. Я, дедушка, человек, который земли обходит, выпрашивая еду, тем и кормится. Как ваше имя?  Как вашего коня прозвища?  Какого хана это стадо-табун?» — спрашивает.  «Это табун лошадей  Саратая-Моге, имеющего коня  Сарыг-Шокара, а имя моё – Чылгычы», — говорит. «А человек по имени  Саратай-Моге – мягкий, добрый ли человек? У себя он сейчас?  Вон там два  аала стоят: какая юрта его?».  «Он суровый, жестокий человек. Если разгневается, своей золотой кымчой-допурзак только и бьёт. Те два  аала  и  есть  аалы  двух  жен  моге. Но самого  моге  нет в аале: на охоту отправился. «Встречусь-ка с самим моге!». И вверх по реке трусцой поехал. Старик: «Вот храбрец, кулугур!  Непростой человек!» — удивляется. Едет он, а навстречу ему едет богатырь, подобный горе Когей, с ясными, как озерца глазами, с конем  Сарыг-Шокаром, тушами – вяленым мясом, шкурами-сыромятью  так он увешан, что не видно ни крупа, ни головы.  Богатырь, даже  не  поздоровавшись:  «Где твой аал?  Как имя твоё и коня твоего? Куда  направляешься, почему  скитаешься-бродишь?» — спрашивает.  Боктуг-Кириш:  «Живу прямо в западной стороне, на  Элдиг-Хеме,  с  рождения  владею   Энгиргеем  и  Кангыргаем;  Зовут меня    Боктуг-Кириш, имеющий  коня  Аян-Кула. Еду  я, думая: «А что если сразиться с человеком по имени  Саратай-Моге, имеющим коня  Сарыг-Шокара?»  Он в ответ: «Зовут меня Саратай-Моге, имеющий коня  Сарыг-Шокара, храбрейший из мужей, ни разу не проигравший состязания тем, кто с крепким большим пальцем. Если прибыл, желая сразиться со мной, давай померимся силой четырех наших рук и ног, матерями рожденных!». Разгневался.  Боктуг-Кириш:   «Что тратить время тому, кто в пути, давай померимся силой четырех наших рук и ног, матерями рожденных!» — говорит. Оба богатыря бороться решили. Боктуг-Кириш   ускакал, на коня путы надел, сам  шодак-шудак  из шкур шестидесяти лосей снизу  вверх, сверху вниз затянув, надел плотно, так, что негде просунуть и кончик иглы, и стал ждать. Когда забрезжил рассвет и вершины гор, посветлев, пёстрыми стали, Саратай-Моге, подпрыгивая,  пошел – черная земля задрожала, земля с травами заколыхалась. Боктуг – навстречу ему прыжками, а как сошлись, оба богатыря кругом, кругом пошли: вокруг друг друга обходят. И вот – «кап-шак!» — схватились, девяносто дней – три месяца – не отпускают друг друга. И тут вспомнил  Боктуг  один ловкий захват.  Саратая-Моге  за обе подмышки схватил, девяносто дней – три месяца – его крутил, крутил, до окраин весь мир обойдя, землю всю исходив, закинул на лопатки свои первозданные, и на зеленый бугор швырнул: синее небо содрогнулось, черная земля задрожала, крестец  у  Саратая-Моге  раздробился. Боктуг-Кириш  на его белую грудь наподобие сундука, как на сидение, сел и говорит : «Моих отца с матерью захватив, утолил ты жадность свою, пожитки их захватив, насытил утробу свою. У забитой скотины кровь  собирают, прежде чем человека убить, последнее слово ему дают.  Слово свое скажи!» Саратай-Моге в ответ: «Правда, что ездил по свету, добычу выискивал,  грубил, хватал. О чем мне просить после того, как столько сделал плохого?  Убить или  оставить живым – воля твоя, только прошу: с конем моим ты обращайся, как со своим!» — говорит. Боктуг-Кириш  с него соскочил:  «Пусть тело его снизу черви под землю растащат, сверху – птицы по небу разнесут!» — сказал. Разрубив  Саратая-Моге, по сторонам куски разбросал, косицу его оторвал. А его снаряжение дунув, в коленную чашечку превратил и в  таалын  положил. Что в тороках у коня  Сарыг-Шокара  было, к своему коню приторочил, ведя в поводу, прискакав к старику  Чылгычы  передал:  «Этими тушами-шкурами с  товарищами поделись, — седло с потником, сбрую коня себе положи, когда понадобится – отдашь», — сказал, передал коня и к  аалу отправился. В это время отец его пас у дороги телят. Пешим он был и не узнал своего сына. У  Боктуг-Кириша   сердце-душа  разрываются. Он с коня соскочил:  «Я  ведь сын твой  Боктуг.  Вашего врага  Саратая  я уничтожил. Вот его коса. В наш аал теперь мы отправимся!» — заверяет отца. Старик сыну поверил, заплакал, о страданиях своих рассказывать стал. Он отцу говорит:  «К себе иди, куда телята твои денутся?»  Про юрту, где его мать  спросил и ускакал. К юрте старшей жены  Саратая  прискакал: «Не это ли коса  твоего мужа, который  чужой скот и добро грабил? Из этой юрты убирайся сейчас же, вон в ту юрту иди!»  Косу отдав, прогнал её прочь. Со старым отцом и матерью беседуя о хорошем – смеялись, беседуя о плохом – плакали. В  большую трубу  Саратая-Моге   Боктуг-Кириш   протрубил – много подданных  собралось, отовсюду велел скот  Саратая-Моге  собрать, за один месяц  всё подготовил, на коня  Сарыг-Шокара  отца  своего  посадил, на  Озен-Кула, хоть он и старый, мать свою посадил – оставив в становище  Саратая  коновязь, загон для скота, в  землю свою отправился. Загомонили люди, его подданные, забелели галька-песок, закачались груженые вьюки, замычал погоняемый скот. Боктуг-Кириш  народ до середины пути довел: «Ну, отец, путь разве не знаешь?  Доедете сами», —  сказав, вперед поскакал. Кочующий аал подошел, белую юрту поставили, скот на пастбища перегнали, народ весь собрали, устроили  пир так пир – на шестьдесят дней; Когда пир закончился, два  аала  образовалось:  отец на две части скот поделил, на две части добро  поделил. Тогда, кто коней  Саратая-Моге  пас – старика Чылгычы, — скотом сына  ведать назначил, белую юрту ему поставил. «Жизнь свою проживи в  благоденствии!» — его в юрте поселив, так отец пожелал.
Бора-Шээлей  признаётся  Караты-Хаану, что она девушка. Караты-Хаан  ещё раз убеждается в мудрости  Бора-Шээлея, выдаёт замуж её за своего сына. Боктуг-Кириш  женится на Золотой  дангыне  Караты-Хаана.  С  могуществом-силой   Бора-Шээлея  и  Боктуг-Кириша  молнии сверху совладать не могли, и злые силы снизу совладать не могли, и несчастья сторонние совладать не могли. И зажили они. «Они-то  ушли, я же пришёл», – так пел сказитель  Чанчы — Хоо  народное  сказание, и  я, как смогла, это вам передала, –  закончила бабушка.
После  эпоса  я  вместе с братьями и сестрами долго не мог заснуть. А потом мне приснился  сон: нашелся мой  Сылдыс-Шокар.  Он,  как конь  Бора-Шээлея, стал ростом с гору, длиной в  тридцать саженей, с  хвостом в три обхвата. Он  мне  говорил – как  человек:
– Я  от  этих  воров  дважды  убегал, но они меня успевали  догнать и страшно били. А вот третий  раз – не поймали – и  я  перед  тобой.
Я его нежно, ласково обнимаю за шею, стал целовать морду  и вдруг слышу:
– Сыночки, поднимайтесь, пора!  Надо овечек выгонять с утренней прохладой.
Я открыл глаза и увидел не  Сылдыс-Шокара, а бабушку. Она  разбудила  нас с братом.
«Ох, зачем мне это счастье приснилось! Что бы я не отдал, лишь бы не просыпаться».
– Эх, бабушка, зачем ты меня разбудила? Я  Сылдыс-Шокара  видел  в  хорошем сне!– пожаловался  я, поднимаясь с постели.
– Ох, сынок, в это время, когда трава начинает пробиваться и закукует  кукушка, человек особенно тоскует по ушедшим.  И я услышала поутру  голос  кукушки – больше  уж спать не могла, так как  вспомнила  свою самую старшую  дочь  Балды,  которая  умерла при родах  в  этой же юрте от кровотечения. Её дочь-то в живых осталась. Балды – это мама Гали. Галя – внучка мне, а не дочь. После смерти  Балды  совсем молодой зять Серен-Чимит  места себе не находил, очень переживал. Тогда, я с дедушкой   решила отпустить его на малую родину –  Моген-Бурен,  чтобы он там обзавелся новой семьей. Сейчас у него другая семья, говорят, детей много.  От сироты не умирают, выходила с трудом малышку-сироту Галю. Жизнь – такая штука, без потерь не бывает. А ты не переживай, Аяс, найдется твой  Сылдыс-Шокар!
Прошло два года. Сылдыс-Шокара   с табуном искали не только наша  семья, а всем миром и чабаны, и табунщики…  Мне говорили, что, наверное, уже съели моего коня конокрады. Ведь следы табуна вели на Алтай, а там любят конину, особенно зимой. От таких слов я горько плакал – так  жалко было  Сылдыс-Шокара.
Но  однажды, далеко в степи показался силуэт  усталого, худого коня с  оторванной уздечкой. Я, Адар, Адыгжы побежали навстречу коню. Мы  узнали  Сылдыс-Шокара  и  громко  заревели, обняв коня за шею. На коне были видны кровавые следы от железных кандалов. Было ясно, что конь неоднократно совершал побеги из-под неволи.
Долго мы потрудились, чтобы поставить любимого коня на ноги. Наконец  Сылдыс-Шокар  поправился  и  мы его начали готовить к скачкам.

СКАЧКИ

Аалы ещё в *чайлаге. Скоро будет  Наадым – летний  праздник  животноводов. Люди тут и там готовят скакунов, готовятся и борцы.  В  нашем и соседнем  аале  тоже готовили  лошадей  для скачек.  У нас в скачках на лошадей без седел обычно сажают мальчишек лет  десяти – двенадцати. Так что  только от твоей ловкости зависит, удержишься ты на бешеной рыси  либо свалишься, как куль с  травой. Тогда  мне было лет  восемь.
Вот и настали долгожданные  скачки.  Я  в  восторге  ласкал своего   Сылдыс-Шокара,  обтирал ему потную морду, говорил  добрые слова:
–  Мой конь, Сылдыс-Шокар, обгони всех скакунов. Ты сбежал от проклятых воров, и в этих скачках ты обязательно должен выиграть!
Было тепло, в свете лучей заходящего солнца красиво золотились лошади. Группа мальчиков, юношей на горячих иноходцах вскачь понеслась по степи, среди них – брат  Адар  на  Сылдыс-Шокаре. Через несколько минут всадники исчезли из виду.
Около финиша, находящегося на опушке маленькой рощи и отмеченного двумя большими флагами, собралось много народа.  Мои родители, их друзья и родственники, дедушка с сыновьями, родственники умчавшихся всадников оживлённо обсуждали шансы на успех тех или иных  претендентов. Шло время, а лошади не показывались. Прошло ещё несколько минут, и вот вдали показались всадники. Рядом со мной был  друг  Борбоо, его брат  Артыш  на  Аян-Кула  тоже участвовал в скачках. Он мне с    гордостью сказал:
– Вот, увидишь, первым прибежит мой конь  Аян-Кула, на нем мой  брат – опытный седок  Артыш. Ведь в прошлом  Наадыме  они заняли первое место.
– Нет, нет, не твой конь, а мой  Сылдыс-Шокар  с братом  Адар  перегонят  всех. Вот увидишь, Борбоо – поспорил  я.
Они мчались к финишу, растянувшись по степи длинной линией. Эта линия образовалась благодаря неравенству в силах иноходцев и, главное, мастерству всадников. Сейчас, на прямой,  оставшиеся,  старались отыграться и неслись, как ветер, подбадривая коней гортанными криками. Но даже те, которые были впереди, далеко отстали от Адара на Сылдыс-Шокаре,  вырвавшегося  вперёд почти на полкилометра. Ровный, лёгкий бег коня  Адара  был стремителен и прекрасен. Стоя на стременах, пригнувшись к шее коня, Адар  вел его по абсолютно верно рассчитанной прямой. Мне, стоявшему у самого финиша, казалось, что его конь не приближается, а непрерывно и быстро растёт, оставаясь, всё время на одном и том месте…
– Адар!   Адар!  Сылдыс-Шокар !  Сылдыс-Шокар!
Крики росли, как лесной пожар, распространяясь по опушке рощи, по берегу реки  Мугур, всюду, где толпились зрители…
– Адар!  Адар!  Сылдыс-Шокар!  Сылдыс-Шокар!
Под шум и крики всадник промчался через финиш между шестами и круто осадил коня. Это действительно был мой брат  Адар  с моим любимым  Сылдыс-Шокаром. За  Адаром  к финишу прибыл брат моего друга –  Артыш  на  Аян-Кула, третьим был худой, высокий парень на золотом коне  из   Мугура. Остальными зрители уже не интересовались, побеждённые свернули коней в сторону, не доезжая до финиша.
Адар, с раскрасневшимся лицом, с развевающимися на ветру волосами, задыхался  от своего успеха. Со всех сторон к нему вместе со мной бежали дети, мужчины, женщины, а дедушка, возбуждённый и радостный, бормоча:
– Молодцы!  Адар!  Сылдыс-Шокар!  Молодцы! –  хотел помочь  Адару  сойти с коня. Но  Адар  ловко соскочил с седла сам. Я, быстро вынув из кармана конфету, поднес её на ладони  своему коню. Адар  по-детски рассмеялся открытым счастливым смехом, взял коня  за повод, погладил мою голову  и повел коня к стадиону, провожаемый завистливой толпой сверстников. Я шел рядом с гордо поднятой головой, обнимая за шею своего  Сылдыс-Шокара.