В тот вечер меня звали на очередное творческое мероприятие, и я привычно отказался, потому что душу бередить не хочется. Ничего кроме неприятностей это самое творчество не принесло, как для меня, так и окружающим; оно было как болячка, сковырни которую, так и будет не заживать, зудеть и гноиться. Однажды я даже сбежал с одного такого сабантуя, дело происходило в доме культуры, я уселся там, на лестнице, и просто молчал. Помню, под лестницей ещё дерево было декоративное с красными листьями, и по возвращению в привычную жизнь, на завод, я создал некое посвящение этому дереву, а так же пыли и одиночеству.
Подобные вечера никогда и никем не спонсировались, все организационные вопросы ложились на плечи обычных энтузиастов, которые на собственные средства снимали помещения, набирали людей, иногда талантливых, но чаще всего выносящих мозг организатору данного сборища. Вот теперь объявился новый чудак, набрал кредитов и выкупил здание сельского клуба, чтобы собрать самобытных поэтов и музыкантов со своей родины. Пожалуй, идея неплоха, вот только зачастую все эти культурные мероприятия чаще всего заканчиваются чаепитиями, постепенно перетекающими в пьянку. Начинают изливать душеньки, кому-то что-то там доказывать – одним словом, продолжается высокоинтеллектуальная беседа.
Нередко это люди одной тусовки, хотя нередко посещают эти мероприятия люди, которых можно обозначить непризнанными гениями. Обычно у людей такого типа всегда проблемы, они вечно чем-то недовольны, у них практически постоянно чёрная полоса и череда проблем и неприятностей. На вечерах творчества их обыкновенно пробивает на откровения. Они уже начинают и о творчестве забывать, поскольку единственное зачем пришли, так это за возможностью выговориться, быть услышанным и излить душеньку. Но не будь у них ощущения безысходности, вполне может быть, и творчества у них никогда б не было.
Но есть и ещё одна категория людей, посещающих подобные мероприятия. Это господа-всезнайки, являющиеся звёздами творческого бомонда; это эдакие современные прочуханые стендаперы. Жизнь их нередко протекала по строгим классическим канонам: школа, институт, работа. Зачастую они выросли среди людей высокого искусства или даже людей, одобряющих новомодные, свойственные определённому веянью тенденции, вплоть до хиппизма. Такие не под колыбельные выросли, а под творения Джона Филлипса. Чаще всего к такому навороченному контингенту примыкают редкие непризнанные гении из первой категории. Хотя, стоит оговориться, не все; большинство же ведут себя, как в компьютерной игре боты, что, видя стену, долго стучатся по ней головой, даже не помышляя, что стоит стену просто обойти или найти выход, вот потому их практически никогда и не покидает состояние фрустрации.. Всезнайки — это настоящие творцы, уникумы, их жизнь протекала чаще среди себе подобных, но при этом они считают, что в праве судить людей первой категории, которые как бы зависли между миром иллюзий и реальности. Причём мир иллюзий – это обычная банальщина, повседневность всезнаек, которые бесконечно будут давать советы, до утра дивиться происходящему в неизвестной им реальности. Диспут между всезнайками и гениями нередко может перерасти в реальный батл, достойный лучших традиций контр страйка. Но у всезнаек есть одна немаленькая проблемка – они пытаются лезть судить ту жизнь, о которой не имеют ни малейшего понятия: чужая жизнь протекала у них как-то побоку, кучковались же в компаниях себе подобных, так же не пытающихся думать инаково.
Признаюсь, я сам некогда мечтал стать всезнайкой, ибо даже психологически более комфортно находиться среди людей, которые понимают тебя, и которых понимаешь сам. Если этот дисбаланс нарушен, человек автоматически переходит в категорию самородков. Это удивительно милые, но невероятно зашуганные существа. Равно как и гениев их, также нередко, прельщала сама мысль покинуть привычный мирок, однако у них хватало какой-то мудрости не относиться к собственному творчеству с завышенной долей фанатизма. Да, творчество в их жизни, несомненно, присутствовало, но в отличие от всезнаек сызмальства они привыкли получать не одобрение, а оплеухи. А потому, подрастая, они доверяли свои сокровенные творческие тайны лишь самым близким друзьям и родственникам. Их жизнь мало чем отличалась от происходящего внутри их социума: они так же где-то учились, получали работу, заводили семьи. При этом их невидимой тенью сопровождало творчество, которое вроде как и серьёзным им казалось, но в тоже время оставалось чем-то на уровне хобби. Обыкновенно они не лезли в дискуссии, помалкивали, грустили и задумывались. Чаще всего на таких сборищах всезнайки рекомендовали им как-то совершенствоваться, увеличивать свой интеллектуальный багаж, на что самородки либо отмалчивались, либо отшучивались. И дело было далеко не в том, что на месте всезнайки самородки старались представить, например, начальника цеха или мастера участка, а в том что привычный мирок у них был необыкновенно хрупок. И их мирок полнился не мечтами и фантазиями, как у гениев, а чем-то таким конструктивным, разложенным по полочкам, некой системой, над которой самородки бились годами. И в жизни, между домом и работой, находилось нечто эдакое, способное подарить положительные эмоции и ощущение счастья. Вот в вакууме этого мирка создавалось, развивалось и рождалось у них творчество. Так же в отличие от гениев, сумев пристроиться в окружающей их реальности, которая их, впрочем, вполне устраивала, самородки умудрялись создавать семьи. Иногда жёны их понимали, когда не понимали – относились терпимо: главное, что мужик не пьёт.
Мне, признаюсь, уже не хотелось ощущения присутствия в курятнике, да и не к одной из обозначенных категорий я и сам себе уже не относил (вот настолько оно всё мне чуждо стало), что решил отказаться. Тем более меня ожидала очередная ночная рабочая смена среди тех реликтовых гоминоидов, что сами себя классифицируют не иначе как «человек нормальный»
А такие нередко серые краски повседневности раскрашивают не творчеством, превращая окружающий мир в пестроту будней, а прежде всего пьянкой. Хотя после нулевых появился такой вид досуга, как спортивный зал. Они стали модными, престижными, чаще всего их посещали люди, имеющие некий статус в определённых кругах. Посетителями фитнес-клубов становились как пацаны на велике, так и чуваки на гелике. Последние не жалели бабла на спортивное питание, соблюдали рацион, а иногда помимо всевозможной гормональной дряни покупали из-под полы какие-то «ампулы для качков». И вот после укольчика, приёма бца, натягивали атлетический пояс и, тягая гантели и штанги, орали как психи: «Давай! Тяни! Работай! Хорошо! Не выдыхай! Пошёл! Ещё!» Краснели, пыхтели, обливались потом, требовали чтоб на ресепшене им поставили затёртый до дыр диск «рамштайна», после тренировки отправлялись в душ, одевались, дивились ощущениям, возникающим во время тренировки и уже уходя, тосковали по залу: ощущений таковых не хватало им в повседневной жизни, и какая-то непонятная дикая бесовская сила тянула обратно их на тренировку, в тот удивительный уникальный становящийся незаменимым мирок, в котором можно на мгновение почувствовать себя супергероем и любоваться на чик, приходящих в спортзал в маечках и том, что поколение наших бабушек обозначало не иначе как рейтузами или трусами.
Конечно, мужикам, которые всю рабочую смену мешки ворочали, не до спортзалов было – эмоций и развлечений таким хватало. Но требовалось где-то глубоко, на подсознательном уровне, ощущений скорости и побега. В своё время на блат-хате нелегальных рабочих, я, двадцатилетний болваничик, едва только постигая мир вот этой провинциальной реальности, встретил людей, которые, отпахав рабочую смену, до утра зачитывались фентези. Ещё тогда внутри меня скользнуло осознание того, что все эти книги для таких людей есть не что иное как возможность вырваться из реальности, покинуть её и отрешиться от неё. Но постепенно стало подкрадываться то время, когда компьютеры стали появляться практически в каждом доме – их мирному сосуществованию с телевизором и магнитофоном стало невозможным удивить даже ребёнка. И вот даже взрослые мужики стали покупать компы не только ради переписки в соцсетях и созвона в скайпе, а ради возможности наиграться. Кто вырос в 90-е, тот наверняка помнит, какой же невидалью и диковинкой были игры, как злились и психовали мы, когда наши герои не проходили новый уровень, или теряли жизни, насколько невозможно горячим становился корпус игровой приставки. Теперь же есть и онлайн-игры, что представляют собой банальный развод людей на деньги. Но люди из подпольных рабочих участков предпочитали по старинке – диски. Такой контингент дожидался окончания рабочей смены, чтобы дома, в ночной тишине, просидеть до утра, лазая по каким-нибудь лабиринтам, убивая виртуальных монстров.
На упомянутых мною рабочих участках компания собиралась разношёрстная, но все они были связаны какой-то неуловимой общей идеей, мыслью. Попав в эту среду, даже что-то менялось в сознании людей. Например, отучится какой-нибудь фраер, скажем так, на очередного какого юриста и вернётся в родной город в силу личных обстоятельств. Сначала с годик по рынку пошатается грузчиком, надоест хребет ломать. Придёт на работу устраиваться, а старший над ним окажется его сверстник, которому и семь классов отмотать в лом оказалось. Сначала к фраеру присматриваются, нагружают работой, но, если увидят, что не психует, старается и пашет на равных, то предлагают процедуру вливания в коллектив в каком-нибудь барике, а если уж ещё и в пьяной компании сможет себя человеком показать, не спасовать и под утро на своих двоих на работу заявиться, то это уже, как посчитает коллектив, свой человек, с таким напарником можно дело иметь, а то были уже «недельки». А человек работает, вот только изнутри что-то вот такое гложет его, покоя не даёт, как бы зря жизнь прожита не оказалась: его лет в 12 мамка часов в восемь уж домой загоняла мультки смотреть, а кореш его на ночь в подпольном компьютерном клубе оставался за администратора; он над курсовухой ночами голову ломал, а корешочек уж к тому времени на собственной тачанке рассекал, снимая самых опытных шлюх на трассе… Так не зря ли прожита жизнь спрашивается?
Современные тинейджеры любят фотографировать так называемые заброшенки и выкладывать их фото в социальных сетях. Боюсь, во мне осталось нечто такое пожизненно подростковое, и я просто обожаю подобные места – возможно, они напоминают мне о моей Родине, я вырос среди подобных строений и до сих пор не представляю иначе индустриальные пейзажи. Помнится, после школы по дороге домой я коротал путь через заброшенные склады. Когда-то там что-то было, трудились люди, о чём оставались немыми свидетелями раскуроченные электрощиты и ржавые механизмы… Но в мои школьные годы там всё поросло травой настолько, что мой дед гонял туда коз пасти, а я любил там бродить и смотреть на разрушающиеся строения. У меня почему-то тогда была такая блажь – ходить босиком и измываться над сторожем Савкой, этого бомжика, если верить слухам, привезли аж с самого Подмосковья, где он был учителем труда. Здесь же он раз в неделю отправлялся разгружать вагоны, а потом возвращался в свою каморку, невозможно пыльную, и охранял склад. От тяжелых нагрузок Савка всю неделю не мог прийти в себя. Иногда к нему забредали такие же забулдыги и квасили так, что после их ухода Савка ловил люлей – дошло до того, что во время его дежурства даже дверь с петель сняли. Иногда кто-то оставался на время и ночевал. Особенно помню рыжеватого такого, рослого парня с длинными, как у хиппи, волосами. Ещё вспоминаю, в пристанище Савки были кресла, подобные тем, что устанавливались на многих старых вокзалах. Единственным пропитанием Савки была картошка, которую он накидывал в кастрюльку, потом наливал воду в эту кастрюльку, растапливал голландку и толкал кастрюлю поближе к огню. Однажды я в его кастрюлю ключ запичкал от этой хибары. Целыми днями он сидел и смотрел на окно, а за окном торчал забор, за забором мост, по которому целыми днями ходили люди, не подозревающие о наблюдающем за ними Савкой. Как-то он увидел у меня стопку книг, выпрашивал их, а я не отдал их, о чём до сих пор жалею – книги-то были старенькие, ненужные, они так потом и пылились в кладовой, а Савке – возможность убить время. А потом вдруг всю территорию с пустующими складами кто-то выкупил, как и многие другие подобные помещения в наших краях, и Савка исчез. Ходили слухи, что владелец склада, который приплачивал Савке за сторожа, забрал его к себе прислугой. Ну вот на подобных заброшках, которые постепенно кем-то начали выкупаться или арендоваться, когда-то и зародилось, можно сказать, основное городское производство. Кое-где условия были более-менее сносные, а где-то сараи и не отапливалось вовсе, отчего зимой людям приходилось трудиться в фуфайках. Хотя были, конечно, хозяева, что реально заботились о рабочих. Но сам мирок вот таких сарайно-производственных цехов, наверное, неслучайно и нередко сравнивали с резервациями для индейцев или кварталами темнокожих в Америке. Тут формировалась, можно сказать, определённая субкультура: бывшие одноклассники таких работяг, отучившиеся в вузах чужих городов и оставшиеся там, не всегда могли понять тех, кто оставался и трудился в цехах. Словно невидимая стена какая возникала при общении: слишком уж разнилось само мировоззрение, восприятие и отношение к жизни. Работающих в таких сараях нередко представляли эдаким если не былом, то людьми, опустившими руки, зарывшими в землю собственные таланты, не ищущих пути самореализации какой-то. Но подобное отношение к работягам, как к неким деградирующим существам было нередким у людей, что элементарно не знали всей этой рабочей кухни изнутри, среди тех, у кого давно сформировалось отношение к рабочим, как к каким-то людям, таскающими доски и копающими ямы. Однако процесс производства достаточно многогранный и относительно творческий, требующий сноровки, расчетов и соборности. Престиж не падал рабочей профессии, само отношение к рабочему ухудшалось, потому как людям недосуг было понять этот труд и этих людей. А для понимания требовалось прожить среди них, прочувствовать и вот тогда уже собственно и осознать. Раз в сетях наехал на них кто-то, выкрикнув, что вы, мол, деградируете в сараях этих, так до пятисот комментариев получил в ответ за пару часов – это ведь тоже самое, как если бы в заморском Гарлеме кто выкрикнул что неполикорректное. Рабочий из сараев – это человек, не знающий закрытых элитных дворов, человек, поставленный в те рамки, где практически отсутствует свобода выбора, где бесконечно и беспрерывно грузят проблемы и обстоятельства, живущий в мирке, где практически не остаётся времени на мечту, по той простой причине, что рядом есть те, кого элементарно требуется растить, кормить и одевать. Но не будь этих людей, согласных практически на любые условия, способствующими выживаемости, как их, так и их близких, равно как и многочисленные забытые сёла, уже давно вымерли бы и многие городки в глубинке нашей России.
Вот в одном из таких многочисленных сараев я и трудился когда-то сторожем. Хоть и крыша была там не одним рубероидом покрыта, и на чердак для утепления напичкали, высыпав, сотни мешков земли и опилок, но протопить дровами зимой цех, если честно, было практически нереально – сифонило из всех щелей. Летом же кирпичи нагревались, духота стояла неимоверная, окон не было, потому распахивали все двери и ворота, и цех наполняли полчища мух, бороться с которыми было просто невозможно, не помогала не липкая лента, не занавески какие-то, а потому привыкли просто не обращать на них внимания. Лишь в одно лето мухи исчезли сами по себе – просто перестали пользоваться холодильником и взялись всех четвероногих приблуд кормить на улице, и всё, мухи исчезли. Зимой редко удавалось задремать, летом же – лафа. Эх, если б только не мухи. А так поездки на работу становились как прогулки на дачу. Особенно после того, как нам у цеха выделили участок под огород: приезжали, ковырялись на нём, отсыпались и под утро ехали на рейсовом автобусе домой. И воздух свежий – село (хозяин не случайно такое место под свой сарай выбрал, здесь налогов платить меньше) И вот я предвкушал побыть наедине со своими мыслями, после огорода послушать нечто такое джазовое, прозвучавшее когда-то в старых голливудских фильмах. Но меня ждал облом – рабочим предстояло трудиться до утра, а это обозначало, что моим планам на уединение не суждено было реализоваться. Вместо ожидаемой тишины предстояло слушать ночь напролёт композиции непонятных жанров, которые мастер цеха Яшка наскачивал из интернета. Лично я не очень-то люблю скачивать с торрентов музыку, смотреть фильмы онлайн и читать с телефона или планшета (такой вот несовременный) – мне гораздо интереснее собирать коллекцию дисков и книг, чтоб в нарядных упаковках стояли рядком на полке, как символ сбывшихся финансовых побед (вот, мол, заработал!) Помещение, которое обозначалось киндейкой, было прокурено и являло собой тесный закуток с диваном, парой шкафов для рабочих, холодильником, на котором стоял телевизор, котлом и столом с офисным креслом.
Завалился Яшка, уселся на диван и уставился на экран телевизора. Если честно, всю зомбирующую муть с тупыми второсортными шоу я смотрю, лишь когда настроение паршивое. Но Яшке нравилось наблюдать за какими-то придурками. Из цеха доносился вой какой-то музыки, являющей собой смесь крика и грохота, а это обозначало, что Яшка был явно не в духе. Рад бы был покинуть киндейку, потоптаться на огороде, да долгожданный дождь давно полил мой скромный урожай.
Я уже догадался, что Яшка завалился ко мне неспроста – требуется излить душу человеку. А на роль жилетки нередко выбирают меня, потому что весь я такой внимательный, молчу, не осуждаю, стараюсь понять человека. Но если вот честно, молчание моё всего лишь от того что сказать-то или добавить порой нечего. Как заводят речь о детстве, мне легче вспомнить, о чём писал и о чём читал. Первые дискотеки? Помню, была в клубе какая-то обозначенная воробьиной, из разных кварталов города на неё бегали, но перед ней в обязаловку было чтение каких-то лекций. Вот на лекции я и ходил, а с дискотек сматывался. А уж коснись, что личных отношений, так тут я вообще двоечник: была у меня какая-то великая первая любовь, как замуж вышла, так и не искал я никого толком. Всё в глубине души пронадеялся, что смогу отсюда, из жизни этой, вырваться куда-то, уехать, поступить, а там может и встретить родного человечка. А в итоге застрял на своей малой Родине, где вариантов трудоустройства кроме сараев, торговли и заработков, наверное, и не существовало; с заводов так и продолжали сокращать, а в центре занятости если и предлагали работу, то на пять-семь тысяч рублей в месяц, разумеется, без учёта желания и образования (что два высших, в третий институт поступил, дурачок, а пять лет официально не работал, так иди-ка недоумок на 4800 рэ в месяц мести улицу — ты не сказку попал, а в жизнь вляпался; а если не нравится, то самому себе претензии предъявляй, неужели не мог НОРМАЛЬНУЮ специальность получить, сантехника, например, то получил бы сейчас направление на работу по скользящему графику на 7400, а то даже и вахтой спровадили бы с зарплатой от пятидесяти; а теперь поздно, хотя можно, конечно, на трёхмесячные курсы отправить, но после бесплатного обучения своего пособия по безработице в 800 рэ в месяц лишишься, дорогой, да и по новой НОРМАЛЬНОЙ специальности хрен устроишься — везде ж с опытом требуются специалисты, а не курсанты-скороспелки, так что поздно ты о жизни задумываться собственно и начал…). «Бог дал мне шанс: крутись как хочешь!» — заявил мне как-то у «биржи» один забулдыга, слегка вмазанный и опирающийся на клюшку — «Мне группу сняли, на работу нигде не берут, а на хозяина — сам помнишь — работал, где и ты: и каменщик, и штукатур, и дворник, и грузчик, и маляр, и плотник — за копейки и еду»
Я уже где-то как-то говорил, что человека формируют обстоятельства, именно они определяют его жизненный путь, а окружение прямо или косвенно способствует развитию взглядов и мнений. А Яша рос обычным деревенским дворовым пацанчиком. В те далёкие забытые брежневские времена в их селе уже с первого класса детей отправляли в обязательно-принудительном порядке в интернат в соседних городах или посёлках, где они учились читать, писать, курить, материться и драться. Там и учились первые Яшкины друзья, которые приезжая на каникулы, сманивали с собой чернявого пацанёнка и учили жизни по понятиям. Однажды даже позвали в клуб по девкам. Родители, понятное дело, не пускали, и Яшка проревел весь вечер, сидел, свесив ноги сундука, и орал: «Хочу по девкам!» «Да какое тебе ещё по девкам? В школу ещё не пошёл!» — сокрушалась мать, однако отец согласился отпустить дитятю. Нарядили как на праздник: рубашку белую, шорты, гольфы, сандалики, приготовленные к первому сентября. И отправился Яшка с корешами в клуб по бабам. Те смеха ради нашли ему там какую-то толстуху, которая пронянчилась с ним во время танцев. Смех-смехом, но даже в зрелом возрасте, сколько ещё будет ситуаций, когда придётся обратится разрулить какие вопросы к тем друзьям, и вот каждый раз разговор начнётся с воспоминаний о тех счастливых детских днях, когда первый раз ходил по девкам. А потом Яшка, сколотив собственную банду малолеток, отправился за пару километров от села смотреть на поезда. Пресекли тогда, что на повороте поезда обычно останавливаются минут на несколько, и придумали игру – на поездах кататься: заберутся, проедут метров несколько и спрыгивают. Как только тогда ничего не переломали – непонятно. Узнали о том те самые товарищи постарше, и предложили в сами вагоны забираться, а как что найдут интересное, скидывать. Чаще всего комплекты инструментов попадались, Яшка до сих пор хранит такой талисман. Старшаки навариваться научились на краденном, мелюзге же не доставалось ровным счётом ничего.
И вот шли годы, старшаки стали бандитами, а Яшка поступил в ПТУ. Однажды крутой махач нарисовался – неожиданно с деревень на разборку приехали пацаны и воинствующей толпой атаковали крыльцо шараги. Модно тогда было и интересно стрелы забивать: район на район, шарага на шарагу. Ну а тот замес Яшка и спустя годы позабыть не мог: силы неравны оказались. С каждой комнаты пацаны выскочили, а деревенские всё прут и прут, и откуда только берутся. Но один старшак с училкой жил в шараге, та визжала и истерила, чтоб не вмешивался. Но тот по водосточной трубе спустился и отборными матюгами смог пояснить толпе кто он, кто его друзья и что он с той же деревни, что прибывшие. И быстро всё успокоилось, даже без приезда милиции обошлись в этот раз.
А потом под ритмы «лебединого озера» проснулись совсем в другой стране. Домой Яшке возвращаться не хотелось: там и без него проблем хватало, да брат задурил младший, так и сел, подлюга. Но после получения диплома койкоместа в общаге лишился, идти некуда. На заводах мест нет: ежедневно сотнями увольняли. Кто-то из уволенных работяг спивался, кто-то подавался на заработки за рублём и туманами, а вот кто-то из бывших специалистов стал выкупать пустующие сараи, склады, пожарки, конюшни, прачечные и прочие-прочие бесчисленные здания, которые, как считалось, можно было, реконструировать в рабочие помещения. Вот в такой сарай и отправился Яшка, парень толковый, с людьми разговаривать может, быстро выбился в мастера, стал расчётчиком. А в такой среде – талантливый расчётчик на весь золота: на какие только ухищрения не идут хозяева чтобы сманить толкового специалиста. Вот и Яшку сманили: главным и весомым аргументом оказалось то, что и бабу берут с Яшкой, Райку, с которой тот по пьяни познакомился, у той и среднего полного образования не было.
До Райки у Яшки уже семья была, сын рос, которого Яшка содержал и обеспечивал. Хороший пацан. Шустрый, толковый, нормальный: в первом классе уже отца вызывали – дверь с петель в туалете снял. Такой не пропадёт, в жизни не заблудится. Одно смущало: от компа отогнать нереально. Раньше-то в пятнарик в прятки играли во дворах, а сейчас они корчат из себя, не пойми кого, общаются только по аське да переписке в соцсетях, а уж от компьютерных игр, так вообще за уши не оторвать. Но к играм сам и пристрастил, признавался Яшка.
Да и сам он – геймер был тот ещё. Копилось за день всякое: тому объясни, этому пинка дай, самому от хозяина влететь может, к концу дня впору на стену с кулаками лезь. Только лишь игры спасают от стресса. Вот только чуть ли не ломка от них начинается: уровень не прошёл – и вот крутится в голове, где там проползти, куда залезть, как кого замахать.
За отработанные десять лет в этом сарае, хозяин оформил Яшку официально на минималку. За эти десять лет бригада сократилась примерно вдвое. Яшку не единожды манили в другие сараи, но он отказывался хотя бы по той причине, что здесь практически не было простоев. Какими-то непонятными методами хозяин умудрялся находить рынки сбыта. И в те дни, когда в других сараях выли, что рабочая неделя сократилась до трёх дней, в этом сарае продолжали пахать. Были, конечно, времена, когда в расслабушку работали, но при этом получали мало. Зато стоило пойти потоку заказов, как пахали буквально по-чёрному: с утра и до утра, вспоминая и мечтая и единственных двух неделях отпуска на Новый Год. Как признавался сам Яшка: «В такие дни ничего после работы кроме тарелки и подушки не вижу» Зато система оплаты в отличие от других сараев была продумано достаточно хитро: если в других сараях за каждую операцию существовала определённая ставка, то тут выплачивали в равных долях каждому работнику, отчего иногда они и заменяли друг друга на разных участках.
Райка обычно работала с мужиками на равных, один раз даже с костылём скакала (лишь бы денег не потерять) А бабла они не жалели: в выходные на рынок разъезжали на такси, покупали таких деликатесов, что и в детстве не видели, не жалели денег на модную одежду и золотые украшения для Райки. Сколько мужики говорили, мол, квартиру б уж давно приобрели, были б поэкономнее. Но жажда роскоши брала верх. Да и устраивало Сашку с Райкой всё: на выходные Яшка забирал сына, Райка – племянницу, те устраивали бедлам на съёмной квартире, смотрели мультики. Яшка хвалился перед сыном новыми дисками с играми, так незаметно и сам подсадил его на эту иглу. В будни же после работы Райка готовила, когда сама, а когда после работ сил не оставалось, то сортировала полуфабрикаты из супермаркета, фасовала по тарочкам и баночкам на завтрашний день, смотрела «Дом-2», а потом с Сашкой до рассвета играла в компьютерные игры. Потом они засыпали, и под утро их будил звонок хозяина: «Подъезжаю, выходите». Традиционно утро в цехе начиналось с чаепития, Райка бегала в ближайший магазин за вкусняшками, не жалела денег и на корм приблудным кошками собакам, крутящихся у цеха. Этих тварюг первое время жалели, особенно когда несостоявшийся ветеринар тут работал: то одной шавке в специальной клинике гипс наложили на две лапы, то на другую чирик слили на уколы только. Как с деньгами стало хуже, так что-то и не до скотины этой стало: в прежние времена в морозы хозяин позволял собак с цепи спускать, теперь же нет, даже будку утеплить стало некому. А в обед всем цехом играли в свару, выставляя на кон по рубальку-другому. К потёмкам дожидались окончания рабочего дня, и следующий день становился очередным клоном предыдущего… Но потом вдруг пропала Райка, как выяснилось позже, неоднократно клали в гинекологию, Яшка, как мог, старался посещать её почаще, с передачкой даже верёвочку положил своей боевой подруге, та спустила её из окна, и Яшка привязал сумку с ноутбуком. Пусть, мол, поиграет. Компьютерные игры уже называют новым искусством, а уж как ведь они могут очаровать тех, кто ни разу ни в каком музее не был! В больнице Райке настойчиво рекомендовали бросать работу в сарае, от ежедневных перегрузок велик становился шанс, что не сможет уже та никогда стать матерью. После очередного такого больничного, Райка на работу больше не вышла, а Яшка запил, но быстро пришёл в себя. Теперь он уже и свару в обед меньше наяривал, и даже игры дома забросил: всё в сетях знакомился, переписывался. А уже по городу слух прошёл, что Яшка официально разводится, и мужик-то он такой нормальный: кодированный, работящий, с нужными связями в определённых кругах. И стали бабёшки Яшке названивать, чуть ли не самих себя предлагая. Заявлялись и на работу. Пыталась и Райка заговорить и на глаза попасться, отчего Яшку охватывало такое невероятное бешенство, что сам хозяин не знал, как утихомирить своего специалиста.
Но Яшка дал жару – всех удивил: в соцсетях состучался с какой-то училкой из большого города и теперь по выходным мотался к ней электричками с пересадками. Вот и сейчас намечалось у них свидание, но настолько вымотан Яшка оказался физически, что уже ни о каком свидании и не грезил, а та всё названивала ему всю ночь: как-никак к встречи готовилась. «Мне ещё грузить» — объяснял ей Яшка –«А потом самих впору грузи» Каждый день были на связи: скайп, телефон, соцсети. И она к нему приезжала, уговаривал её Яшка остаться, а той коттедж жалко бросить и по съёмным халупам лазить. Да и Яшке в её городе было не совсем уютно: ни окурок, ни бумажку на дорогу не выкинешь, только в урну.
Мусор догорал в котле, я открыл поддувало и немного пошвырял кочергой. Обычно от такого мусора дым ползёт под потолок, потому стоит всё настежь открыть и выветрить. Яшка продолжал курить и ковыряться в своём навороченном телефоне, потом вздохнул и улыбнулся: «Наконец-то сегодня нашлось время присесть!» Его кто-то окликнул из цеха, поднялся с дивана, улыбнулся и сказал: «Пойду!»
Я же вышел на улицу, ночная прохлада приятно скользила по коже, в воздухе таилась та свежесть, что бывает обычно после хорошего ливня, с неба смотрели звёзды. Я вышел за ворота и меня окрикнул мой бывший напарник, Рудик. В шутку его называли настоящим охранником, у него даже документ был соответствующий. Удивительный парень был этот Рудик: работать не любил, но умудрялся всегда официально трудоустроиться где-то на нормальную для этих мест зарплату. Всегда он был в штате. Дорожил своей профессией. А курсы охранника в провинции – это престижнее, чем поступление в университет: трудоустроиться потому что проще. Нередко эти курсы были последней инстанцией для подорвавших здоровье среди тех кто не мог тратиться ни на лечение в больницах, ни на взятки врачам.
Одно время я тоже официально работал сторожем: просто невероятное количество заброшек было на территории. Почему-то я никогда не хотел признавать, что именно такая атмосфера действует на меня вдохновляющее: нигде мне так не писалось. Работали там в основном деревенские парни, тоже официально, они летом брали отпуск, набирали дней за свой счёт и отправились на заработки. Так бы и работал, но сам же и начудил: нужно вот мне было шуточное объявление на пост вывесить, начальник охраны здоров тогда разозлился, а я на него, аж с психу взял и убежал в саму смену. Эх, уговаривали меня тогда напарники: повинись. А я ручкой сделал. Лишь сейчас доходит, что потерял в итоге. И начальник-то поступил по-человечески: другой бы по статье выгнал за мой самовольный прогул. Хотя да, задержки зарплаты и после нулевых на том предприятии были в полгода. Да многое где у меня карьера начиналась, да сам обрывал. Всё жил потому как в каком-то придуманном несуществующем мире. То о жизни Костенецкой, Фидлера, Визбора мечтал, то лавры Ушанова, Дунаева, Гиацинтова меня прельщали. Всё воли мне хотелось, понять не мог что кроме покоя-то ничего и не надо; чужую жизнь к своей примерял, а о своей-то и не думал. А люди не церемонятся: устроятся куда и держатся за место чуть ли не зубами, вырастают в крутых специалистов, за что заслуживают уважения коллег. Я ж прыгал с одной на другую, считая, что карьеру делаю крутую.
Разговорившись с Рудиком, выяснилось, что Райка уже успела пожить и разойтись с Яшкиным братом, вернувшемся из тюрьмы, распродать всё золото и официально устроиться уборщицей в супермаркет, где предоставляют бесплатный хавчик, гибкий график и даже доставку до дома. «Да я ж постоянно её там вижу, после завода там затариваюсь» Надо тут уточнить, что Рудик был из тех редких охранников, что не стремились сразу же после получения свидетельства и лицензии дёргать сразу в Москву. Непонятно по каким каналам он находил возможности трудоустройства на своей родине, и всегда условия были идеальные и халявные. Проработает обычно год-другой, найдёт более привлекательный вариант и переведётся туда. А потом вдруг резко решил распрощаться с карьерой охранника и устроился на завод, что вообще было практически нереальным: на бывших гигантах трудилось максимум по сто человек; люди туда давно не стремились – зарплаты существенно ниже по сравнению с сараями, а заводы учеников не принимали. Единственным напоминанием о работе на заводе у меня являлась запись в трудовой книжке – 4 года стажа, других записей попросту не было. Помню, как впервые перешагнул вертушку на проходной: на первом этаже бегали собаки, которых прикормили сторожа, а на третьем, с капающими потолками, меня дожидался, мой станок, выпущенный где-то в семидесятых или шестидесятых прошлого века. Многие заводчане, работая, переходят из цеха в цех, с участка на участок. И я тоже начал путешествовать, перебрался в цех, где даже помимо слесарских навыков пытался получить специальность гравёра. Вот и Рудик не избежал той же участи: сначала устроился на какой-то засекреченный участок, где единственным рабочим инструментом являлась табуретка, сидя на которой он наблюдал за показаниями приборов, а потом навязали и гравировальный станок. Все станки выпущены примерно в середине прошлого столетия, но теперь над каждым станком была установлена дорогостоящая камера (ну а вдруг рабочему курить приспичит?) Рудик рассказывал мне о вещах забытых, а теперь уже кажущимися дикими: никаких сверхурочных, доплаты за каждую дополнительную операцию, аванс, подрасчёт, понятный график, даже выходные в праздники и многое-многое другое, о существовании чего современное поколение уже и не подозревает.
Разумеется, такой добродушный увалень, напоминающий Винни Пуха из мультиков, не мог не стать душой коллектива, тем более у этого бобыля было одно уникальное неоспоримое преимущество: Рудик гнал дома самогонку. «Ну дорожает водка» — объяснял он и добавлял – «Людям-то нравится мой нектар, пьют, а бабы-то ещё больше нас, мужиков, пьют!» Баловаться самогоночкой любил и его одноклассник. В то время как Рудик совершенствовался и саморазвивался в качестве профессионала-охранника, его дружбан возил товар в Москву и реализовывал себя в качестве предпринимателя, так в итоге в Москву и перебрался, купил квартиру, открыл магазин, на Родину уже не тянуло. Иногда приезжал попить, погулять, у Рудика поквасить. Вот за одним таким застольем и предложил ему подработку: за товаром он уже не приезжал, нанимал водилу с машиной, а Рудик грузил товар в эту фуру. Одно время тут, правда тёрся один грузчик-забулдыга, но тот помер после распития настойки боярышника из фанфуриков, являющимися наиболее дешёвым вариантом, как выпивки, так опохмелки в наших краях; не в каждом сообществе в контакте столько участников, сколько почитателей фанфуриков по утрам трутся около аптек, стреляя мелочь у прохожих, а наиболее верные поклонники фанфуриков своеобразные флеш-мобы проводят, непонятно для каких целей собираясь с утра и до поздней ночи на детских площадках во дворах. Рудик от таких сообществ держался подальше: помимо строительства карьеры, он ещё на собственной машинёшке мотался на дачу, где ходил на рыбалку и за грибами, копался на огороде, а потом подкопил деньжат, продал этот деревенский дом и приобрёл скромную однушку, покинув родную двушку, где с детства проживал с мамкой и бабушкой.
В такую темь не звёзды с неба падали, а Рудик сигарету бросил себе под ноги, та, оставляя позади себя шлейф табачного дыма, метнулась кометкой, но оказалась раздавленной подошвой башмака. Разговаривая, мы отошли от цеха. Молчали, неожиданно дремлющую тишину разбудил визг. Посмотрели: около сельского магазинчика в пристройке, сколоченной под летний бар, угорали подростки – смеялись, шутили, иногда затихали, потом бегали друг от друга, временами вытаскивали из карманов свои телефоны, что издали казались свечами в их руках. В таких краях и поныне чтут традиции, а одна из традиций – это ранние браки. Большинство из этих подростков оставались на попечении бабушек и дедушек, пока их родители уезжали на заработки, либо же воспитывались по телефону, то есть родители, работающие в сараях, регулировали процесс воспитания лишь таким средством связи: достань из холодильника, налей, ты где, ложись спать. Возможно, кто-то из их родителей думает, что дети давно спят, но не подозревают, что ещё пара лет и их чада сделают их бабушками и дедушками. Но тут это редко проходит спонтанно: к свадьбе готовятся годами, ещё со школьной скамьи пацаны в каникулы пристраиваются грузчиками на рынок или в сараи, кто-то даже уезжает с родителями в столицу копать колодца или делать евроремонт. И всё откладывают, копят на собственное жильё. А кто-то уже принялся перестраивать родительское — разбирают крыши, надстраивая этаж, или проводят в дом воду, устанавливая душевые кабины. Эти детки не летают в облаках фантазий, они не помнят брежневской эпохи, работа в сараях для них норма. У таких рано формируется отношение к высшему образованию, как привилегии детей обеспеченных родителей, да и немало уже примеров было перед глазами, когда люди с высшими образованиями зарабатывали в разы меньше, нежели вообще малообразованные.
Один малец перебежал через дорогу и забрался на заброшенный коровник, который через пару лет тоже кто-то наверняка выкупит, и эти сегодняшние тинейджеры придут туда трудится. Непривычно тихо в селе: раньше тут в каждом дворе по корове, после перестройки одно время местные куркули держали свиней стадами, а как практически всё мужское население перебрались на заработки, так и куры стали редкостью, потому и крик петуха на побудку теперь не услышать. Кстати, у Яшки так нечего и не сложится с той учительницей, нет, но найдёт он на рынке продавщицу, снимут с ней квартиру, приготовятся стать родителями, но так по ночам и продолжат названивать даже продавщице этой многочисленные несостоявшиеся Яшкины невесты – мужик-то он уж больно нормальный: кодированный, работает, связи есть в нужных кругах…
Лето 2015 (во время очередной попытки сменить работу на официальную и желательно на заводе, с которой сбежал 10 лет назад в погоне за иллюзиями)
Доработано в конце августа: так и не удалось сменить работу, с завода сократили ещё 50 человек, но принимают на «Почту России» — единственное выжившее госпредприятие на моей многострадальной Родине на 5000 рэ, дважды упустил возможность трудоустройства там, но иногда жалею (но вот только зарплата ещё меньше имеющейся!)
Романтика…
