Туманный поцелуй

Лунный свет отражался от морской ряби и возвращался на небо. Звёзды ловили его, скатывали в маленькие шарики и вешали рядом с собой. Кромка льда у берега треснула, и на гальку выползло существо, очертаниями — рыба, запутавшаяся в рыбацких сетях. Медленно оно сгорбилось, выгнуло спину, выставило руки, оттолкнулось, встало на колени, чуть помедлило и вытянулось, вырвалось во весь рост.
Бело-бледный месяц покачнулся, суетливо забегали светящиеся шарики, но звёзды цыкнули на них, и те успокоились.
Вышедший из моря человек оглянулся на волны, расправил полы одеяния-сети, и усталой поступью побрёл к городу, что старыми деревянными срубами томился на берегу.

***

Светало вдали. Солнечные лучи лениво ползли по деревянным крышам, по шиферным крышам, по каменным стенам новых зданий, пока не добрались до гостиницы «Гандвик».
В уютном номере проснулся Слава. Босые его ступни свешивались с постели, в тёплом номере ноги не мёрзли. Слава протёр глаза, зевнул, надел очки, пригладил взъерошенные чёрные волосы. Утром с похмелья раскалывалась голова.
В город у моря Слава прибыл по заданию шефа, очень уважаемого в столице человека, который помогал взыскательным клиентам покупать изысканные и престижные вещицы, а по совместительству владел ещё ночным клубом и организовывал аукционы для ценителей.
Слава должен был выкупить одну вещицу, и Слава без проблем справился. Продавец и сам был заинтересован в сделке, цену запросил адекватную, не ломался. Некоторая заминка вышла с тем, чтобы забрать товар. Оказалось, «Газель», в которую хотели погрузить покупку, маловата, и как ни укладывай, покупка торчит и не даёт закрыть дверь. Кто-то пошутил, что можно частным самолётом перевезти. Но Слава понимал, что частный самолёт — дороговато, и это отрицательно отразится на дальнейшей стоимости товара. Поэтому он вел отнести покупку в свой шикарный номер. К счастью, здание было тех времён, когда дверные проёмы делали высокими и широкими. За тысячу рублей ночной портье сделал вид, что ничего не видел, да и вообще уходил пить кофе.
Покупку прислонили к стене в большей из двух комнат номера.
Слава оделся, умылся и, выйдя в гостиную, обнаружил, что покупка пропала. У стены, куда её поставили ночью, оставался лишь грязный след ботинка.
Слава моргнул и ещё раз прокрутил в памяти события прошлой ночи. Нет, покупку определённо поставили именно сюда, а потом Слава с помощниками и продавцом отправились в баню отмечать удачную сделку.
― Ладно, разберёмся.

Было утро воскресенья.
На понедельник Слава брал отгул , вернуться в столицу собирался лишь во вторник рано утром. Два дня он хотел отдохнуть от утомительного брака и подгорелых блинчиков. Но теперь придётся потратить эти два дня на работу и поиски пропажи. Слава вздохнул.
Спустился в ресторанчик при гостинице. Хотелось пышного омлета и крепкого кофе.
Все столики у окна были заняты, а тех, что остались свободны, едва касался утренний свет.
«Ну, не больно-то и хотелось на серую улицу пялиться», ― Слава сел в центре зала. Напротив, у окна сидела девушка: растрёпанная коса светло-русых волос, непослушных, как ветер, рубиновые серьги, поглощающие и излучающие свет, точно сердце вселенной. Утреннее солнце ложилось на её лицо, волосы, казалось, девушка светится изнутри.
Она нарезала на кусочки омлет, жевала с удовольствием, точно это была самая вкусная вещь в мире. Взгляд, движения, играющие светом серьги – всё говорило, что она наслаждается просто тем, что находится в этом мире, каким бы туманно-сизым он ни был.
«Где же я её уже видел? Вроде видел, но в бане такой не было… слишком она, тьфу ты, даже слово не подобрать, слишком она слишком», ― Слава подошёл к девушке:
― Можно к вам подсесть? У окна все столики заняты.
― Пожалуйста.
Теперь он мог разглядеть её нежное лицо с острым подбородком и вздёрнутым носиком.
― Вы давно у нас? ― Слава только развернул меню, а девушка уже перехватила инициативу.
― Да, вот на выходные по работе приехал. А вы?
― Всю жизнь тут живу. Из командировки утром вернулась. Вы у моря уже были?
― Нет…
― Сходите. Море тут самое красивое, особенно сейчас, когда по ночам корка льда застывает у берега, а ночью, когда небо безоблачно, свет звёзд сквозь туман отражается от воды и рассеивается по небу. Такого вы больше нигде не увидите.
― Схожу.
Слава разобрался в меню, дождался, пока официант запишет, и улыбнулся девушке:

― Простите, а как вас зовут?
― Полина Эдуардовна.
― Станислав Аркадьевич… ― сбился Слава. Девушку могли бы звать Полина, Поля…
― Часто к нам приезжаете? ― спросила Полина Эдуардовна.
― Да вот, впервые, ― Слава поёжился. Хотя в ресторанчике было натоплено, он почувствовал, как по телу пробежал холодок от строгого, пронизывающего взгляда.
― Говорят, что в город либо влюбляются с первого взгляда, либо сразу же испытывают неприязнь. Но море нельзя не любить.
― А вы часто на море ходите?
― Это как мой второй дом.
Омлет Полины Эдуардовна закончился. Она ушла, оставляя за собой лёгкие разводы тумана. Слава моргнул, и сизые волны исчезли. Кофе его остыл и превратился в жижу.
Оставалось только отправить сообщение ночному продавцу, договориться о встрече, а по дороге купить кофе.
Продавец согласился встретиться в забегаловке на окраине. Напротив местного краеведческого музея – обветшалого розового особняка с треснувшей скорлупой лепнины. За музеем раскинулось море прелой травы, обрыв и белые льдины, к утру прибиваемые волнами.
У входа в музей стояла троица в телогрейках и курила, и дым смешивался с низким туманом, что как проказливый кот подкрадывался из-за кустов.
―Здравствуйте, Слава, ― раздался голос за спиной. Интеллигентного вида молодой человек с жиденькой бородкой и глубокими глазами. Тот, у кого покупал Слава.
Интеллигент внимательно выслушал и развёл руками.
― Даже предположить не могу, Слава. Ваши люди сами всё забирали.
Внутри Славы клокотало. Неужели этот провинциальный интеллигентик не понимает, что должен найти?
― Я могу позвонить в банк и затребовать отмену платежа. У меня связи.
Наконец, продавец смекнул.
― Хорошо, я вам помогу, но вечером. Сейчас я должен быть на работе. У нас в музее не бывает выходных.

***

Интеллигента звали Ардальон. Он был внуком директора музея, Бориса Павловича, который сейчас в высоких сапогах бродил по болотам в поисках затонувших древностей, может, даже набрёл на старообрядческое поселение и теперь выспрашивает у них легенды и предания. Ардальон особо не интересовался всей этой белибердой, но при деде вёл себя тихо и исполнительно. Потому Борис Павлович считал, уходя в экспедицию, оставил Ардальона за старшего, да ещё поручил приготовиться к выставке в честь юбилея.
Выставка будет большим событием, правда, не таким, какое деду понравится, Ардальон всё сделает на свой вкус. Перво-наперво Ардальон избавился от всех бумаг с дедовыми рекомендациями, завернул рукопись «Краеведческой книги», которую ему принесла Полина Эдуардовна. Они поругались, старший научный сотрудник пробормотала псевдострашное проклятие и исчезла на четыре недели. Впрочем, она бывала в городе наездами, часто и надолго пропадая, но возвращаясь с новыми мифами, которыми восхищался дед. Собственно, весь краеведческий музей давно стал домом мифов, легенд и прочей ереси и чертовщины.
Сегодня утром Полина Эдуардовна объявилась, позвонила и сообщила, что перепишет несколько глав в угоду Ардальону.
За тот месяц, что никто не присматривал за Ардальоном, он перекроил план музея и занялся перестановкой. В главном зале раньше висели виды Гандвика. Серые, почти однотонные миниатюры, с которых по вечерам часто падали кусочка льда, а к утру растаивали в лужи, перетекали в центр зала, чтобы исполняющий обязанности директора поскользнулся. Когда Ардальон заходил в зал, ему казалось, что на голову надели полиэтиленовый пакет и завязали, и он задыхается, хватает ртом воздух, а хватает пакет.
Теней с моря не пускайте в дом. Тени придут из волн и из тумана, тени явятся холодные, воздух заморозят, срежут звёзды с полотна. Тени с моря заберут ваших детей. Тени станут туманом с рассветом, тени уйдут к морскому дну, и ваши дети к вам не вернутся.
Говорят, когда-то у моря жило существо. Оно было не страшное и не красивое, оно было не доброе и не злое, не большое и не маленькое. Оно не тонуло в воде, а шло по волнам, как не ходят люди. Дети бегали к существу и спрашивали, что с ними будет, когда они вырастут, как сложится их жизнь. И существо им рассказывало про войну, и про голод, и про летящую смерть. Однажды взрослые пришли с вилами, а у кого были – с ружьями, и стали изгонять существо. И кровавой полосой существо уползло в море. С тех пор туманы стали приходить и сладким голосом звать детей. И дети шли к берегам и слушали песни из тумана. Некоторые возвращались, некоторые – пропадали навсегда.
Ардальон с детства знал эту страшную сказку. И помнил, что в детстве и сам с друзьями бегал к морю и ждал, появится ли существо, но волны выносили на берег только шмотья мёртвых водорослей. Потом Ардальон вырос и перестал ходить к морю.
В общем, все картины с морем и туманом его раздражали. Решено было перенести их в запасники, и сделать выставку, посвящённую семье Коровиных, богатых промышленников, в начале двадцатого века владевших зданием будущего музея и рыболовецким предприятием, но расстрелянных в годы революции.
Поэтому сейчас из запасников принесли коробки с личными вещами Коровиных, и Ардальону предстояло решить, что, куда и как разместить, а ещё оставалось надеяться, что Полина Эдуардовна не подведёт и напишет о семье Коровиных что-нибудь годное.
Ах да, ещё этот Слава некстати притащился. Ардальон надеялся, что он уже укатил в столицу. Но, видите ли, пропьянствовал свою покупку. Ардальон внутренне поёжился. Нехорошо это. Всё-таки товар был из музейной коллекции. Непонятно теперь, где всплывёт. Если всплывёт не в том месте, то проблемы будут. Ардалльон-то надеялся отделаться тем, что: «Горе-то какое, в запасник велел отнести, да вот подвальчик-то наш протекает, оказывается, прямо место живого не осталось». На роль испорченного музейного экспоната у него уже была припасена заготовочка. В том, что кто-то решит докапываться до истины, Ардальон сомневался. Два года назад прорвало трубу и подтопило запасник, пришлось платья госпожи Коровиной реставрировать. Его история была вполне правдоподобной.
Но если экспонат где-то всплывёт, то задумка с заготовочкой не сработает.
Ардальон прокручивал в голове события прошлой ночи. Сделку заключили в ресторанчике в гостинице «Гандвик», уже за полночь, потом двинулись к музею. Расстояния в городе небольшие, поэтому можно уложиться за час. Когда подходили к музею, с моря повалил жидкий туман, у Ардальона окоченели ноги, а когда он дома раздевался, чтобы лечь спать, то понял, что носки его промокли насквозь.
Продавец и Слава с подручными зашли в музей, забрали экспонат. Ардальон сразу же привесил на него место другой, менее значимый, чтобы завтра утром, когда грузчики будут разбирать мифологический зал, их не смущала пустота на стене.
Ардальон предлагал вытащить картину из рамы и забрать только холст, но Слава настоял на том, что нужно брать в раме. В «Газель» картина, разумеется, не влезла. Поэтому на неё набросили простыню и потащили к Славе в гостиницу.
«Неужели портье положил глаз на картину? Наверняка, доложил своему начальнику. Тот уже давно смотрел на неё…И где он её повесит? Не в холле же гостиницы».
Бросил взгляд в окно. По дорожке к музею спешила Полина Эдуардовна: пальто расстёгнуто, шарф висит, болтается на ветру, платье вязаное как рыбацкие сети, и сухая трава цепляется, отцепляется и колышется, покрытая сизой изморосью.
― Сейчас начнётся.

***

Вернулась из командировки Полина Эдуардовна рано утром или поздно ночью, когда солнце ещё не коснулось льдин Гандвика. Льдины в этом году приплыли очень рано, точно хотели год за годом приплывать всё раньше и раньше, притупить бдительность жителей города, а потом, когда к их виду привыкнут, и вовсе не уплывать, полностью поглотить город. И когда всё вокруг станет льдом, отколоться от материка и уплыть туда, где не бывает дня.
Полина Эдуардовна долго сидела на набережной, и с холодной скамейки смотрела, как туман покусывает берег.
Щёки раскраснелись, защипало, Полина Эдуардовна направилась в гостиницу. Останавливаться там она не собиралась, у неё была квартира и родственники, но при гостинице был неплохой ресторанчик, где подавали самый вкусный омлет. А по омлету Полина Эдуардовна соскучилась.

Теперь солнце уже встало высоко и выглядывало боязливо из-за пасмурных туч. Полина Эдуардовна не знала, сколько времени проведёт в городе, но знала, что она скоро или не очень скоро, но уедет.
Она уезжала всегда. Даже не помнила, было ли время, когда она жила оседло. Да и можно ли в принципе говорить о времени, когда человек никуда не уезжал, ведь время не имеет ни конца, ни края, но постоянно течёт и перетекает своей безостановочностью. Можно началом времени считать рождение и первый вздох, и окончанием — смерть, и если промежуток между рождением и смертью считать единым временем, то можно сказать, что Полина Эдуардовна всегда куда-то уезжала и никогда не жила на одном месте. А если учесть, что она не помнила рождения, и вряд ли осознает смерть, то получается, что время не имеет границ, и нельзя говорить об отрезках времени… Можно ли осознать смерть?
Полина Эдуардовна помнила, как захлёбывалась холодом, как кричали с баржи, как смыкалась вода над головой, и как туман обволакивал. Помнила, как в детстве бежала от мамы, как споткнулась, перелетела через ограждение набережной, и волна уносила открытое море. Помнила сладкий голос тумана, и движение воды, когда мимо проносился косяк рыб.
Наконец, Полина Эдуардовна дошла до пятиэтажного здания, на третьем этажа она жила.
Во дворе играли дети, несколько женщин с колясками обсуждали семейные неурядицы. Полина Эдуардовна толкнула обшарпанную дверь с остатками клея и объявлений, поднялась по широкой парадной лестнице мимо остова неработающего лифта. Позвонила в квартиру. Ключей она не носила, боясь потерять в командировке.
Открыла дверь бабушка, полная, с коротко стриженными волосами, пот выступал на лбу. Одета она была в застиранный халат. За её спиной виднелся узкий из-за огромного шкафа коридор, отклеившиеся до середины обои.
Бабушка окинула гостью недовольным взглядом. Полина Эдуардовна почувствовала, как спокойствие покидает её. Всякий раз, в командировке она обретала умиротворение, но, вернувшись, теряла его. Она чувствовала, как высокий потолок опускается и давит.
Наконец, бабушка произнесла то, что произносила всегда:
― Поля, ну наконец-то, вернулась! Совсем в своих командировках загуляла. Ни стыда, ни совести. Всё никак не нагуляешься. Ты хоть понимаешь, что о тебе соседи думают?
Полина Эдуардовна была уверена, что соседи вряд ли помнят о её существовании, но промолчала. Может, стараниями бабушки они о ней и помнят, и думают много хорошего, но Полина Эдуардовна сама ни имён, ни лиц их не помнила. Промолчала. А бабушка продолжала:
― Ну. Проходи, проходи, блудная кошка. На кухню иди. Что ты всё работаешь и работаешь, покушай давай, совсем худая стала, мужчины худых не любят. А тебе, Поля, уже пора замуж выходить.
Полина тяжело вздохнула. Бабушка неисправима, переделывать её поздно. Да и что толку?
Бабушка похоронила пятерых мужей, за шестым по лагерям моталась, пока оба не осели в городе на берегах Гандвика.
Бабушка поставила перед Полиной тарелку горячего борща, баночку свежей сметаны и ломоть чёрного хлеба, как пахнет-то! Полина раньше любила готовить. Ах, какие супы из тыквы она делала, какие отбивные, пироги с курицей, а уж её выпечка с ягодами была бесподобна! Потом переехала к бабушке. Не очень хотелось, но пришлось. Полина Эдуардовна плохо помнила, что именно случилось. Помнила холодную воду, которая сжимала кольцом, помнила сладкий туман, мокрый песок, мелкую гальку, ласкавшую щёку. Помнила плеск воды, помнила, фигуру, что шла по воде в туман и не тонула.
Каждый вечер бабушка встречала Полину Эдуардовну с работы и начинала причитать: «Какая ты, Поленька, уставшая, худенькая, голодненькая, я тебе покушать сделала, бедненькая моя, покушай, что бабушка приготовила». Полина Эдуардовна устало отвечала: «Бабушка, ну зачем? Я и сама могу себе приготовить! Что ты суетишься. Небось, ещё и сумки из магазинов тяжелые таскаешь». «А что я? Я ничего, мне ничего не надо, я о тебе, Поленька, забочусь. Ты так поздно домой приходишь, тебе готовить некогда». Полина Эдуардовна недолго сопротивлялась, потом смирилась и забыла, где лежат сковородки и кастрюльки. В ней с треском что-то сломалось, и обломки смыло морской волной. Она вдруг ощутила, что ей абсолютно всё равно, и всё в этом городе давит на неё и душит. Только море одно и слушает её непроизнесённые слова и недуманные мысли.
Полина Эдуардовна почти не помнила, какой она была раньше, иногда её посещали вспышки, по ночам, но к утру она их забывала. Помнила, что любила готовить, и часто ходила в местный кинотеатр, с библиотекаршей гоняла чаи, а потом перестала, потому что море её обожгло и туманные тени звали к себе.
Ей часто снилось, как сливочное масло тает на сковородке (огонь выше полтора не включать!), потом на сковородку выливается смесь для омлета, бледно-жёлтая, скорее белая, сыплется петрушка, чуть-чуть укропа, солится, перчится, можно ещё паприки для остроты добавить – она любила поострее. Потом звонил будильник, и Полина Эдуардовна просыпалась под осыпающейся с потолка штукатуркой, упиралась взглядом в герань на широком подоконнике. Вспоминала где она и уходила на работу, стараясь не пересекаться с бабушкой.
― Поля, кушай, кушай, тебе полнеть надо, кожа до кости. Кто же на тебе такой худой женится? ― заботливо прощебетала бабушка и подвинула к гостье тарелку.
Полина наелась в кафе, и борщ уже не лез. Но надо было его доесть, иначе бабушка не угомонится и собьёт всё рабочее настроение.
― Поленька!
― Бабушка, мне надо работать!
Краеведческий музей готовился к юбилею. Полине Эдуардовне поручили написать небольшую книжку о Белом Крае, о Гандвике и о людях города на берегу туманного моря. В конце следующей недели книгу нужно было сдать в печать. В общем-то, работу Полина Эдуардовна закончила давно, и директор музея её одобрил, но официально сдать в печать не успел. Затем резко уехал в экспедицию, а вместо него остался Ардальон. Он тоже работал в музее, но совершенно иначе видел мир. Полина Эдуардовна и директор музея собирали мифы, осторожно ловили их в море, в лесах, в болотах, бережно помещали в картины, древние черепки и небольшие артефакты и хранили в музее. Ардальон уже не первый год порывался отправить их коллекцию в самый дальний запасник и сосредоточиться на реальной истории города. Полина Эдуардовна не хотела прогибаться, но не знала, что делать. Оставалось добавить в книгу несколько глав о семье Коровиных и о революции.
Над столом висела репродукция. Чёрный город уходил в море, а море уходило в туман, и звёзды сквозили в тумане, и луна висела низко над скрытыми скалами. Не ходите вы в море, не зовите по ночам теней. Тени придут, а вы уйдёте, и останется только чёрная галька от вас.
Включила ноутбук, создала новый файл, назвав его «Семья Коровиных».
Историю семьи Коровиных можно было отследить до середины девятнадцатого века, когда Фёдор Николаевич Коровин организовал рыболовную компанию. Начинал он с того, что скупал у местных рыбаков их товар, а затем продавал дороже. Затем он нанял несколько рыболовецких судов, наладил поставку в столицу. Предприятие разрасталось, приносило доход, перешло к наследнику Эдуарду Фёдоровичу. Тот неожиданно решил и завёл коров. Северные земли у моря не самое лучше место для разведения скота, но он говорил: «Какие же мы Коровины без коров?» Ещё до революции семью Коровиных постигло несчастье. Младшая дочь, Полюшка, отправилась с братьями в плавание, но судно попало в шторм, и девочка упала в туманные воды. Выловить её не успели.
Написав черновик двух глав, Полина Эдуардовна выскользнула из комнаты. Бабушка спала в кресле, утомлённая бубнением телевизора.
Полина Эдуардовна накинула вязаное пальто, похожее на рыбацкую сеть, и побежала к краеведческому музею.
У входа в музей курил Художник.
― Здрасте, Полина Эдуардовна.
― Здравствуйте, Аркадий Савельевич. Вы картины принесли?
― Почти. Только его милость Ардальон развернул обратно. Картины на чердаке. Пойдёте смотреть?
― Что Ардальону не понравилось?
― Тема!
― Что у вас было?
― Да, пейзажи с морским божеством.
Полина Эдуардовна покачала головой.
― Зачем же вы так? Вы же знаете, Ардальон не любит мифологию. Ладно, ведите на свой чердак, посмотрим.
Нехотя Полина Эдуардовна засеменила за Художником. Тот шёл длинными шагами, точно в скороходах горы перешагивал. А Полина Эдуардовна, как маленькая девочка, бежала за ним.
Жил Художник в соседнем доме, старом, деревянного сруба. На первом этаже была сувенирная лавка с местными свистульками и фигурками морских божеств, оберегами, серебряными кольцами с чернью, и прочими амулетами да заговорами. На первом же этаже жил хозяин лавки и его семья. Художник жил на чердаке. Они с хозяином лавки приходились дальними родственниками.
Чердак – деревянная пещера, пыль серебрится, паук плетёт кружево, и через огромное окно струится мягкий свет, точно песня.
Картины стояли рядами. У окна закрытый простынёй с выцветшим рисунком –огромный холст, кисти и банки с красками выстроены на столе рядом.
― Что это? ― Полина Эдуардовна указала на огромный холст.
― Это ещё не закончил. Не смотрите. Вот, ― Художник вытащил из кучи картин поменьше одну. ― Это Лель. А вот это Леший…
― А не мифология есть? Вы же знаете, Ардальон капризничает.
Художник нахмурился. Он в отличие от Полины Эдуардовны не желал прогибаться.
― Вот Гандвик на закате. Вот деревянные церкви. А это наш музей, тоже на закате. Да, вот, портретик Коровиных. Годится?
Для выставки Полина Эдуардовна взяла четыре Гандвика в разное время года, корабли «Никола Угодник», два шторма, три деревянных церкви, пять улиц города, одну ярмарку и яблоневый сад, Коровиных, двух богатырей, Лешего и Лель. Мифологию она, конечно, не собиралась показывать Ардальону. Но ведь рано или поздно от него получится избавиться, и тогда она повесит картины в мифологическом зале. А пока надо их припрятать, иначе Художник может обменять их на бутылку.
― А из горожан больше никого не рисовали?
Художник нахмурился.
― Только мифы и природу рисую, знаете же.
― Ладно. А под простынёй, что у вас, Аркадий Савельевич?
Передёрнул плечами.
― Если интересно, вечером приходите, покажу.
― Посмотрим. Вы только со своими товарищами поскорее договоритесь, пусть несут картины в музей.

***

Вечером воскресенья Полина Эдуардовна вернулась к Художнику на чердак.
― А, вы подготовились, ― хмыкнула. Художник расчистил чердак, притащил откуда-то чистый стол, скатерть, свечи в старинном подсвечнике, открыл мансардное окно в крыше, а там небо и сверкающие горошины звёзд, и так их много, что кружится голова.
Под окном расстелил плед.
Скрытая покрывалом картина стояла там же, но от Полины Эдуардовны не укрылось, что холст Художник заменил, новый был чуть длиннее, и простыня не до конца его закрывала. Полина Эдуардовна не могла предположить, что такого рисовал Художник, что потребовалось срочно менять и прятать..
Художник сдёрнул покрывало. Холст – тёмно-черничное, чернично-синее, с мотыльками-звёздами, и лёгкими мазками лунной дорожки. Небо. Ясное ночное небо. Полина Эдуардовна ахнула. Раньше Художник рисовал только туманы и мифы.
― Луны не хватает, ― сказала она.
― Да. Сейчас достанем.
― Будете рисовать?
― Я не рисую, ― ответил Художник.
Он сел на плед. Полина Эдуардовна опустилась на другой край, от Художника пахло куревом, впрочем, как обычно.
― Знаете, раньше был моряком, ― Художник лёг на спину и смотрел в небо.
― Вы попали в шторм, вас выбросило на берег, и вы полтора месяца пролежали в коме. Это я знаю.
― Видел теней туманных. Там, когда волны разбивались о пьяный корабль, видел теней из волн и тумана. Скользили вокруг.
― Разве тени это не детская страшилка? Не ходите, дети, ночью к морю, придут к вам тени, зазовут с собой, не ходите вы с тенями.
― На пустом месте сказки не рождаются. Знаете, что ещё не сказка? ― Художник протянул руку к небу и сорвал с него месяц, затем поднялся к холсту и прикрепил месяц в верхнем правом углу. ― Теперь всё.
Полина Эдуардовна посмотрела на картину: чернильное небо, месяц с тонкими уголками. Посмотрела на небо в мансардном окне: и там тихо висит лунный серп.
Сдавленно кивнула, встала с пледа и замерла. Одна её часть хотела бежать, но та часть, которая когда-то тонула в холодном тумане, хотела остаться.
― Знаешь, в чём дело, Полина? Я признаю, что я – то, что я есть. А ты постоянно бежишь от самой своей сути. Может, пора остановиться и принять себя такой, какая есть.
Полина Эдуардовна вышла прочь.
На улице глубоко вздохнула. Неистово билось сердце. Она не пошла ни домой, где бабушка спала под телевизор, ни в музей.
Хочется глотками заглатывать воздух. Хочется жить, но жизнь куда-то утекает, растворяется.
Полина Эдуардовна пошла к морю.
Осенью море холодит. И зябко прячешь обнажённые ладони в рукава пальто.
Море волнами набегало на берег. Здесь ей всегда спокойно и тревоги отступают..
― Полина Эдуардовна!
Обернулась. В свете фонаря к ней подходил утренний знакомец, Слава.
― Море, значит, ночью смотрите? ― улыбался Слава, был немного пьян, то ли от вина, то ли от неожиданного счастья. Пьян от того, что на него неожиданно свалилась вся лёгкость бытия, и ему хотелось дышать, а лучше всего дышится у моря.
― Я сюда часто прихожу, ночью здесь тихо.
― И не боитесь? Мало ли кто ночью повстречается, ― говорил Слава.
Полина Эдуардовна – та её часть, что утонула в море, — усмехнулась.
― А таким, как я нечего, бояться.
― С чего это?
― Знаете сказку о тенях, которые приходят с туманом?
И Полина Эдуардовна рассказала страшную сказку о детях, которых забрали тени с моря, о детях, которые вернулись, и когда касались воды, та становилась кровью. Рассказала о тумане, который опускается холодно на город. И дети, дети бродят в тумане и зовут, зовут всех, кто их услышит, зовут их в море, откуда не вернуться, где холод поет колыбельную.
― И что же, вы – такая тень?
― Может, и тень. А может, и нет, просто не боюсь. А вот вы бойтесь. Они за вами придут. Видите, какой туман с моря валит.
Слава поспешно ушёл. Наверное, в ресторанчик веселиться. Полина Эдуардовна стояла у кромки воды, и холодное море сладко целовало босые ступни. Туман подкрадывался к берегу, и в морских тенях плыл муж Полины Эдуардовны. Она не помнила, когда море забрало его, год назад, или два, или десять, или вообще никогда. И всё это было сновидением. Сновидением, которое началось, когда Полина Эдуардовна упала с баржи и тонула в пенистых солёных волнах, когда морские утопленницы обнимали её ноги? Или ещё раньше? Сновидением, которое началось, когда шторм с Гандвика обрушился на приморский город, вымывая с улиц жизнь? Или сновидение началось, когда маленькая Полечка убежала от мамы к морю, а волна подхватила её и понесла к спящим в тумане скалам, а там с ней водили хоровод тени, Полечка лежала на мокром песке, слушала чаек, истошный крик матери? Или это вовсе не было сновидением? А былью, самой настоящей, самой живой, колючей и солёной былью?
Холодное море сладко целовало босые ступни Полины Эдуардовны. Из тумана выходили тени. Хотелось пойти им навстречу, ступая по воде и не проваливаясь, не касаясь песка и камней, а скользить над водой, как распятый богосын.
― Иди к нам, ― говорили тени. А Полина Эдуардовна застыла. Она что-то вспоминала, но всё никак не могла вспомнить.
― Полина Эдуардовна! Полина!
Она вздрогнула.
Уже светало. По бетонным ступеням бегом спускался Художник.
― Картину украли! ― наступил понедельник.
Полина Эдуардовна неторопливо обтёрла босые ноги и обулась.
―Какую?
―С коровами.
Полина Эдуардовна в недоумении пожала плечами.
― Но кому она нужна? Может, перевесили?
Картина с коровами дед Художника написал во времена, когда жгли церкви, раскулачивали и отбирали имущество. На первый взгляд, картина напоминала пятно серое пятно. Но внимательный зритель мог разглядеть выходящих из сизого тумана коров, тощих, с впалыми боками, и с большими коровьими глазами.
О коровах была легенда. Эдуард Федорович Коровин не случайно завёл коров. Говорят, туманы с моря приходили всегда и всегда уходили, унося с собой тех, кто позволял. И только коров боялись туманы. Потому что серые коровы раскрывали рты и откусывали от тумана по кусочку. Тени с моря боялись их мычания и обходили стороной. Говорят, когда появились коровы, туман и тени с моря почти не посещали город.
А потом в стране случилась революция. Новая власть не любила богатых и отбирала имущество в пользу государства. Когда у Эдуарда Фёдоровича потребовали коров, он обратился к деду Художника и попросил перенести коров на картину, чтобы они остались в городе и смогли время от времени сходить с полотна и откусывать туман.
Полина Эдуардовна несколько раз слышала от Бориса Павловича, что можно миф или легенду запечатлеть на живой картине, как бы переселить из реальности на полотно. Директор музея даже заказывал несколько таких картин Художнику. Но Полина Эдуардовна хотя очень трепетно и нежно любила сказочное наследие, всё-таки не верила в то, что возможно взять с неба месяц и прикрепить его на картину. Это какой-то фокус. Во всяком случае, так думала та её часть, что не верила в то, что тонула в море.
Полина Эдуардовна всегда считала, что коров Эдуард Фёдорович всё-таки выпустил на волю, чтобы властям не достались, а они в каком-нибудь болоте да сгинули.
Она так думала, но иногда сомневалась. Та часть Полины Эдуардовны, которая тонула в море, говорила, что коровы и в самом деле сходят с полотна и, наевшись тумана, возвращаются обратно.
.
Картина висела в центральном зале музея. Теперь вместо неё висело полотно с красными солдатами, которые штурмом брали город. По бокам — две небольших зарисовки, изображающих голод и смерть во времена фашисткой оккупации.
―Видимо, этот зал у нас теперь военной истории посвящён, а коровы где-нибудь дальше, ― улыбнулась Полина Эдуардовна. Они обошли весь музей, и Полина Эдуардовна уже хмурилась.
― Значит, в запасниках.
Но «Коров» и там не оказалось.
― Вот. Сказал же: украли. Это всё происки Ардальона. Он эту картину ненавидел, ― проскрежетал Художник.
― Может, в гостиницу по ошибке отвезли? Хозяин гостиницы на неё давно посматривал. Ардальон мог ему подарить из вредности.
В ресторанчике при отеле и в холле висели репродукции и пародии на «Коров», а так же несколько миниатюр Художника, поэтому Полина Эдуардовна и предположила, что оригинал мог перекочевать в гостиницу. К тому же хозяин уже давно посматривал на оригинал, но директор музея всегда давал ему отворот-поворот, а вахтёрша показывала фигу.
Но картины и там не наблюдалось. Сотрудники гостиницы недовольно посматривали на незваных гостей, но не приставали.
Хозяин гостиницы только разводил руками, мол, ни при чём.
― Не бойтесь, Аркадий Савельевич, ― говорила Полина Эдуардовна, когда они сели завтракать в ресторанчике, ― найдём мы картину.
Но Полина Эдуардовна не только Художника хотела успокоить, но и себя. Ведь в её книге к юбилею была целая глава о картине. Как же выставку без «Коров» делать?
― Какую картину? ― рядом с их столиком оказался Слава. Ему рассказали.
Художник сокрушённо добавил:
― Её нужно найти. Если не найти, то тени с моря начнут приходить в город.
― Так, ясно. Вы сейчас отработали тех, у кого был мотив. Но ничего не вышло. У кого был доступ в музей?
― Только у сотрудников музея. Музей же сейчас на перепланировку закрыт.
― Картина большая? У кого из сотрудников хватит сил её вынести?
― Да уж, ― все трое пожали плечами.
В ресторанчике работал телевизор, скучающий официант смотрел новости. .
― … сегодня в восемь утра на центральной улице три большие коровы, удивительного серебристого цвета, перекрыли автомобильную дорогу…
― Это они! ― воскликнул Художник. ― Сошли с картины. Нужно найти, пока никто не причинил им вреда.
― Да какое отношение живая корова имеет к картине?
― Самое прямое! Миф сошёл с полотна, вот какое. Да, поймите же вы, наконец! Нашего города нет ни на одной карте, к нам почти не заезжают чужаки, извините за выражение, Слава. Тени с моря, приходящие с туманом. Думаете, это всё просто так? Ни с того ни с сего? ― почти кричал Художник.
В конце концов, они поспешили туда, где в новостях видели коров. Но когда приехали, то коров, разумеется, не оказалось.
― Следы, ― показала Полина Эдуардовна на едва заметные кляксы серой краски на тротуаре. Они вели за угол.
Искатели завернули за магазин с продуктами в тёмный двор, где стояли мусорные баки.
Они нашли картину. Вернее, сломанную раму, и пустой холст с вырезанной серединой, остался лишь серый край, где луг проступал из тумана.
― Вандализм, значит, ― заключил Слава.
― Ардальон, наверное, будет на седьмом небе от счастья, ― процедила Полина Эдуардовна. Ей хотелось взять остатки рамы и что? Что она может сделать? Ничего. От бессилия оставалось только молча злиться.
Художник задумчиво смотрел в небо, в сторону, где за домами скрывалось море. Он казался спокойным, как человек, который всё давно знает и всё давно решил.
― Наверное, коровы ушли к морю, будут туманы откусывать. Жаль только, что дом их испорчен.
― У кого был мотив? ― пробормотал Слава. Он искренне выглядел расстроенным. ― Зачем кому-то портить картину?
― Да что вы заладили мотив да мотив! Не было ни у кого мотива, ― злилась Полина Эдуардовна. ― А вот как выставку без картины проводить? Это же историческая ценность. В юбилейной книге о ней целая глава. Её же Эдуард Федорович Коровин заказал. Ах, да что же такое! Аркадий Савельевич, ну есть же у вас что-то на замену? Вы же много пишите.
Художник пожал плечами.
― Картина – всего лишь холст, не в ней суть. И вы это знаете, Полина Эдуардовна. Зачем вы думаете о мелочах?
Ушёл.
Полина Эдуардовна осталась со Славой. Ей казалось, в прошлый раз она напугала его рассказами о тенях. Ей и самой временами становилось жутко. Казалось, есть у неё какая-то другая суть. Которая когда-то тонула в море, глотала туман и солёную воду, к которой тянулись идущие по воде тени. Но разве можно ходить по воде и не тонуть? Полина Эдуардовна всё делала вид, что ничего не помнит. И поэтому размышляла о Славе.
Он ей не нравился, казался лишним и ненастоящим. Очки не придавали ему интеллигентности, а скорее позволяли ему на всех смотреть презрительно и властно поверх стёкол. И этот его взгляд ей не нравился.
А ещё Слава украл «Коров».
Точнее – купил.
Ардальон, внук директора музея, Бориса Павловича, был не промах, не зевал и носом не клевал. «Коровы» — это, конечно, не квадрат Малевича, но ценителя и знатока могут заинтересовать. Ардальону они глаза мозолили, вот и продал. А ещё потому что просто не верил в мифы, да и вообще не уважал.
Полина Эдуардовна ничего бы об этом не узнала, но случайно проходила мимо ресторанчика, единственного места, откуда ночью лился свет. Она узнала и Ардальона и безошибочно определила его собутыльников как столичных гостей. И сразу же заподозрила неладное. Она зашла в ресторанчик, просочилась туманом и подслушала разговор. Хотела пробраться в музей и спрятать картину, но она же тяжёлая. Одной худенькой женщине не передвинуть. Оставалось только следить. И она видела, как под руководством Славы картину вынесли с чёрного входа. Потом покружила у моря и утром вернулась в гостиницу. Конечно, не только за омлетом.
Когда Слава присоединился к их поисковой команде, Полина Эдуардовна сначала подумала, что он хочет проверить, как далеко они зайдут. Но позже по искреннему его беспокойству и по слухам, разбредавшимся по городу, поняла, что картина и от Славы ускользнула. И та часть Полины Эдуардовны, что тонула в море, радовалась.
«Коровы» теперь сами по себе где-то бродили.
А где именно никто знать не мог.
Полина Эдуардовна и Слава сидели в ресторанчике всё той же гостиницы. Искать больше было нечего, зато омлет как всегда был хорош. Может, это даже единственное, что в городе у моря хорошо готовили.
Слава вдруг рассмеялся.
― А знаете, я сегодня должен был уехать в столицу. Сегодня ведь уже вечер понедельника, а во вторник утром я должен быть там. А теперь понимаю, что никуда не уеду.
― Почему же? Вас разве никто дома не ждёт?
―Ждёт, наверное. Но вы даже не представляете, как мне тошно в столице, как душно. Я женился в двадцать лет. Моя жена старше на десять лет. Я с ней встречался… уже не помню, с чего начались наши отношения. Наверное… нет, даже не помню. В общем, по залёту женились. А я тогда ещё только на четвёртом курсе учился, пришлось перевестись на заочку, работать в две смены, чтобы семью прокормить. Работаешь, работаешь, пашешь, пашешь, жизнь проходит. Моей жене сейчас тридцать восемь, она растолстела, лицом осунулась, не работает, целыми днями в Интернете на форумах сообщения пишет. А я теперь мальчик на побегушках у шефа, скупаю для него музейные экспонаты, можно сказать, ворую. Хочу ребёнка в частную школу отдать, а то он вслед за матерью целыми днями в компьютере сидит… Знаете, ей тридцать восемь, а она отвратительно готовит, так и не научилась, впрочем, даже не пыталась. Всё у неё к чертям подгорает, особенно блинчики. А здесь, у моря, мне спокойно. Вот вы пугали меня страшными сказками о тенях и тумане. А я сейчас совершенно не боюсь, может, даже верю, что коровы защищают город от тумана. Пусть и меня защищают.
Полине Эдуардовне стало жаль этого молодого симпатичного мужчину.
― А я умею делать идеальные блинчики, и с творогом, и с варением, и с мясом, даже с зеленью могу, и не только блинчики. Хотите я вам завтра принесу?
― Приносите.
Если бы скучающий официант захотел сейчас посмотреть новости, то узнал бы, что сегодня на шоссе, ведущим в город у моря, нашли автомобиль, вылетевший с дороги и врезавшийся в старое дерево, всмятку. Видимо, из-за тумана. А потом в сюжете показывали погибших. Один из них выглядел точь-в-точь, как Слава.

Полина Эдуардовна вернулась домой поздно. Она долго простояла у дома Художника. Всё думала: вдруг выйдет за вдохновением? Ей хотелось сказать ему нечто важное о жизни. Ей хотелось сказать, что она верит, что можно протянуть руку к небу и, сорвав месяц, поместить его на картину.
Но Художник не выходил.
Дома Полина Эдуардовна щёлкнула чайником на кухне. На окне грустила герань, чуть обглоданная котом. Тот засел где-то на верхних полках, иногда поскрёбывался.
Чай горячий, сладкий. Полина Эдуардовна перебирала в памяти рецепты блинчиков. Нет, давно, не готовила. Нужно свериться с поваренной книгой.
Прошла в комнату бабушки. Достала с полки книгу. Если бы бабушка была, то обязательно спросила бы:
«Зачем тебе? Ты что, готовить собралась?»
«Да».
«Полечка, ты что, с ума сошла? Нельзя готовить для мужчины, если он не твой муж. Что о тебе люди подумают?»
Если бы бабушка так сказала, то Полина Эдуардовна, конечно, положила бы книгу на место и ушла к себе. Но бабушки не было – на всякий случай огляделась – да, не было. Забрала книгу на кухню и начала готовить.
Утром она и Слава сидели на набережной, ели блинчики и пили горячий чай из термоса.
Слава так никогда и не уехал из города у моря. Несколько дней ему названивала жена. Затем он выбросил телефон в пенистые воды Гандвика.

Вечером Полина Эдуардовна принесла в музей законченную рукопись книги к юбилею, вернее флешку с файлом.
У входа стояла картина, прислонённая к крыльцу. Полина Эдуардовна разорвала мятую обёртку, шероховатую бумагу, от которой пальцы сразу стали пыльные. Это были «Коровы», но не те, другие. Художник даже пытался подражать оригиналу, а нарисовал то, к чему у него душа лежала. Коровы на картине насмешливо шли по центральной улице, а автомобилисты бранили их, но животные лишь взмахивал хвостами. И где-то вдали клубился туман, висели звёзды. Полина Эдуардовна обернулась, позади никто не подглядывал, и тогда пальцем ткнула звезду. Та оказалась горячая, и на подушечке пальца отпечатался ожог. К утру он превратился в серебристую пыль.
О находке, о картине, пришлось рассказать Ардальону. Он критично оглядел полотно и покачал головой.
Полина Эдуардовна тихо сказала:
―Если не повесите картину, то не отдам рукопись книги. А вы уже объявили в газете, что к юбилею выпустим книгу. Так что деваться вам некуда.
Картину вешали на прежнее место, Ардальон закрылся в кабинете, вырезал из рукописи все мифические главы. Полина Эдуардовна читала записку, которую нашла под шероховатой бумагой.
«Дорогая Полина! Как видите, нарисовал новых «Коров». Поскольку в этом городе мало кто разбирается в искусстве, то, скорее всего, никто не заметит подмены. А если заметят, то можете сказать, что у них память затуманилась.
В детстве дед часто говорил: у каждого предмета есть душа, и рассказывал о том, как можно живую душу переместить на картину. До того, как «Коровы» попали в музей, висели дома, на первом этаже. Каждый вечер коровы сходили с полотна и отправлялись откусывать туман. Конечно, иногда теням с моря всё-таки удавалось добраться до города, и тогда в тумане исчезали дети. Некоторые — насовсем, некоторые возвращались, но возвращались другими, такими же тенями. Когда дед умер, двоюродный брат обхитрил меня и забрал дом под сувенирный магазин. Пришлось переехать на чердак, а «Коров» подарить музею. Повезло, что Борис Павлович, как и дед, верил в возможность перенести миф на полотно. Борис Павлович всегда оставлял служебный вход не запертым, чтобы коровы могли выходить. Увы, ему приходилось отлучаться, искать новые мифы, которые я переносил на полотно, чтобы сохранить им жизнь. Когда Бориса Павловича не было, власть в музее захватывал Ардальон, как, Полина, знаете. Тогда служебный вход оставался закрытым, и коровы не могли охотиться за туманом. И с каждым годом туманы всё смелели и смелели, и стали приходить чаще.
Не знаю, когда вернется Борис Павлович, но надеюсь — скоро. А пока надеюсь, Полина, сможете совладать с Ардальоном.
Картина, которую нарисовал, это жалкая пародия. Коровы с неё не смогут защитить город у моря. Поэтому вынужден покинуть и отправиться ловить коров. Надеюсь, их найду.
Полина, желаю одного: примите себя той, кто вы есть. Мы с вами оба тонули и не утонули и вернулись ни теми, ни другими».

На чердаке Художника не было, как не было и нигде, где искала Полина Эдуардовна.
Мансардное окно наглухо закрыто. И свет проникает только из мутного окна в стене. Полина Эдуардовна провела по нему пальцем, собирая толстый слой пыли. И в оставшемся чистом пятне видела кусочек моря и ни капли тумана.
Знакомый холст скрывала простыня. Полина Эдуардовна колебалась. Если Художник не показал картины прежде, то можно ли смотреть её сейчас? Сорвала простыню.
И встретилась взглядом с молодей женщиной. Свет играл в её рубиновых серьгах. Светлые волосы струились и смешивались с платьем, похожим на рыбацкие сети. За её спиной клубился сизый туман, выше мерцали мешочки звёзд.

***

Гуляла по берегу, носками туфель ворошила гальку. В городе, говорят, опять видели коров. Утром специально заглянула в музей, картина на месте.
Слава теперь работал в гостинице. Часто он выходил на крыльцо и курил, считая звёзды. Вообще-то перед Славой ей было немного стыдно, ведь это она туманом просочилась к ночному портье и убедила его вынести картину, отнести её в центр города. Та часть, что когда-то тонула в море, подсказала Полине Эдуардовне так сделать. Правда, она не думала, что пока ночной портье будет тащить картину, он сломает раму, случайно уронив. Коровы, почувствовав свободу, как в былые времена, вырвались и порвали полотно. Возвращаться они не собирались. Нет ничего слаще воли вольной.
Борис Павлович так и не вернулся, возможно, нашёл кладезь мифов и решил остаться с ними. Полина Эдуардовна на него не обижалась. Мифу место с мифами.
Юбилейный вечер в краеведческом музее прошёл на ура. Новая экспозиция, посвящённая жизни Коровиных, всем понравилась. Книгу охотно покупали. Ардальон торжествовал. Полина Эдуардовна беспокоилась, что он начнёт тайком торговать картинами с другими мифами. Поэтому с помощью Славы потихоньку их украла и перетащила к себе на квартиру. Бабушка возражала страшно, дико ругалась, проклинала, но потом перестала. Потому что на самом деле была сновидением.. А, может по-другому, может, сновидением была Полина Эдуардовна, которая снилась бабушке в городе у моря. Может, Полина Эдуардовна – сновидение, которое снится безначальному и бесконечному времени. Впрочем, сама Полина Эдуардовна не сомневалась в реальности происходящего. Но что считать реальностью?
Свой портрет Полина Эдуардовна так оставила на чердаке Художника. Временами поднималась, просто чтобы посидеть на пледе, где сидел когда-то Художник, протереть пыль с красок и кисточек. Однажды портрета уже не было, и кисточек, и красок, и сдёрнутой простыни. Только мансардное окно хлопало открытыми ставнями, и накапал дождь.
Ночь. Луна низко давит. Море шепчет.
Когда она стала тенью, что приходит с моря? Тогда, когда в шторм утонул муж? Когда свалилась с баржи? Когда после выпускного гуляла с подругами на пляже? Когда в детстве убежала от мамы и захлебнулась? Или всё это было сном, который снится ей с начала безначального времени. Всё это было сном, который не снится.
Тихий голос звал. Полина Эдуардовна скинула башмаки. Ноябрьский песок не был ни холоден, ни тёпел. Море было ласковым, колючим.
Колготки намокли по колено, волны плескались у края юбки. Пальто расстёгнуто, поднять бы воротник, чтобы не забрызгать. Вода холоднеет, обжигает живот.
Распускает волосы. Ветер их подхватывает, опускает, и волосы сетью растекаются по волнам. И волны всё плещутся, горче и горче.
Туман над морем сходится плотной стеной, и тени из моря ходят вдоль берегов. Туманный поцелуй льдинкой прижимается к губам. Луна бросает свет на воду, та отражает, и звёзды ловят возвращённый свет, складывают его в мешочки и светлячками ночными скидывают на берег, далеко-далеко, где бродит Художник в поисках коров, которых никогда не найдёт.
Утро.
Одинокая серая корова бредёт вдоль песчано-каменной косы.

1 комментарий

  1. Прекрасная вещь!
    Дарья Леднёва — чёткий силуэт в тумане Экзюпери, Р.Баха, Д.Липскерова…
    Виртуозная игра с мистическим материалом.
    Браво!

Оставить комментарий