Тимбилдинг

Пролог.

Все это безобразие, если вспомнить, началось солнечным апрельским утром. Придя на работу, я обнаружил на своем столе официального вида письмо, содержание которого предписывало мне явиться к одиннадцати в кабинет нашего эйчар директора.
Заинтригованный таинственным посланием из офиса главного кадровика, я постарался привести себя в порядок. Уже без десяти я маячил в коридоре под дверью, терзаемый нехорошими предчувствиями и вспоминая все свои косяки.
— Не станут же они вызывать так официально, да еще сразу к директору по персоналу, чтобы просто уволить, — теплилась мысль в глубине сознания. Да и список служебных проступков, которые удалось припомнить, как-то не тянул на увольнение, максимум выговор.
Дверь приоткрылась. В проеме появилось лицо женщины средних лет.
— Сергей Игнатьев? – полувопросительно, полуутвердительно произнесла женщина.
— Он самый, вызывали?
— Входите.
Отступать было поздно, и я вошел в просторный кабинет.
К моему удивлению, помимо меня, в кабинете присутствовали еще человек пять. Из них я смог опознать только Виталия. Не то чтобы мы были знакомы, но я его видел пару раз, когда мы работали над крупными проектами, в которых участвовали сразу несколько отделов. Он работал в отделе лингвистической адаптации продукции и сидел в соседнем корпусе.
Кроме него, были молодая девица, лет двадцати-двадцати пяти, представленная как Маша Муромцева, специалист отдела по связям с общественностью, сама директорша по персоналу, Ольга Александрова, а так же два джентльмена иностранной наружности.
— Познакомьтесь, — представила их Алксандрова, — это господа Гаррри Хэнкс и Вильям Норт. Господин Хэнкс является руководителем российского отделения нашей компании, а господин Норт, возглавляет международный отдел персонала.
— Ба, да нас посетили птицы высокого полета, — промелькнуло в голове, — ну чем дальше, тем интересней.
— Здравствуйте господа, — с заметным акцентом произнес Хэнкс, — мы собрали вас здесь, — он обвел взглядом нашу троицу «молодых» специалистов, — чтобы сделать вам предложение, которое возможно изменит всю вашу жизнь. Как вы знаете, наша компания, ориентируется в первую очередь на молодых и перспективных. Вы – будущее компании. Каждый год, компания проводит отбор среди молодых специалистов по всему миру и приглашает их на годовую оплачиваемую стажировку в головных офисах Соединенных Штатов Америки.
— В этом году, мы, с помощью госпожи Александровой, — Хэнкс кивнул хозяйке офиса, — провели большую работу, просмотрев тысячи анкет, отобрали наиболее достойных кандидатов. Это вы господа.
— Компания предоставляет вам возможность пройти обучение и стажировку в головном офисе, в знаменитой на весь мир Силиконовой долине. Пообщаться с выдающимися людьми и даже наравне с ними, поучаствовать в создании новейших технологий, которые каждый день изменяют наш мир.
— Но всякое большое дело, начинается с малого. Не достаточно одного желания работать, важно умение работать в команде, выстраивать связи с коллегами, брать на себя ответственность. Принимать решения и выполнять их. Все это не просто. Именно для этого корпорация и разработала программу развития молодых специалистов.
— Лучшие из вас, пройдя все этапы программы, смогут стать не только лучшими в своей области, но и со временем, смогут возглавить новые отделения и филиалы в разных странах по всему миру.
Говорил он долго. В целом, большая часть последующей пафосно-возвышенной речи, была мне уже известна. Судя по тщательно скрываемой скуке, методичку по корпоративной этике, выдаваемую каждому сотруднику при поступлении на работу в компанию, читал не я один.
Но видимо, тут требовалось соблюсти ритуал.
Суть всего этого вдохновенного спитча, сводилась к тому, чтобы создать впечатление, что единственной заботой корпорации, является благосостояние ее сотрудников, а вовсе не зарабатывание миллионов и миллиардов долларов по всему миру.
Спустя минут пять, Хэнкс перешел к конкретике.
— Как я уже сказал, вы были признаны самыми лучшими и перспективными специалистами. Теперь же, я бы хотел предоставить слово господину Норту, который изложит вам условия стажировки.
— Ок, спасибо Гарри, — начал Норт по-английски. – Программа стажировки включает в себя двухнедельное посещение ЛА и силиконовой долины, где будут проведены семинары и встречи. Так же, вы пройдете ряд тестов и консультаций, которые помогут лучше раскрыть ваши способности и таланты.
— Затем вам предстоит несколько недель путешествовать, в компании с собранными со всего мира молодыми специалистами. В этом путешествии-приключении, вы должны будете раскрыть свое умение работать в команде, выбирать лидеров, а возможно и проявить собственные лидерские качества.
— По окончании путешествия, лучшая команда сможет в течение года работать и учиться в Лос-Анджелесе, а наиболее успешные, после стажировки смогут заключить пятилетний контракт и работать в головном офисе корпорации. Но и для менее успешных участников предусмотрены различные бонусы. Подробнее о сути тимбилд тренинга вы узнаете уже на месте.
— А сейчас, если вы согласны на участие в программе, заполните вот эти формуляры на двух языках, — Норт вытащил из кейса стопку листов и разложил их на столе.
Безобразие началось.

ЛА.
До этого момента, с США в целом и Лос-Анджелесом в частности, я был знаком только по голливудским фильмам и паре-другой сериалов.
В моем представлении, это был город звезд, блестящий и праздничный, с аллеями пальм, песчаными пляжами и голубым морем, по волнам которого, скользят роскошные яхты и стройные серферы.
Город, в котором живут миллионеры и звезды экрана с мировым именем, рок-музыканты и владельцы крупнейших международных корпораций. Город, по улицам которого раскатывают в лимузинах и шикарных внедорожниках. Город роскошных особняков и сверкающих небоскребов.
Действительность, как говориться, превзошла все ожидания.
Во время поездки от терминала аэропорта до гостиницы, в голове все время крутилась цитата из «Двенадцати стульев»:
«Да…. Это вам не Рио-де-Жанейро»….
Ни миллионеров в белых штанах, ни роскошных дам, за окном автобуса не наблюдалось. Да и сам город производил странное впечатление.
Мне, так сказать среднестатистическому москвичу, Город Ангелов показался поначалу какой-то большой деревней. Нет, не той деревней из российской глубинки, а скорее чем-то вроде бесконечного подмосковного дачного поселка, состоящего преимущественно из шестисоточных участков. Вот только поселок этот разросся на столько, что обхватил и поглотил внутрь себя, несколько промзон, вполне опознаваемого унылого вида, и несколько городков, состоящих из многоэтажных зданий, как старой, так и новой постройки. Старые двух, трех, пяти этажные здания, в нем соседствуют с новейшими высотками из стекла и бетона. Роскошные молы, сменяются крохотными магазинчиками-стекляшками «шаговой доступности» и ларьками с торговыми палатками. А все это окружено километрами и десятками километров одно-двух этажных строений дачного типа, воткнутых на крохотные участи земли.
Именно дачного типа. Целые кварталы фанерных домишек и вариаций на тему строительных бытовок за заборами из сетки рабицы или листовой жести.
При этом, буквально за поворотом, за перекрестком, без каких -либо заборов и охраны, обнаруживается вполне себе современная улица, состоящая из коттеджей, которые в подмосковье принято считать бизнескласом. Сходство может дополняться детьми, катающимися по улице на велосипедах и неспешно трусящими по идеально чистым тротуарам дамами, в мягкой спортивной одежде.
Еще минута, и мы едем по городу внутри дачного или коттеджного поселка. Потрепанные здания, соседствуют с невообразимо навороченным кубистическим хайтеком. А когда вам, начинает казаться, что вот он, настоящий город, привычные и уютные каменные джунгли, неожиданно, буквально через три-четыре светофора, вы уже едете мимо роскошных особняков.
Лос-Анджелес город контрастов. Контрастов в концентрированном виде.

Улыбайтесь, шеф любит идиотов.

За прошедшие три недели, я обнаружил для себя главное. До посещения штатов, я считал, что практически свободно владею английским. Будучи програмером, я не испытывал затруднения общаясь с англоязычным софтом, инструкциями и руководствами. Свободно понимал сюжетные изыски, о которых рассказывал торжественный голос «за кадром» в навороченной компьютерной игре. Да и англоязычные фильмы и сериалы, я вполне спокойно смотрел без перевода.
С общением проблем так же раньше не возникало. Отправившись посидеть за кружечкой пивка в Прагу или посетив Лондон, я всегда мог рассчитывать на то, что меня поймут, а я в свою очередь без каких либо затруднений пойму то, что мне говорят.
Оказавшись в штатах, я обнаружил, что понимаю от силы половину сказанного. И дело было даже не в каком-то особом слэнге или испанских словечках, которыми пестрела местная речь, не в сокращениях и переделках отдельных слов, дело было в самом произношении. Складывалось ощущение, что нет никаких общепринятых правил произношения. Одно и то же слово, разные люди могли произносить настолько по-разному и с такими вариациями, проглатывая то начало, то окончание, что понять, о чем речь, зачастую становилось невозможным, даже зная в точности, что должно быть произнесено.
Я долго гадал над вопросом заданным в аэропорту.
— Как ваш фрай? – осведомилась девушка с традиционной «наклеенной» улыбкой.
Вопрос поставил меня в тупик. Лишь спустя пару минут я сообразил, что это должно было значить «как ваш полет». Что уж говорить о более сложных вещах.
На официальной конференции и последующих семинарах я понял, что есть два языка. Официальный и остальной. Тот, который официальный, вполне понятен и доступен. Но как только официальная часть заканчивается, все начинают говорить на неком тарабарском наречии, как будто специально коверкая слова до полной потери их понимабельности.
В целом, американцы не злые. Они очень даже добрые. Добрые как дети. Даже если они что то и сделают не то, то как правило не со зла, а либо из-за незнания, либо из-за непонимания.
Например, когда я просил повторить или пояснить то или иное слово в разговоре, они повторяли его. Очень медленно, по слогам, снисходительно глядя на меня, как умудренный опытом пятилетка, смотрит на двухлетнего лепечущего малыша. Видимо им кажется, что каждый, кто не понимает исковерканного в обыденной речи английского, слаб умом. Отсюда наверно и проистекают расхожие образы иностранных идиотов, тиражируемые голливудом.
При этом, если вы не поняли, то вам с улыбкой повторят слово по слогам, с сохранением интонации и произношения. И даже не один раз, после чего улыбка начнет казаться уже издевательством. И это вместо того, что бы просто произнести слово так, как оно должно звучать или заменить его синонимом.
В этом же не понимании, коренится и подавляющая порой наивность. Будете в америке, не пытайтесь шутить и рассказывать анекдоты. В большинстве случаев их просто не поймут, а могут и обидеться.
Попытка пошутить в ресторане, где подавалась азиатская кухня, типа произнести, задумчиво разглядывая лакомый кусочек мяса насаженный на вилку: «интересно… а мясо у них лаяло или мяукало при жизни?», обернулась получасовым разбирательством между моими американскими коллегами и менеджером ресторана.
Пообщавшись с коллегами в неформальной обстановке, я понял, откуда у всего этого непонимания и незнания растут ноги. Все дело в системных дырах. И главная дыра, как мне кажется, находится в системе образования, в которую неизбежно попадает все аборигенное население с самого нежного возраста.
Система в целом наверно не так уж и плоха, во всяком случае, она способна исправно действовать. Но у нее есть все же ряд неоспоримых минусов, главный из которых, заключается в том, что она не учит думать.
Начиная с детсадовского возраста, всех американцев учат следовать инструкциям. Мораль сводится к тому, что тот, кто четко и правильно исполняет все пункты инструкции, станет хорошим парнем и все у него будет хорошо.
А дальше остается только заучить необходимое количество таких инструкций на все случаи жизни. И упаси вас бог, задуматься или попытаться их оспорить. Вы попадете в различные базы неблагонадежности по тем или иным признакам. В особо тяжелых случаях, вас или вашего ребенка, от этой излишней задумчивости даже начнут лечить, с использованием тяжелых психотропных препаратов. Что поделать, врачи ведь тоже в большинстве своем научены действовать по тому же принципу.
Так и получается, что люди живут, пользуются техникой, следуют правилам и даже не пытаются понять, почему оно действует. Отсюда и магическая власть различных табличек, начиная с банальных «хода нет» и «не влезай убьет».
Все это следует помножить на то, что подавляющее большинство американцев, не станет просто так, ради интереса, изучать что-либо, что потребует больше пяти-десяти минут их внимания. Каждый учит ровно то и ровно столько, сколько потребуется для получения за это денег или других бонусов, типа школьной отметки, строчки в резюме.
Все остальные знания о мире, так и остаются за пределами их внимания.
Поняв это, я понял, каким образом, люди, которые не могут внятно логически связать несколько предложений, оказываются в америке популярными политиками и даже президентами.
Не получив навыков думать в школе, понимать, а не действовать по инструкции, они и во взрослой жизни продолжают действовать в соответствии с заложенной моделью поведения, зачастую просто принимая на веру все, что сказано или написано.
В этом я удостоверился, когда на спор, убедил одну миловидную мулаточку, между прочим, имеющую степень по истории, в том, что Росийская империя, с помощью своих спецслужб, организовала заговор, в результате которого Римская империя пала жертвой германских племен.
Боже, какую чушь я нес, сохраняя серьезное выражение лица. Что характерно, спорили мы с немцем, который, так же как и я, был рекрутирован из своего берлинского офиса на этот тренинг.
Надо было видеть лицо мулатки, когда она, светясь праведным гневом в отношении тиранов и угнетателей свобод, сдавшись под натиском «неоспоримых» аргументов, но желая сохранить позиции, доказывала мне, что Российская империя просто напросто изгнала бедных германцев с их земель и те, спасаясь от тирании, идущей с востока, были вынуждены бежать в Рим.
В том, что Российская и Римская империи существовали в одно и то же время, она не усомнилась ни на секунду.

Научите меня жить.

В Анкоридж мы прилетели под вечер. Полсотни молодых дарований со всего мира, которым щедрая корпорация решила подарить билет в большой международный бизнес.
Как выяснилось немного позднее, когда началась недельная подготовка к основному действию, весь мир был представлен строго в соответствии с американским его видением. Более половины участников оказалась родом из штатов. Впрочем, видового разнообразия все же хватало с лихвой, вполне достаточно, чтобы тренинг мог считаться международным.
Подготовка с инструкторами по выживанию и рафтингу, перемежалась небольшими выездами на экскурсии по живописным окрестностям. Нас вывезли посмотреть на китов в заливе, провели экскурсию в местном краеведческом музее и даже свозили на автобусе в индейское поселение.
После ЛА, погода была прохладной, я бы сказал вполне московской или питерской, когда в мае наступают так называемые черемуховые холода, так что особого дискомфорта, в отличие от многих других, более теплолюбивых участников я не почувствовал.
Сама подготовка по выживанию, сводилась к тому, что собрав нас в зале, или на большой поляне, с идеально ровной травкой, инструктора, с серьезным видом рассказывали нам, «что такое хорошо и что такое плохо». Временами, в памяти всплывало давно забытое воспоминание из детства, как воспитательница в детском саду, выводила нас в весенний парк и рассказывала нам о природе, показывая почки на деревьях, птичек и прочую ерунду, а мы дружно удивлялись и кивали.
Несмотря на то, что возраст участников тренинга был от восемнадцати до двадцати пяти, занятие по содержательности не сильно отличалось от моих детсадовских воспоминаний. И даже реакция слушателей поражала своим сходством. Удивленные или одобрительные ахи-охи, как реакция на банальные и как мне раньше казалось общеизвестные прописные истины. Все это перемежалось бурными овациями поле каждой смены инструктора.
В кульминации, на широком, плоском экране телевизора, были показаны несколько фильмов студии дискавери. О том, как отчаянные парни, бывшие военные из спецподразделений или опытные путешественники, порой в сопровождении жены или друзей, смогли протянуть несколько дней в дикой местности.
Из всего этого, я смог извлечь всего лишь одну главную мысль. Как только вы оказались дальше, чем десяток километров от цивилизации, вам следует немедленно начинать жрать все что движется и надеяться на чудо, ожидая, что некие добрые дяди вас найдут и спасут.
Полезные, хотя чаще всего банальные советы, в этих фильмах перемежались с бесполезными. Некоторые действия героев этих обучающих материалов, мало поддавались моей логике. По здравому размышлению, некоторые действия уж точно никак не могли способствовать выживанию, скорее наоборот. Но кто я такой, что бы вмешиваться в процесс обучения, который ведут великие специалисты.
Весь мой опыт общения с природой, сводился к двум месяцам летних каникул, которые я проводил у бабушки в деревне, в Перми, от восьми до четырнадцати лет. Где я мог хоть до посинения любоваться красотами среднего Урала и слушать байки местных выпивох-охотников.
Тренировки по рафтингу проходили неподалеку от города. Нас научили, как и куда грести, как одевать спасжилет, как проходить небольшие пороги и прочим премудростям сплава по реке.
В конце обучения, был устроен небольшой ликбез по общению с местной фауной. На этом подготовка к главному этапу тимбилд тренинга и была закончена.
Условия были просты, нас должны были путем жеребьевки разделить на четыре команды. Затем, каждая команда на вертолете доставлялась к началу ее маршрута. Маршруты у всех были разные, но как нас заверили, все они примерно одинаковы.
Далее, следовало как можно быстрее пройти маршрут и выйти в точку встречи на Юконе, к западу от Тананы. По-прямой, выходило немногим более сотни километров, но с учетом рельефа и изгибов рек, получалось раза в два, а то и в три больше. На преодоление этого маршрута командам давалось почти три недели контрольного времени, двадцать дней, если быть точным, после которого они снимались с дистанции и эвакуировались.
С каждой командой плыл инструктор, единственной задачей которого, было присматривать за нами и ни во что не вмешиваясь, вызвать помощь в случае критической ситуации. В остальном, участники были предоставлены сами себе.

На старт. Внимание. Марш!

Не люблю ранние побудки. Что уж говорить о подъеме в шесть утра, после посиделок в гостиничном баре.
Однако деваться было некуда. Нас, дрожащих от холода на промозглом утреннем ветерке, погрузили в автобус до Хили, откуда и должен был состояться вылет на маршрут, бравший свое начало где-то в окрестностях Денали Уайлдернесс Витин.
Часа через два поездки, я окончательно проснулся и от нечего делать стал изучать пейзажи, проплывавшие за окном. Они того стоили. Временами казалось, что дорогу специально проектировали, чтобы возить туристов по самым живописным маршрутам.
Кто-то из сопровождающих, сидевших в передней части салона, взял на себя роль экскурсовода и описывал все местные достопримечательности, проплывавшие за окном.
Десятки названий сливались и перемешивались в сознании, а я все никак не мог отделаться от мысли, что неожиданно, каким-то чудом, перенесся в Россию. Те же елки-березки. Озера да речки. Все такое знакомое и в то же время странно окультуренное, что ли. Вроде и пейзаж дикий, но какой-то уж очень идеалистический, как будто все вокруг, это не дикая природа, а декорации. Ни поваленных ветром стволов, ни сухостоя, да даже кусты вдоль дороги как будто специально постригли, придав им максимально эстетический вид.
Воздух стал суше и холоднее.
По прибытии в Хили, нас ждал плотный ужин, после которого состоялась жеребьевка.
Вот она моя группа, с которой мне предстоит преодолеть несколько сотен километров по дикой местности и при этом умудриться выстроить какие-то там отношения и проявить себя членом команды.
Рассевшись в кружок, как это любят делать во всяких анонимных обществах любителей чего-то, началось знакомство друг с другом.
— Хай, айм Стефани Миллер фром Солт-Лэйк Сити…. – Хай, айм Марк Фостер Техас… — Хай, айм Майк Стюарт фром Чикаго и так далее.
Итого одиннадцать человек включая меня. Да еще инструктор Роб, который представившись, сохранял молчание, выполняя команду наблюдать и не вмешиваться.
Так уж получилось, что председательство взял на себя техасец Фостер. Что возможно и стало причиной, по которой я стал тем самым недоумком иностранцем и странным типом, которому надо было все повторять по два раза. Что такое официальный американский язык, Фостер не знал вообще. Из всей его речи, мне удавалось понимать лишь отдельные слова.
Атлетически сложенный красавчик, оживший герой вестернов, сразу задекларировал свое лидерство. Я был совсем не удивлен тому факту, что он оказался и капитаном школьной футбольной команды, и активным общественником в калифорнийском университете, председателем какого-то там братства.
Под стать ему была и Стефани Миллер. Фарфоровая красотка, с безупречно уложенными волосами. Она не просто говорила, она повелевала. Окинув нас снисходительным взглядом, не задерживаясь ни на ком, она стрельнула глазками в сторону Фостера, и кратко рассказав о себе, не забыв помянуть господа, выразила надежду, что все мы сможем с помощью всевышнего преодолеть причитающиеся нам испытания. В общем, смертельно опасная смесь расчетливой хищницы в юбке и божьей овечки.
Дороти Гэйбл, здоровенная, полная негритянка из Массачусетса, была можно сказать ее полной противоположностью. Живая и непосредственная. Она всем телом реагировала на каждую реплику, радостно улыбаясь каждому говорившему, вздрагивая арбузными грудями и складками на боках. Хихикая даже при намеке на шутку.
Справа от нее сидел тощий задохлик в очках, у которого на лице было написано, какие мы все тупицы и какой он умный. А так же как нам всем повезло, что он поедет с нами. Звался он Арви Милман.
Следующей в кругу, если быть последовательным и представлять всех по часовой стрелке, сидела китаянка Минь, с абсолютно нецензурной фамилией, приехавшая из Гонконга. Говорила она мало, зато вежливо улыбалась, при этом слегка кивая, постоянно.
Радом примостился застенчивый толстячок, который казалось всем своим видом, просил у собравшихся прощения, за то, что он здесь находится.
— Привет, я Майк Ньюман, — промямлил он и заткнулся до самого конца собрания.
После него шла совершенно невыразительная особа в растянутом старом свитере, представившаяся Сьюзан Коули из Висконсина.
Под стать ей был сидящий рядом длинный и тощий хмырь, с водянистыми, почти прозрачными серыми глазами. Дело было даже не в его физиономии. Вся его фигура вгоняла в скуку. Думаю, даже со спины он выглядел уныло.
Сохраняя какое-то траурно-торжественное выражение на лице, он представился Хансом Меером из Мюнхена.
— Рад познакомиться, — произнес он таким голосом, в котором при всем желании нельзя было бы найти даже намека на эту самую радость.
Еще были Рики Хатсон из Сиэтла и Пола Стюарт из Флориды, проживавшая на знаменитом Майами-Бич.
Ну и собственно я, избравший английскую форму своего имени.
— Хай, айм Серж Игнатьев фром Москоу, — произнес я заученную со школьной скамьи фразу.

Нам выдали карту, с обозначенным на ней маршрутом, которой сразу, на правах самопровозглашенного лидера завладел Фостер. Вот на кой черт ему понадобилось хватать карту, если читать ее, он не умеет?
Это я понял, когда убедился, что он держит карту вверх ногами и напряженно в нее всматривается, пытаясь увидеть на ней, что-то одному ему понятное.
Впрочем, ему на помощь сразу пришел задохлик в очках. Милман вежливо, но настойчиво вытащил карту из лап «ковбоя» и разложил ее на низком столике.
Все склонились над ней. После того, как умник довел до сведения присутствующих, что и как они видят, началось строительство наполеоновских планов. Как мы лихо всех обойдем, где можно срезать излучину реки пешком и так далее. Мы, иностранцы, как-то само собой, оказались вытеснены на периферию этого обсуждения.
Послушав пару минут сентенции, исходившие от активных участников обсуждения, немец с задумчивым видом произнес, обращаясь к стене:
— А вы вообще бывали в горах?
Поначалу, я думал, что его реплика останется незамеченной, однако Фостер услышал замечание.
— Конечно, сотни раз. У моего дяди ранчо неподалеку от Конкана, к тому же в детстве, родители посылали меня в скаутский лагерь в Авалон Паркс.
Немец скептически хмыкнул, но похоже, скептицизм заметил лишь я. Остальные вернулись к разбору маршрута и выработке стратегии.
Что ж, если нас не берут в игру, будем делать вид, что нам все равно, решил я для себя. Обернувшись, я заметил, что и китаянка Минь, пришла к таким же выводам. Она тихонько сидела на стуле и, не переставая улыбаться, потягивала из бумажного стаканчика кофе из автомата.
Бросив прощальный взгляд на карту, я отправился за своей порцией кофию.
Увидев, что я ретировался, за мной потянулся и унылый немец, не предпринимая однако попыток завести более плотное знакомство.

И снова ранний подъем.
Нас обшмонали, отобрав телефоны и разнокалиберные гаджеты, отправив их к остальным вещам. Мы же, одетые в новенькое обмундирование от различных спонсоров из дружественных компаний, отправились вниз, к ожидавшему нас вертолету, в который уже были загружены баулы с вещами и продуктами, которые мы отобрали на складе вчера. Цельнометаллический топорик, системы «турист», с резиновой ручкой, прикупленный мной по незнанию еще в Анкоридже, мне позволили взять с собой. Фостер же, отбил свой здоровенный охотничий нож, пристегнутый к поясу. Я последовал его примеру, повесив топорик в удобном чехле на ремень.
Труднее оказалось протащить сигареты. Но где наша не пропадала. Блок «Кэмэла» покоился в рюкзаке, а едва початая пачка «Мальборо», перекочевала в карман штормовки вместе с зажигалкой.
Полетели.

7 часов по Гринвичу. Первые «радости».

Харрис!!! Харрис! Вы знаете, я понял, что Джордж совершенно не приспособлен к путешествиям…
Дж.К.Джеорм.

Высадка прошла буднично. Нас выгрузили из вертолета, помогли собрать, надуть и спустить рафт на воду. Пожелали удачи и, помахав на прощанье, улетели.
Было пасмурно и откровенно холодно. От силы градусов семь-восемь тепла, а то и меньше.
Засунув себя в гидрокостюм, натянув поверх него легкую штормовку со штанами и перепоясовшись ремнем, я почувствовал себя готовым лезть в воду.
Под деревьями лежал снег, сменявшийся редкой порослью молодой травы на полянах. Да и по воде, время от времени, проскальзывали несомые вниз по течению кусочки льда.
Перетащив и привязав снарягу, мы погрузились на плот, оттолкнулись от берега и заскользили вниз по течению к далекому Юкону.
Течение было неспешным. Река плавно скользила по каменистому руслу. Обступавший нас хвойный лес, мок под легкой моросью.
— Тоска, — подумал я, глядя на проплывавший серо-черный пейзаж.
Моросящий дождь и серость, видимо подействовали и на остальных. Разговоры потихоньку смолкли. Лишь Фостер, время от времени, пытался подстегнуть энтузиазм масс, предлагая подналечь на весла. Но вскоре и он сдался.
Время тянулось бесконечно.
К полудню дождь усилился, а прибрежные скалы поднялись выше, загоняя реку в узкий каньон. Река стала глубже, а течение заметно ускорилось.
Временами, сверху падали комья смытой земли вперемешку со льдом, обдавая нас брызгами. Марк, обосновавшийся на корме и принявший обязанности рулевого, направил рафт в центр потока.
Не нравились мне эти оползни, учитывая, что с каждой минутой каньон становился уже, а окружавшие его скалы выше.
Об этом я и сказал инструктору, показывая на опасно кренящуюся сосну, цеплявшуюся за край обрыва.
— Все ок, — отозвался он и отвернулся.
Что значит ок, какого черта. Если дождем размоет грунт, то рано или поздно, одна такая елка имеет все шансы сверзиться с верхотуры нам на голову. А дождь лишь усилился.
Остальные если и разделяли мое беспокойство, то вида не показывали, полагаясь на опытного инструктора, который хоть и не вмешивался в процесс, в критической ситуации должен был взять командование на себя.
Часа через два, ливень разошелся окончательно, заставив нас подумать об остановке. Однако пристать было решительно некуда. И слева и справа возвышались на несколько десятков метров отвесные скалы. Оставалось только слушать, как по каске барабанят капли дождя, да время от времени работать веслом, чтобы поскорей миновать этот чертов каньон.
Опасность первым заметил немец. Видимо услышав мой вопрос, обращенный к инструктору, он поглядывал наверх.
— Берегись, — раздался его крик. Быстрее влево, гребите.
Как водится, грести начала лишь пара человек, а остальные начали крутить головами, высматривая опасность.
К счастью, Фостер, быстро сообразив в чем дело, резко повернул весло. Возможно, это нас и спасло. Точнее почти спасло.
Ах это слово почти.
Целый пласт грунта, вместе с деревьями, сорвался со скалы на протяжении доброй сотни метров. Благодаря реакции Фостера, а так же кратким, но титаническим усилиям Ханса и меня, нам удалось избежать большей части лавины, состоящей из земли, камней и льда, однако, спастись от падающих поперек каньона деревьев нам не удалось.
Огромный ствол рухнул прямо на рафт, с оглушительным хлопком распоров сучьями баллоны.
Мир завертелся. Я оглох и ослеп. Краткий миг полета, сменился ледяной водой на лице. Что-то, зацепившееся за ногу, тащило меня на дно. Кровь и вода заливали глаза. Отчаянно барахтаясь, я вырвался и в очередной раз всплыл на поверхность. Кое-как протерев глаза, я увидел несколько ярких точек ниже по течению. Над помутневшей водой, торчало несколько шлемов и спасательных жилетов. По реке плыли обломки деревьев. Рафта не было. Судя по всему, он лопнул и затонул, погребенный под грудой камней и земли, вместе со всеми вещами и припасами.
Смыв кровь, сочившуюся из царапины на лбу, я поплыл догонять остальных выживших.
Ледяной холод воды пробирал до костей, не смотря на утепленный гидрокостюм. Все же, почти час спустя, каньон закончился. Я поплыл в сторону каменистой косы, вдававшейся далеко в реку, к которой меня и так несло течением.
На ней я заметил яркие жилеты первых выбравшихся из воды. Спустя минуту я уже сидел на камнях, тяжело переводя дыхание и пытаясь согреться. Дождь поутих.
Марк Фостер стоявший неподалеку, непрестанно выкрикивал имена, вглядываясь в ту сторону, откуда нас принесло течением.
— Брось Марк, — потряс я его за плечо. – Все выжившие уже здесь. Если до сих пор сюда никого больше не принесло, то они либо погибли, либо проплыли раньше.
Его плечо напряглось и расслабилось.
— Да, да… извини, я просто в шоке, — проговорил он и пошел туда, где на берегу вповалку лежали спасшиеся.
Восемь. Восемь из двенадцати, отправившихся только этим утром в путешествие.
Капитан Фостер, задохлик Милман, потерявший свои очки, ханжа Стефани Миллер, хохотушка Дороти, молчаливая Минь с нецензурной фамилией, унылый немец Ханс Меер, толстый застенчивый коротышка Майк Стюарт и я сам, с расцарапанной ветками рожей.
Восемь выживших. Но на долго ли.

Шок от случившегося отступил. Сложившееся было единство выживших, растаяло как снег. Все вернулось на круги своя.
Для американцев, я вновь стал туповатым странным иностранцем, которому надо было повторять все по два раза. Ханс стал унылым, безучастным меланхоликом, а Милман — умником, с торчащим лингамом своего айкью.
Зашел спор, что делать дальше. Несмотря на обилие предлагаемых вариантов, на деле их было всего два. Либо сидеть на месте и ждать пока нас спасут, либо топать вниз по течению, в надежде достичь обитаемых мест.
Как ни странно, но второй вариант возобладал. Мои попытки объяснить, что три недели мы тут не просидим при всем желании, а раньше нас искать вероятней всего не начнут, поначалу терпели крах.
Милман, снисходительно глядя на меня, говорил, что мы должны оставаться на месте, ибо так говориться во всех пособиях по выживанию.
— Мы должны развести большой костер, возможно над нами пролетит вертолет или самолет, — медленно, словно ребенка уговаривал он меня, — ты понимаешь? Вер-то-лет. Мы подадим ему дымовой сигнал и нас спасут. К тому же, кто-нибудь может заметить плывущие по течению вещи и понять, что случилась беда. Более того, возможно на нас наткнутся другие туристы, у которых мы сможем попросить помощи. Нам ни в коем случае нельзя уходить отсюда.
К концу его речи я вспылил. Мне было мокро, холодно, а этот придурок порол чушь.
— Какой вертолет, какие туристы, какие вещи!? Одни если. Это не самое туристическое место. Вспомни карту! Мы в стороне от любых местных авиалиний. Вещи пошли ко дну. И даже если и не пошли, то течением их будет нести до обитаемых мест, те же две-три недели, если не прибьет раньше к берегу. Вместо туристов, на тебя скорее наткнется какой-нибудь гризли. Что мы будем есть, сидя здесь? Ты подумал?
— Не горячись Серж, он прав, — мягко взяв меня за плечо, попытался урезонить меня Фостер. – Далеко ли мы сможем уйти без припасов? Без снаряжения? Лучше остаться здесь. Берег широкий. Можно разжечь большой костер.
— А что на счет еды? – не желая сдаваться начал я.
— Ну… будем собирать грибы, ягоды там всякие, — неуверенно протянул Марк.
— Какие ягоды, ты о чем? Это у вас в Техасе может и есть ягоды в мае, а здесь только-только снег сошел, да и то не везде.
— Да не слушай ты его Марк, — влез Милман.- Что он может понимать. Я тебе точно говорю, что надо делать. Для начала нам нужен огонь.
Спорить было бесполезно. Мысленно плюнув, я отошел от импровизированного лагеря, обозначенного развешанными на кустах яркими касками и жилетами.
Проглянуло солнце.
Я стащил с себя мокрую ветровку, ботинки, штаны с разодранной штаниной, оставшись в одном гидрокостюме. Разложив вещи сушиться на камнях, я аккуратно вытащил из разбухшей пачки сигареты и выложил их в рядок, рядом с промокшей зажигалкой.
Покончив с этим, я обернулся на звуки кипучей деятельности.
Посреди собравшегося круга зрителей, Фостер, вооружившись толстым суком, вытащенным из кучки плавника на берегу, пытался выкрутить огонь из трухлявого, отсыревшего бревна. Я едва не заржал.
Подойдя поближе, я присоединился к Хансу, который с невозмутимым видом наблюдал за потугами Фостера, которого подбадривал скакавший вокруг него Милман.
— Давай, давай, надо крутить очень быстро. Надави посильнее.
Раскрасневшийся Фостер, прикусив губу, наяривал изо всех сил.
Тихонько кашлянув, я попытался внести рацпредложение:
— Как на счет того, что бы взять палку немного потоньше? – поинтересовался я, с затаенным сарказмом, — Это могло бы существенно повысить ваши шансы, за счет увеличения угловой скорости. А если еще и найти сухое бревно…
— Не помогаешь, так хоть не мешай, — сквозь зубы процедил Фостер.
Милман лишь презрительно покосился в мою сторону, подсовывая куски мха поближе к вращающейся палке. Стефани повторила его взгляд, но так и осталась стоять, скрестив руки на груди.
Лишь Дороти застенчиво поинтересовалась, что на мой взгляд они делают не так.
— А, забей, — махнул я рукой. – Чем бы дитя не тешилось…
Повернувшись, я пошел к опушке леса, прихватив спасенный топорик «турист». За мной, неожиданно для меня, последовала Минь.
— Мне кажется, — сказала она, — что у тебя огонь будет раньше, чем у них, а мне очень, очень холодно. Чем я могу помочь?
— Ну… — опешил я. – Для начала нам нужна сухая растопка для костра. Вот видишь елки…
Наш разговор прервал увязавшийся за нами немец.
— Я пожалуй тоже поставлю на тебя, русский, — впервые за долгое время его лицо утратило отрешенность.
— В общем, нам нужны нормальные дрова и растопка, — я показал Минь, как собирать еловый порох, — вот, видишь, внизу у елок ветки сухие, вот эти, без хвои. Они легко ломаются, но осторожно, не поцарапайся. Надо наломать их. А я попробую поискать нормальные и не слишком сырые дрова.
Немец ушел раньше, чем я закончил. К моему удивлению, вскоре он вернулся, притащив изрядную и совершенно сухую сосновую ветку, а не то, что обычно тащат для костра городские, первый раз попав в деревню.
— Где научился? – поинтересовался я.
— Бундесвер, третья горная бригада, — скромно потупившись ответил фриц.
— Маладца…. – ответил я ему по русски.
— Я воль, мой генерал, — неожиданно во всю физиономию ухмыльнулся немец, поняв последнюю фразу по моему выражению лица.
Мы рассмеялись. Пожалуй, впервые, с момента моего приезда на Аляску.
Все же, как приятно чувствовать, что ты не один.
— Что ж ты раньше-то молчал? – поинтересовался я у Ханса, рубя ствол засохшей ели, упавшей под скальный навес.
— Ну, вот ты не молчал… и что?! – невозмутимо, но с вполне отчетливым сарказмом ответил он вопросом на вопрос.
— Да в общем то и ничего, — грустно произнес я. – Как видишь…
В лагерь мы вернулись нагруженные дровами по самое небалуйся. За это время, Минь успела наломать целую гору сухого лапника.
Американцы демонстративно продолжали нас игнорировать, продолжая бесплодные потуги выкрутить огонь из сырого бревна.
Сложив хворост у подножия здоровенного валуна, торчащего из речной гальки, что бы было укрытие от ветра, я взял уже просохшую зажигалку и запалил костерок.
Заметив дым, представители «величайшей» нации, бросили-таки свои попытки, и подошли к нам.

Пора, в путь дорогу…

После того, как все согрелись, разговор вновь вернулся к тому, что нам дальше делать. Победа в добывании огня, пусть и не совсем честная, была за мной.
Милман, завел старую песню о том, что нам надо оставаться на месте, однако голод, образовавшийся в виду отсутствия ужина, заставил остальных взглянуть на вещи по-другому.
— Нам не протянуть тут три недели. А раньше нас вряд ли найдут, — сказал я. – Чисто теоретически, даже если мы не умрем от голода, человек способен прожить без еды месяц, нас вероятней всего доконают ночные холода и дикие звери. А сил, чтобы отбиться от них, сил для собирания дров, у нас уже не будет.
— Мы можем ловить рыбу, охотиться наконец, — сразу возразил Милман.
— Ты видел хоть одну рыбину в реке? Или кого-то, на кого можно было бы охотиться? – поинтересовался я. – Тут слишком высоко, если тут и есть дичь, то она внизу, в долине, здесь ей пока делать нечего. Лето еще не началось.
— Все равно, — упорно продолжал Милман, — нам надо постараться остаться здесь, нельзя покидать место крушения.
Я только развел руками.
Все притихли.
Взгляды потихоньку обратились к Фостеру, которого подсознательно считали лидером группы.
— Вот что, — начал он после долгого молчания. – Думаю Серж прав. Нам надо идти вниз по течению и постараться добыть еду, когда мы спустимся ниже. В любом случае, если нас и будут искать, заметив плывущие по течению вещи, или когда пройдет контрольное время, то начинать они будут, скорее всего, от места сбора. Потому что туда мы должны были идти. Значит, мы просто пойдем спасателям навстречу, и нас быстрее спасут.
На этом прения закончились.
Одежда просохла и худо-бедно согревала, помогая костру справиться с заморозком. Сбившись в кучу под навесом из еловых лап, мы затихли, проваливаясь в глубокий, тяжелый сон.
Лишь Майк, которому выпало дежурить первым, скрючился у костра, время от времени подбрасывая в него ветки, чтобы огонь не затухал, и продолжал согревать наше жалкое убежище.

Холод и голод, подняли нас едва рассвело. А светает в мае, на этих северных широтах рано.
Прыгая и колотя себя руками, разгоняя затекшее от лежания на камнях тело и пытаясь согреться, я огляделся по сторонам. Наше положение не изменилось. Лишь стремительно тающий под солнечными лучами иней, посеребрил окружающий пейзаж.
Умывшись, я вернулся в лагерь, где со стонами, из-под навеса появлялись мои помятые спутники и замирали у костра.
— Помираю с голоду, — вздохнул Майк.
— Я не чувствую ног, — посетовала обычно молчаливая Минь.
Это был тревожный звоночек.
-Ну-ка сними ботинки, – довольно резко сказал я.
Она послушно стянула с себя ботинки с носками. Ступни побелели.
— Ничего, ща все бедет, — успокаивающе пробормотал я. – Давай ногу сюда.
Я стал растирать побелевшую маленькую ступню. Ханс помог со второй ногой.
Вскоре ступня потемнела, а Минь зашипела от боли.
— Это хорошо, что болит, хорошо, — успокаивал я ее. – Надо было просушить хотя бы носки, прежде чем ложиться спать.
— Я слишком устала вчера, извини, — чуть не плача пробормотала она.
– Ничего, как говорят у нас, до свадьбы заживет. Обувайся. Высохнут на марше.
Фостер уже готов был двинуться в путь, однако «назойливый русский», как окрестили меня Арви Милман и Стефани Миллер, снова имел возражения.
— Погоди Марк. Надо сделать всем какое-никакое оружие, а заодно и провести инвентаризацию того, что у нас вообще с собой имеется.
— Да, точно, — радостно поддержала меня Дороти, — Я читала такую книжку. Не помню как называется, но там, люди попавшие на необитаемый остров, сразу сложили все свои вещи в кучу и начали придумывать, что из этих вещей можно сделать, они там даже телеграф построили.
От столь вольного изложения Жюля Верна меня малость передернуло, но на Дороти невозможно было злиться или обижаться. Веселая, открытая и непосредственная, пусть и не блистающая сообразительностью, она даже сейчас смогла сохранить свою жизнерадостность.
Я полез по карманам. На камнях появились топорик, зажигалка, теперь уже одиннадцать сигарет мальборо и, к моему собственному удивлению, ключи от машины, которая осталась стоять в Москве у подъезда. Самое ценное в них был брелок, перочинный ножик из добротной хирургической стали, выполненный на заказ и подаренный мне на день рождения приятелем.
Фостер присовокупил свой охотничий нож.
Стефани извлекла пудреницу, с промокшей и слежавшейся пудрой, но вполне целым зеркалом.
Майк, застенчиво вытащил из нагрудного кармана пластиковую коробочку, в которой обнаружились две иголки и пара миниатюрных катушек, с черной и белой капроновыми нитками.
— Вот, мама положила, когда я уезжал, — пробормотал он.
Мне показалось, что он сейчас расплачется. Видимо воспоминание о доме, что-то сломало в нем. В его голубых, широко распахнутых глазах, были отчетливо видны страх и смертная тоска. Где-то в глубине души он уже сдался. Он не верил, что мы будем спасены, просто еще сам не осознал этого.
У Ханса при себе был только миниатюрный четырехкратный бинокль.
Остальным похвастать было нечем.
— Не густо…. – грустно пробормотал я.
— Зато теперь мы знаем, на что можем рассчитывать, — уверенно сказал Фостер. – Ты что-то говорил об оружии? Что ты предлагаешь?
— Да в общем тут предлагать-то особо нечего. Колья да дубины. Так или иначе, а от мелких хищников типа рыси, должны отмахаться, — объяснил я, рассказав попутно чего надо искать.
Все разбрелись вдоль берега, я же углубился немного в лес. Вскоре мое упорство было вознаграждено. На небольшой прогалине, я обнаружил несколько крупных берез и целые заросли молодняка, лет пяти-семи.
На мой свист, вскоре появился Ханс, а за ним и Фостер.
— Решил вспомнить родину, — ухмыльнулся немец.
— Не то слово. Чем болтать попусту, лучше принеси мне пару касок из лагеря, только вытащи из них демфер, только пластик, — отозвался я.
-Что нашел? – поинтересовался Марк.
— Кое-что, что поможет нам подкрепить силы перед дорогой, — ответил я. – Дайка свой тесак.
Марк удивленно протянул мне нож.
Я сделал надрезы, на стволах старых деревьев, и подставил шлемы под начавший капать из порезов сок. Затем, стал рубить наиболее прямой молодняк, сантиметров семи-десяти толщиной.
— Вот, тащи в лагерь, — кивнул я Фостеру на десяток срубленных стволов без верхушек. — Мы пока тут сока соберем, а ты обстругай кору, — протянул я ему нож.
— Хм, сладкий, — удивленно сказал немец, облизывая палец, смоченный березовым соком.
— Он еще и полезный, — ответил я. – Чтоб не сидеть без дела, посмотри там дальше, хорошо бы найти глину.
— Зачем? – удивился Ханс.
— Ну… не вежливо попользовать, а потом оставить помирать, — скомкано объяснил я.
К тому времени, как педантичный немец нашел и принес сырую глину, скопилось уже литра два, а то и три сока. Который я сливал понемногу в один шлем.
Замазав глиной все поврежденные стволы, я понес наш скромный жиденький завтрак в лагерь.
К нашему приходу, Фостер, в котором пропадал талант резчика по дереву, уже обстрогал и даже заточил колья. Оставалось только обжечь их на огне, с чем мы и справились, потратив еще час времени. Как раз достаточно, что бы все напились сладковатого березового сока и почувствовали себя достаточно бодро, чтобы куда-либо идти.
Каждый получил по импровизированному копью, а для мужcкой половины, Фостер умудрился вырезать из самых толстых стволов еще и пять замечательных дубинок-колотушек, которые просохнув на огне, приобрели приятную твердость, вселяя уверенность ощутимой инерцией при ударе.
Тронувшись в путь, Фостер тихо сказал, глядя вдаль:
— Блин, и как я сам сразу не подумал об этом, ведь это же так просто. Теперь мы сможем убить какого-нибудь зверя и съесть его.
— Не обольщайся, — так же тихо ответил я, — того, кого можно легко прибить этими палками, мы вероятней всего попросту не догоним, а с теми, кого мы сможем догнать, я бы связываться не советовал.
— Тогда зачем все это? – Марк махнул дубиной.
— Это скорее оружие последней надежды, на случай если у нас не останется выбора, драться или бежать.
— Думаешь, нам придется столкнуться здесь с чем-то таким?
— Как знать, сам посуди. Весна. Снег только сошел. Жрать в лесу особо нечего, так что местные хищники, еще голоднее нас, а как ты помнишь, Аляска это тот еще медвежий угол, — задумчиво ответил я.
Так мы и шли, растянувшись по узкой полосе гальки, вдоль берега реки. Лишь один раз, нам пришлось лезть на прибрежные скалы, когда река нырнула в каньон, не оставив места для прохода.
Тут уже Фостер смог проявить свои лидерские качества.
— Давай Майк, ты сможешь, — уговаривал он. – Вот, давай руку Стэфи, держись крепче, тут не так уж и высоко…
И так далее, уговоры, убеждения, подбадривания…. В этом ему помогала Дороти. Ханс шел впереди, разведывая дорогу. Я, как-то так получилось, стал замыкающим.
К счастью, каньон был невелик и уже через пару часов мы вновь спустились к воде.
— Все, дальше я идти не могу, — непреклонным тоном заявила Стефани.
— Нам надо передохнуть, — сразу поддержал ее Арви, тяжело опускаясь на землю.
— А где твоя дубинка? – спохватился Фостер.
— Я ее выбросил. Какой от нее толк. Только лишний груз. Я и так еле иду.
Фостер промолчал.
Я уже давно махнул рукой на все, что меня не касалось, идут и ладно, не хотят идти, ну и черт с ними. Я не Фостер, чтобы сюсюкаться по каждому поводу, тратя на их капризы время и нервы.
Передохнув, минут пять, я поднялся. Других желающих продолжать путь не наблюдалось. Только жилистый немец, посмотрел на меня оценивающим взглядом.
Настаивать я не стал. Но раз уж встал, решил пойти отлить в прибрежные кусты, дабы не шокировать этим благовоспитанных дам, еще не успевших растерять свои моральные устои среди дикой природы.
Обогнув заросли, я замер. О чудо. Прямо передо мной, всего в десятке метров, у корней сосны, в земле рылась белка. Упитанное рыжее тельце, копошилось в земле, демонстрируя мне свой пушистый хвост.
Дыхание замерло в груди. Сам не знаю, откуда что взялось. В детстве я никогда не отличался особой меткостью, в традиционной мальчишеской забаве, по метанию камней в стеклянные бутылки или консервные банки. Но теперь… Видимо голод и холод разбудили во мне инстинкты предков. Едва дыша, чтобы не спугнуть намечавшийся обед, я нагнулся и поднял увесистый галун. Рука буквально слилась с ним, чувствуя приятную тяжесть. Пальцы ласкали шершавый камень. Только не подведи. Только не подведи.
Рыжее тельце дернулось и забилось в судорогах. Конец копья, секундой позже со свистом опустившийся вниз, прекратил агонию.
Я перевел дух. Первая добыча в этом лесу.
В лагерь я вернулся, что-то радостно крича и размахивая трупиком белки над головой. Первой отреагировала Стефани. Увидев, чем я размахиваю, он отвернулась, закрыв лицо руками.
— Ты монстр, ты отвратителен, это мерзко, — бормотала она.
Я же, не обращая внимания на словесные излияния утонченной натуры, направился сразу к парням, радостно демонстрируя добычу.
— Ну ничего себе ты отлил, — одобрительно ощупал мой охотничий трофей Фостер. – Да в ней добрых полтора фунта.
Майкл позеленел и отвернулся.
Вскоре нас покинул и Арви, увидев как я, позаимствовав нож в Марка, вспорол рыжее брюшко.
— Дай сюда, — отнял у меня нож и белку Фостер, спустя полминуты. – Не хочу, чтобы на обед у нас были помимо бельчатины, еще и твои пальцы.
— Да забирай. Жалко что ли.
До этого момента, мясо, я видел только в разделанном и подготовленном для приготовления виде, хотя теоретически более-менее представлял, что надо было делать с тушкой.
Быстро выпотрошив и ободрав шкуру, Фостер уже приготовился насадить белку на срезанный прут, но тут я тормознул его.
— Погоди, одна белка на восьмерых, особенно после того, как ее пожарим, только раздразнит голод, да и большая часть жира пропадет. Лучше ее сварить. Да и горячий бульон нам не помешает.
— И как ты собрался это сделать? – удивленно уставился на меня Фостер.
— Ты что? Книжки про индейцев не читал?
— Нет, — протянул он, — только комиксы. Ну и пару фильмов видел.
Я вздохнул.
— Разводи костер, покажу.
Вскоре, на берегу уже пылал веселый костерок и я приступил к действу.
Набрав в один из шлемов, использовавшихся для сбора березового сока, воды, я сунул оголовье топора в угли, стараясь не испачкать в золе.
Дождавшись, пока металл слегка покраснеет, я быстренько сунул топор в шлем, где в речной воде плавала расчлененная на восемь кусочков белка.
Короткое шипение и облачко пара. Вновь суем топор в угли.
Минут через двадцать, край резины на рукояти топорика начал плавиться, однако дело уже было сделано. Еще пару раз и готово.
Мясо посерело. Поверхность мутного бульона, рябила от колечек жира. На вид не важно, но выбирать не приходится.
На вкус, было не сильно лучше, чем на вид. Однако, с голодухи, еще и не то можно схарчить.
Я, Фостер, Минь и Меер, были первыми отважившимися вкусить сомнительного супчика. Вскоре, к нам присоединилась и Дороти.
— А что? Вполне даже съедобно, — заявила она отхлебнув глоток жирного бульона из шлема, пущенного по кругу и впилась зубами, в получившееся довольно таки жестким, полупроваренное мясо.
Ее примеру последовал и Майк, выцепив ножом из импровизированной кастрюли свой кусок мяса на кости.
С Арви было сложнее. От горячего жирного бульона, он отказался наотрез, но мясо все же взять согласился.
— Вот и молодец, — одобрил его решение Марк, — ты главное это… поменьше думай. Просто жуй и глотай.
Брезгливо морщась и судорожно сглатывая, будто ему всучили какую-то отраву, Арви Милман одолел таки свою порцию мяса и даже умудрился удержать ее в себе, хотя по его виду было похоже, что он с трудом может побороть тошноту.
— Вот видишь. А ты не хотел. Ты же понимаешь, ты должен быть сильным. Надо обязательно есть, что бы выжить. Что бы дойти, — Марк похлопал Милмана по плечу.  — Ты крепкий парень. Вот увидишь, все будет хорошо.
Милман промолчал.
Дороти, добрая душа, пыталась накормить Стефи, вытащив из остывающего бульона последнюю порцию.
О чем они говорили, присев в сторонке, мы не услышали. Однако каким-то образом, ей все же удалось впихнуть в Стефани ее порцию, в чем мы все уже сомневались.
Горячий обед, пусть и не слишком обильный, придал нам сил. До вечера, по моим прикидкам нам удалось пройти еще десяток, а может и больше километров вниз по течению, шагая по плотной слежавшейся гальке.

День третий. Роб.

Первым его увидел Фостер, шедший впереди.
Яркое пятно спасжилета, горело на фоне зеленеющей у самого берега молодой травки. По началу, мы обрадовались, но когда подошли ближе, от радости не осталось и следа.
— Не смотрите сюда, — крикнул Фостер.
Но было уже поздно. Крик Стефани, слился с хрипом согнувшегося и упавшего на колени Майка. Милман, побледнев, резко отвернулся.
Зрелище и правда было не для слабонервных. Полусъеденный труп Роба, все еще затянутый в жилет. Толстый жилет, наглухо застегнутый, помешал хищникам добраться до тела, но все остальное…
Ханс, покосившийся на останки, присматривался к следам. Я не охотник, но увидев здоровенные отпечатки лап, местного хозяина тайги, почувствовал, как по спине побежали мурашки. Следы были огромные. Я может и не зоолог, и не могу определить в точности размеры зверя по следу, но в том, что медведь был большим, у меня сомнений не возникало. Что в длину, что в ширину, следы, глубоко отпечатавшиеся в сырой прибрежной почве, были сопоставимы с размером моей ноги, обутой в ботинок. А заканчивались они отпечатками когтей, сантиметров десяти, а то и больше длиной.
На меня мгновенно навалилось острое ощущение опасности. И судя по всему, я был не одинок.
Ханс настороженно шарил глазами по прибрежным кустам. Фостер, секундой позже, так же начал вертеть головой.
— Заткнись, — тихо, сквозь зубы процедил я, обращаясь в Стефани, рыдающей на плече у Дороти. – Тихо!..
Поняв, что я не шучу, Стефани замерла, вздрагивая всем телом.
Фостер и Ханс подошли к нам.
— След довольно свежий, — заявил немец. – Часа три-четыре, хотя могу и ошибаться.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Фостер.
— Надо валить от сюда по-тихому, да побыстрее, — резюмировал я их наблюдения.
— А как же он, — Фостер махнул в сторону тела. – Не можем же мы его бросить прям так.
— Думаю, ему уже все равно. Тем более, какие у нас варианты?
— Он человек и заслуживает достойного погребения, — встряла в разговор пришедшая в себя Стефи. – Нельзя оставлять его на съедение диким зверям.
— Да, — согласился Фостер. – Надо его как-то похоронить.
— О чем ты? – поинтересовался Ханс, — Ткни в землю. Там лед и камни буквально через десяток сантиметров. Грунт еще не растаял. Мы не сможем выкопать могилу. Не с нашим инструментом, — в подтверждение своих слов, он помахал березовым колом, с острием обожженным на огне.
— Можно натаскать камней, — попытался придумать Фостер.
— Медведь, раскопает все, что мы сможем сюда натаскать за минуту. А мы потратим на это все силы. Хотя пока мы будем таскать камни, вполне вероятно он вернется, и обнаружит, что к нему на обед пожаловали еще восемь баночек консервированного мяса, — попытался я уговорить Фостера, — если уж мы не можем оставить все как есть, то давайте просто столкнем его в воду. Миллиард индусов, не видит ничего предосудительного, в таком способе прощания с усопшими.
— Э… — тихо похлопал меня по плечу Ханс. – Не горячись. Ты же не хочешь, чтобы мы потом встретили эти останки еще раз.
— Ну камень можно прицепить.
— Да ты что? Издеваешься? – взвился молчавший до этого момента Милман. – Ты что? Не понимаешь, что мы говорим о человеке?
Острое чувство опасности подгоняло. Я не мог тратить время на споры и начинал злиться на тупость товарищей по несчастью.
— Нет, это похоже ты не понимаешь, — резко заговорил я, — ты следы видел? Или предпочел отвернуться и спрятать голову в песок, завидев неприятности? Ты придурок, из-за ваших долбанных предрассудков вас всех сожрут. И меня заодно с вами.
— Серж! – попытался меня одернуть Фостер.
Но меня уже понесло.
— Ты что? Не понимаешь? Этот медведь уже нажрался человечины. Он приходил сюда дважды. Знаешь, что это значит? Отныне и навсегда, для него, ты не мелкий, но опасный хищник, с которым связываться себе дороже. Ты – добыча! Самая удобная дичь на сотню километров окрест. Ходячие консервы. Если он возьмет наш след, а чем дольше мы тут стоим, тем больше на это шансов, то он пойдет за нами, подъедая нас поодиночке, каждый раз, когда ему захочется подкрепиться. И будет идти, пока всех не убьет.
— Мне кажется ты преувеличиваешь, — сделал Фостер вторую попытку.
— Преувеличиваю!? Вынь свою голову из задницы, и прочитай хоть одну нормальную книгу вместо комикса. Глядишь, чего путного узнаешь.
— Серж, Серж, не надо, не злись. Мы все поняли, — Дороти встала передо мной, загородив Милмана и Фостера. – Мы все понимаем, может у вас в России медведи и такие. Но мы в Америке. Я никогда, ничего подобного не слышала. Вот и Милман тоже. И Фостер. И Стефи. И даже Ханс считает, что ты преувеличиваешь опасность. Успокойся. Мы разожжем большой огонь. Медведи ведь боятся огня. И все будет ок.
— Кстати, — повернулась Дороти к остальным. А это мысль. Если мы не можем его достойно похоронить, то можно его кремировать.
Я в сердцах плюнул, матюгнулся по-русски и отошел к реке, присев на камень у воды, размышляя, а не свалить ли мне прямо сейчас. Но рассудив, что зажигалка-то у нас одна на всех, а без огня тут верная смерть, не смог заставить себя встать и уйти. Они, выжившие, где-то на подсознательном уровне, уже стали для меня своими. А своих, не бросают умирать в лесу.
Минут через пять подошел Меер.
Присев рядом он задумчиво проговорил:
— Там народ дрова собирает.
— Да флаг им в руки, в смысле их дело, — поправился я уже на английском.
— По-моему, Серж, ты все же слегка преувеличиваешь способности медведей и опасность грозящую нам. Никогда о таком не слышал и даже не читал, — сменил тему Ханс.
— Реальный факт. Мне дядька об этом рассказывал, — ответил я. – В семидесятых годах, был такой случай. Медведь-шатун, девяносто километров шел за группой туристов, пока те не вышли к шахтерскому поселку. Там уже вызвали егеря и медведя пристрелили. Из семи человек, до поселка добрались только четверо. Двоих, обглоданных, потом нашли в лесу. Одного так найти и не удалось.
Немец замолчал, что-то прикидывая в уме.
— В любом случае, — продолжил он спустя минуту, — Мы уже и так тут наследили. Так что уходить или оставаться теперь без разницы.
— Ты прав, — нехотя согласился я.
— А раз прав, то отрывай свою задницу от камня, и пошли разводить костер.

Ночь прошла вполне мирно, но запах от погребального костра не давал спать. Этот тонкий запах жарящегося мяса. Он сводил с ума, заставляя захлебываться слюной, выворачивая пустой желудок.
Лишь к середине ночи стало полегче.
Отсидев у костра свою смену, поминутно подбрасывая дрова, я сдал дежурство Фостеру и вновь завалился спать.
В наследство от Роба, нам достался еще один нож. Спутниковый телефон, который мог бы нас спасти, найти не удалось.

Дороти Гэйбл.

На второй день, после того, как мы нашли останки Роба, мое чувство опасности стало потихоньку слабеть, в отличие от чувства голода. За все это время, нам удалось подбить пару мелких птиц, да стараниями Ханса раскопать гнездо каких-то мышей.
Признаюсь честно, мне пришлось приложить немало усилий, что бы заставить себя съесть свою порцию. Кроме меня только Минь и Ханс позарились на это угощение.
Фостера вырвало. Остальные даже не пытались, но пара птиц и березовый сок, который здесь уже почти утратил свою сладость, худо-бедно поддерживали их.
На привал, остановились задолго до полудня, решив, что съестное нам гораздо важнее, чем пара лишних километров, из невесть скольких сотен.
От лагеря, в котором сразу разожгли костер, договорились далеко не отходить, держась по двое.
Фостер и Ханс, воспользовавшись нитками и иголкой, из запасов Майка, пытались поймать рыбу.
В поисках еды, я взобрался на речной обрыв по оврагу, скорее даже широкой промоине. За мной пыхтела, стараясь не отставать Дороти Гэйбл. Все еще тучной, хотя и заметно похудевшей за последние дни негритянке, с трудом удавалось поддерживать заданный мной темп.
Преодолев основной обрыв, мы оказались в широкой лощине. На одной ее стороне, на солнечных участках, уже вовсю зеленела трава, на другой, в тени деревьев, лежали едва ли не метровые сугробы.
По каменистому дну лощины струился ручей, журчащий по поросшим мхом камням. Я присматривался к окружающим кустам, в поисках гнезд, к сырой земле, надеясь обнаружить какие-нибудь следы или хотя бы нору, кроличью, лисью, барсучью, не важно. В нашей ситуации выбирать не приходится.
Дороти следовала за мной, время от времени пробуя на съедобность набухшие почки кустарников и свежие побеги. Заметив набольшую прогалину, образовавшуюся после падения дерева, я остановился. Пользуясь освободившимся пространством и светом, там густо росли молодые сосны.
— Попробуй-ка это, — я показал Дороти, на молодые сосновые побеги и завязи шишек, на концах тянущихся к солнцу ветвей. Сам я уже с наслаждением жевал отдающие смолой мягкие шишечки.
— Вкусно, — изумленно произнесла Дороти, — Чем-то напоминает молодую морковку, только с привкусом хвои.
Я с наслаждением набивал рот этими дарами природы, поэтому только ободряюще промычал.
Минут через двадцать, когда я, впервые за долгое время ощутил тяжесть наполненного желудка, я остановился.
— Надо позвать сюда остальных, — сыто сказал я.
— Да, — отозвалась Дороти. – Я и не знала, что сосна может быть съедобной.
— Мне бабушка рассказывала. Из этих побегов и молодых шишек, даже варенье можно делать. Вот только собирать их можно всего несколько дней. Потом они деревенеют, становятся грубыми и не съедобными, — припомнил я.
— Жаль, — огорчилась Дороти, — Я-то думала, мы сможем теперь есть их постоянно.
— День-два, а то и неделя, у нас есть, — ободрил я ее. — Только найти, где растет такой молодняк, что бы до кончиков веток можно было дотянуться.
Мы пошли вниз по полого спускавшемуся к реке оврагу. Увлекшись поиском еды, мы прилично отдалились от берега.
Сам не знаю, почему я насторожился. Толи птицы на секунду примолкли, толи белка тревожно и сердито зацокала где-то в ветвях, толи еще что.
Я замер, прислушиваясь к ощущениям тревоги. Чувство опасности, притупившееся я за последние дни, электрическими разрядами покалывало спину.
Вот. Вот оно. В густых зарослях кустарника, росшего вдоль ручья, я увидел размытую, огромную тень. Полоснувший по мозгам страх, завязал в узел внутренности.
Дороти ничего не заметила.
— Лезь на дерево. Быстро, — тихо, сквозь зубы прошипел я.
— Что случалась, Серж? – удивленно воскликнула Дороти.
— На дерево, быстро, не стой как дура, — тащил я ее к краю поляны, оглядываясь.
— Но как? На эти деревья нельзя залезть, — она махнула рукой в сторону елей и сосен, росших по краям оврага.
— Быстрее, не тупи, — словно в горячке шептал я.
Она оглянулась, заслышав ворчание за спиной.
Десяток метров, отделявших нас от ближайших больших деревьев, он преодолела, как мне показалось, одним прыжком, опередив меня.
Видимо, вид приближающегося медведя, пробудил в ней все инстинкты, ее дальних африканских родичей, которым приходилось спасаться на деревьях от всяких там львов да гиен.
На толстую сосну, которая еще секунду назад была признана непригодной для лазанья, тучная негритянка взобралась за какие-то доли секунды, примостившись на первой же ветке, росшей метрах в восьми над землей, обхватив ствол руками и ногами.
Я, может и не столь резво, вскарабкался по такому же гладкому и лишенному понизу веток, стволу ели. Усевшись на первой же зеленой ветке, метрах в десяти над землей, я посмотрел вниз.
Из кустов, на поляну, неспешно выплыла туша гризли.
Сверху, отощавшая и облезлая зверюга, размером со средний кроссовер, производила скорее жалкое, чем устрашающее впечатление. Впалые бока, свалявшаяся, линяющая бурая шерсть. Длинная нитка густой слюны, цепляющаяся за молодую траву. Маленькие, красные, воспаленные глазки.
Медведь, как-то неловко подволакивая задние лапы, шумно нюхая землю, подошел, и замер у корней ели, на которой я сидел.
— Он просто стар, — мелькнула у меня мысль. – Старый больной мишка, вытесненный в горы молодыми и сильными соперниками. Возможно, это последнее лето в его жизни. Однако от этого, он еще опасней для нас. Ему не догнать оленя. Не завалить лося. Не добраться до улья и не дожить до сезона ягод, но догнать и разодрать человека он может. Мы его единственный шанс на жизнь, другого не дано.
Я просто почувствовал все это в одно мгновение. Однако жалости я не испытал. Только отчаянное желание жить.
Задумчиво постояв у ели, медведь поднялся на задние лапы, опершись передними на ствол.
Я почувствовал, как качнулась ель, когда лапы коснулись ствола.
Правая рука, без какой-либо команды от мозга, судорожно обхватила и попыталась выломать толстый и острый обломок сука, торчавший из ствола, чуть ниже того места, где я примостился.
— Если попытается полезть, надо ударить его по носу, пока лапы заняты. Убить не убью, но это будет отсрочка от неминуемой гибели, если ему удастся стащить меня вниз.
Гризли заворчал. Не грозно, скорее жалобно. Его глаза, умоляюще сверлили меня.
— Будь паинькой, не заставляй старика лезть за тобой, слезай сам, — словно говорили они.
Правая рука удвоила активность по выламыванию острого сука.
Поиграв со мной в гляделки, и поняв, что я предпочитаю сидеть наверху, медведь тяжело опустился на все четыре лапы.
Я перевел дух.
Медведь неуверенно бродил внизу. Я решил глянуть, как дела у Дороти.
Увиденное, мне совсем не понравилось. На смену остекленевшему взгляду, лишенному даже проблеска мысли, которым она таращилась на гризли, подступала паническая истерия. Губы полуоткрытого рта, на неподвижном, замершем как маска лице, дрогнули.
Я корчил рожи, умоляя ее сохранять молчание. Но она смотрела только на неуклюжую тушу, копошащуюся на поляне.
Когда медведь, бродивший по поляне, сделал шаг в сторону ее дерева, я буквально почувствовал, как воздух вырывается из ее могучих легких, наполняя воздух пронзительным визгом.
В тот же миг, ее визг слился с оглушительным ревом зверя.
Словно обезумев, гризли бросился на ствол сосны. Налетел на наго, раз, другой. Злобно зарычал, мотая головой, разбрызгивая слюну.
Затем снова всей массой налетел на толстый ствол сосны.
Толстое дерево качалось, под напором разъяренного гризли. Куда только подевалась его неуклюжесть и медлительность.
Он стал вихрем. Вихрем шерсти, комьев земли, камней и щепок, зубов и когтей.
Он, то наскакивал на дерево, на котором не прекращала орать Гэйбл, то остервенело рвал когтями землю и грыз корни сосны, вырывая огромные куски древесины, своими пожелтевшими от старости клыками.
Неожиданно, дерево дрогнуло. Накренилось. Разрытый медвежьими когтями склон оврага просел. Медведь, казалось, не замечал этого. Он все так же яростно атаковал сосну.
Миг. И со страшным скрипом и треском, сосна завалилась. Визг смолк.
Нет. Она не мучилась. Я видел.
Я видел, как разжались ее посеревшие пальцы, когда дерево стало падать, круша и подминая под себя молодую поросль. Как темное тело, скользнуло вниз. Я слышал характерный звук, разбившегося об асфальт арбуза, когда ее голова, отыскав каменный валун, среди молодой травы, соприкоснулась с ним.
Все замело.
Медведь, отскочивший от падающего ствола, растерял свою ярость. Медленно, лениво обошел упавший ствол. Деловито обнюхал тело. Лизнул тонкую струйку крови, пробивавшуюся из-под черных, курчавых волос. Толкнул лапой тело. Перевернул, подцепив когтями. Снова принюхался, задрав морду.
Тишина и покой леса, казалось, окутали поляну. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны, молодая зеленая трава. Тихое журчание ручья.
Лишь неестественно вывернутое тело, нарушало гармонию идиллической картинки.
Что-то в воздухе насторожило медведя.
Он коротко рыкнул, ухватил зубами толстое бедро и неуклюже побрел в кусты, таща меду лап тело Дороти.

Не знаю, долго ли я просидел на древе, приходя в себя после случившегося.
Когда я смог разжать сведенные судорогой конечности, то на половину сполз, наполовину свалился на поляну, ободрав руки и поцарапав лицо.
Еще минут десять, я просто сидел под деревом, таращась на бегущую в ручье воду. Затем я смог подняться.
Только сейчас меня настигла мысль, что было бы, если бы на наши крики, сюда примчались бы остальные. Это была бы бойня. Волна облегчения, от того, что это не произошло, на секунду вытеснила мысли о смерти Дороти. По мере того, как я шел вниз по оврагу к реке, образ смеющейся негритянки, вновь завладел моими мыслями.

Кто виноват и что делать.

Ко мне бросились сидящие у костра фигуры, едва я кубарем скатился по глинистой промоине в крутом обрыве.
— Что случилось? Как ты? Что с тобой? Где Дороти? – обрушился на меня град вопросов.
Последний вопрос вывел меня из ступора.
— Где Дороти? ГДЕ ДОРОТИ???
Хуже всего было то, что этот вопрос задал Фостер.
Среднего роста, заурядного телосложения, я никогда не пытался решать свои проблемы кулаками. Но сейчас, глядя в эти голубые, искренне удивленные и непонимающие глаза, во мне что-то оборвалось.
Он был на пол головы выше. Широкоплечий. С могучими бицепсами, на которые еще с Анкориджа засматривалась Миллер.
Я бросился на него, как гризли, минутами или часами ранее, бросился на ствол той злополучной сосны.
Фостер упал. Я почувствовал, как мой кулак врезается в его лицо. Раз. Еще раз. Еще и еще.
Я помню, как кричал в это испуганное лицо:
— Ты! Это ты! Где Дороти? Там же где и чертов Роб! Это из-за тебя! Слушай! Когда! Я! Говорю! Уходим! Значит уходим! Быстро! Значит быстро!
Каждый выкрик сопровождался ударом.
Горло сдавило.
Я почувствовал, как неведомая сила, оторвала меня от слабо шевелящегося Марка и потащила в сторону. Зрение и мысли прояснились.
— Все, можешь отпустить, я в порядке, — прохрипел я.
Ханс ослабил удушающий захват.
— Уверен? – совершенно спокойным голосом осведомился он.
— Да, в норме, — подтвердил я.
Рука на горле разжалась.
Я осмотрелся. Вокруг вяло пытавшегося подняться на ноги Фостера, суетились Милман и Стэфани. Майкл Стюарт испуганно замер, сжавшись в комок. Минь переводила настороженный взгляд с меня на Фостера.
Постепенно все успокоились. В костер подбросили дров. Марк, отмытый в реке, с помощью Стэфи и Арви, тяжело опустился на камень у огня.
— Извини, — сказал я.
— Да что уж там, проехали, — отозвался он.
Мы пожали друг другу руки.
— Ты был прав. Теперь мы знаем, что за нами идет гризли, — продолжил он.
— Да с чего ты взял? – взвился Милман. – Это просто смешно. Это просто трагическая случайность. Мало ли тут водится медведей.
— Нашел, кого слушать, — поддержала Стэфи. — Этот псих, чуть не убил тебя. Он сам ни чем не лучше вонючего медведя.
— На счет вонючего – согласен, на счет медведя – не уверен, — примиряюще высказался Ханс. – Столько дней носить гидрокостюм, тут кто угодно станет вонять.
— И все же, нам надо уходить отсюда. И побыстрее, — твердо сказал Фостер. – Тот медведь или не тот, это не важно. Один раз он напал, а значит, может напасть и во второй.
— Но куда же мы пойдем? Уже скоро вечер. Да и еды мы так и не нашли, — попыталась возразить Стэфани. — Ты едва ходишь, после того, как этот дикарь на тебя напал. Если бы Ханс его не оттащил, он бы наверняка прикончил бы тебя.
— Не преувеличивай, — оборвал ее Марк. – Ну подрались, с кем не бывает. Нервы-то не железные. А пережить то, что пережил Серж… Не удивительно, что он сорвался. У меня бы тоже нервы не выдержали.
— Даже не думай сравнивать себя и его! – возмутилась Стэфи. — ТЫ поддерживал нас всю дорогу. Только благодаря тебе, мы смогли пройти так далеко.
— Хватит, — неожиданно для всех закричал Майк. – Хватит! Хватит! Хватит! Мы и так уже почти умерли. Прекратите. О чем вы спорите.
Его голос сорвался.
Все замолчали, изумленные прорвавшейся из забитого тихони, вспышкой отчаяния, тоски и страха.
— Км, да… — произнес Милман. — Спорить в такой момент контрпродуктивно. Оставим это на потом. А сейчас, думаю нам надо собирать вещи и действительно уходить отсюда, как можно дальше.
Возражений не последовало. Все встали и уже через десять минут мы бодро шли по полоске слежавшейся гальки.
Уже на ходу, я рассказал Хансу, шедшему рядом, о новом потенциальном источнике еды.
— Надо подумать. Знаешь, нам ведь не обязательно искать именно молодые заросли, я бы мог влезть на дерево, нарубить веток. Понимаю, способ варварский, но нам надо поесть, — поразмыслив, изрек немец.
— Займемся этим, когда отойдем хотя бы километров на десять, — сказал я. – Прозвучит цинично, но надеюсь, что смерть Дороти, даст на хотя бы пару дней форы.
— Согласен.
В эту ночь, мы заснули, может и не совсем сытыми, но вполне наевшимися, впервые за последние дни.

Это странное русское слово баня.

Когда гордячка Стэфани, неожиданно снизошла до приватного разговора с Минь, не просто разговора, а тихого шушуканья, я был удивлен. Впрочем, на это обратил внимание не только я.
— Что бы это значило? – задумчиво протянул, шедший рядом со мной Ханс. – Никак начало межкультурного диалога.
— Эй, у вас все в порядке? – «деликатно», метров с двадцати, осведомился Фостер.
— Нет! Но вас это не касается! – отрезала Миллер.
— Что-то мне подсказывает, что это «не касается», будет недолгим, — повторил я интонации немца.
Поразмыслив над возможными причинами тихого девичьего междусобойчика, я сообразил в чем дело. Минутой позже, когда лицо Фостера стремительно залилось краской, я понял, что дошло и до него.
— Надо бы остановиться, — сказал немец. – Все равно уже скоро вечер.
Разбили лагерь.
— Я где-то читал, — начал издалека немец, — что медведи, вроде как чувствуют женщин, в критические дни. Поэтому в старину, женщинам даже запрещали ходить в лес во время месячных.
— От нас и так разит за версту, — ответил я. – Нам бы не помешало помыться, да и костюмы тоже следует прополоскать в реке, пока у нас под ними чего-нибудь не завелось.
Шутка ли. Столько дней носить гидрокостюм, снимая его лишь на время дневного перехода. И то, только тогда, когда светит солнце и достаточно тепло, чтобы хватало легкой штормовки и штанов из того же материала.
— Мы могли бы устроить баню, — неуверенно сказал я.
— Чего? – уставился на меня Фостер.
— Ну, чтобы помыться, — пояснил я. – Построим шалаш на берегу. Разведем в нем огонь. Нагреем камни. Устроим что-то вроде сауны с паром. Да и в реке можно будет искупаться и сразу согреться.
Даже Милман и Стефани поддержали мою идею.
Соорудив на берегу большой шалаш, рядом с небольшой заводью, разожгли костер. Нагрели камни.
— Возьмите вот это – протянул я Минь большой веник из березовых веток, с едва распустившейся листвой.
— Зачем это? – поинтересовалась Стэфи.
— Ну… — задумался я, не зная как объяснить, почему в бане, следует бить себя веником, — это вместо мыла, скраб для тела, чтобы очиститься, — пояснил я, показав на себе, как использовать веник. – Надо смочить его в воде, а потом шлепать.
— Понятно, — недоверчиво сказала Стефани, но веник все же взяла.
Мы с парнями отошли за кусты, росшие метрах в двадцати, дальше по берегу, чтобы не смущать девушек, и запалили еще один костерок.
Вскоре послышались шлепки, а затем короткий визг и два всплеска. Фостер вскочил.
Я успокаивающе дернул его за руку вниз.
— Думаю, они сами поняли главный принцип бани, — пояснил я.
— Ааа… — протянул он.
Получасом позже, к костру подошли девушки, стряхивая капавшую с мокрых волос воду и неся в руках, вывернутые наизнанку мокрые гидрокостюмы.
— Смена караула, — сказал я. – Пошли пацаны.

Вечерело. Я досушивал свой гидрокостюм, ежась от ледяного ветерка, пробиравшегося к телу сквозь тонкую ткань. Невыразимое чувство чистоты, расслабляло тело, заставляя невольно улыбаться.
— Вот, таким ты мне нравишься гораздо больше, — ухмыльнулся Фостер, посмотрев на меня, — А то вы русские, всегда выглядите так, словно у вас только что померла любимая тетушка-миллионерша, не оставив вам ни цента в наследство.
— Извини, но у нас считается, как перевести-то… в общем, беспричинный смех, это один из признаков слабоумия, — вышел я из положения.
— Тогда понятно, — развеселился Марк, — А то когда человек рядом с тобой, все время сохраняет такое грозное выражение лица, невольно начинаешь думать, а не маньяк ли перед тобой.
Мы рассмеялись.
— Да все русские маньяки, мне еще дедушка об этом говорил, — высказался Ханс, продолжая смеяться.
— Да фигня все это, — сказал я, отсмеявшись, — вот азиаты, это да. Никогда не поймешь, что у них на уме. Как там его… Американцы улыбаются, когда им хорошо и плачут когда плохо. Русские смеются над бедой и плачут на радостях. И только азиаты улыбаются и улыбаются.
Мы невольно посмотрели на Минь и вновь расхохотались.
Вечер подходил к концу. Темнело. Над чернеющими кронами сосен, в бесконечной черноте пространства, загорались звезды. Впрочем, чернота была не такой уж и черной, учитывая близость к лету и полярному кругу.

Король умер, да здравствует король.

День был теплым. Вымытые, отдохнувшие и даже относительно сытые, мы топали по берегу реки. Долина расширилась. Временами, полоски земли, заросшие травой, подходили прямо к берегу, сменяя гальку.
Идти по таким местам было тяжело. Черная, вязкая грязь, комьями налипала на ботинки, а в тех местах, где в реку впадали ручейки, образовывались целые болота, которые приходилось обходить, забирая в гору.
Все же, мы неуклонно двигались вперед, хотя и гораздо медленнее, чем раньше.
— Все, не могу больше, — заявила Стэфани, усаживаясь на поваленный ствол дерева.
— Стеф, потерпи еще немного. Рано для привала, — начались традиционные уговоры Фостера, окончившиеся, как всегда в последнее время, ничем.
Я не могу, вот и все, смиритесь.
Фостер смирился, опасаясь давить на девушку в критические дни. После вчерашнего конфуза, он словно боялся сделать что-то не так. Видимо телевизор и всякие феменистические штучки, научили его бояться женщин во время месячных как огня и трястись по каждому поводу.
Все же, минут через двадцать, поход был продолжен.
Километром позже, ситуация повторилась. На этот раз и Милман стал возражать, против продолжения похода, словно забыв, от чего мы бежали.
— Скоро полдень, пора бы уже подумать об обеде, — сказал он. – К тому же Стэфи сейчас тяжелее чем нам. Она должна хорошо питаться.
Услышав столь авторитетное заявление от нашего умника, Марк совсем скис, и дал команду на обеденный привал.
— Правда, ребята, — сказал он, обращаясь ко мне и Хансу. – Часом раньше, часом позже, не так уж и важно. Давайте соберем еды. Смотри Серж, вон там, на склоне, вроде как молодые сосны и Хансу не придется снова лезть на дерево.
Я сдался. Все равно спорить бесполезно, при таком-то его пиетете перед женскими циклами.
Пообедали.
К сожалению, здесь сосновые побеги уже начали грубеть и напитываться смолой. Но все же, они были еще съедобны, хотя вкус сильно испортился.
Мы сидели на небольшом зеленом пригорке, образовавшемся на месте старой осыпи. Метрах в пятидесяти ниже по склону, по своему каменистому руслу змеилась и петляла река, унося свои прозрачные воды к далекому Юкону, сливаясь с ним где-то там, далеко на севере, куда лежал наш путь.
Когда обед подходил к концу, Арви Милман встал и скрылся за пригорком, в сторону опушки леса. Все деликатно отвернулись. Однако Фостер, прихватив копье, пошел за ним следом.
— Присмотрю, как бы чего не вышло, — пояснил он.
Мы собирали вещи, увязывая спасжилеты, на которых сидели, в тюки, когда пронзительный крик заставил всех вскочить.
Спустя секунду, лес огласился яростным ревом, который был мне столь хорошо знаком.
Вскоре на гребень холма влетел Милман. Вращая глазами он нечленораздельно что-то вопил.
— Там. Медведь! Я только… А Фостер… Бежим…
Но мы и так все поняли.
— Быстро, в воду! – заорал я, на ошалевших товарищей и толкнул Милмана в нужном направлении, подхватывая на плечо тюк со спасжилетами, а в руку копье.
Остальные задвигались.
Оказавшись по колено в ледяной воде, Стэфи опомнилась.
— А как же Марк? Мы не можем бросить его. Надо вернуться! – заорала она, — Надо посмотреть как он. Может, он только ранен!
— Заткнись и беги, — прошипел я сквозь зубы.
Видимо, что-то в моем лице, было достаточно убедительным, и она неуверенно пошла за Минь и Майклом.
— Глянешь? – коротко бросил я Хансу, — только издалека и сразу обратно, близко не лезь.
— Я догоню, — ответил он, вытаскивая из кармана бинокль, — гони их, как можно быстрее, меня не ждите.
Я прыгнул в воду.
— Пошли, быстрее, что встали, — подгонял я их криком, загоняя глубже в воду.
Вскоре за спиной послышался плеск.
Меер догнал нас. Поравнявшись со мной, он покачал головой.
— Уверен? – тихо спросил я.
— Медведь оторвал ему голову, — с дрожью в голосе сказал обычно невозмутимый немец.
Мы ускорили шаг.
Часа через полтора быстрого хода, по колено в воде, шедшая впереди Стэфи, пошла к берегу и уселась на камень.
Мы с Хансом, прикрывавшие тылы во время нашего бегства, не успели ее остановить.
Поднимая брызги, я подбежал к ней.
— Ты что? Сдурела? – заорал я на нее. – Хочешь что бы все мы тут сдохли из-за тебя.
— Не ори на меня, — подчеркнуто холодно и спокойно ответила она. – Куда мы бежим? От кого? Надо вернуться пока еще не поздно. Вдруг Марк прогнал медведя и лежит там раненый. У него было копье.
— Надо послать кого-нибудь посмотреть, — как всегда не вовремя влез в разговор Милман. – А мы бы могли передохнуть.
Тут я не выдержал.
— Посмотреть! Передохнуть! Вы тупые…. Медведь, оторвал Марку голову. И вам оторвет, если вы и дальше будете торчать тут. Раненый медведь, это худший из всех кошмаров, который с тобой может случиться в лесу.
— Откуда ты знаешь?
— Ханс видел.
— Может он ошибся? Мы должны удостовериться. Марк был нашим лидером.
Я стоял и чувствовал, как уходит драгоценное время на все эти препирательства, а по пятам за нами идет опасность.
— А ну заткнулись и пошли, — взревел я.
Схватив Милмана за шиворот, я, пинком под зад, придал ему ускорение. Остальным было достаточно слов, и они неуверенно задвигались дальше. Лишь Стефани, скрестив руки на груди, с вызовом уставилась на меня.
— Что ты себе позволяешь. Ты! Скотина! Кем ты себя возомнил!
Я был не в том настроении, чтобы спорить со взбалмошной бабой.
Отвесив ей пощечину, от которой она мигом слетела с камня в воду, я схватил ее за шиворот и заорал периодически встряхивая.
— Ты долбанная… курица… — на деле использовалось другое слово, — Либо ты будешь идти туда, куда я скажу и делать то, что я говорю, либо я пришибу тебя прямо здесь, на месте, чтобы ты не мучилась перед смертью, когда тебя будут жрать заживо, и не подставляла под удар всех остальных.
— Ты! Ты скотина! Ублюдок! Варвар! Дикарь! – все еще кричала она, пытаясь вырваться, — Да я на тебя в суд подам, за нападение. Ты у меня в тюрьме гнить будешь, за то, что поднял на меня руку.
Она была в истерике.
Резко развернув ее, я отвесил ей еще одну пощечину, а затем, притянув к своему лицу, громко и отчетливо, глядя в глаза, заговорил, пользуясь тем, что она замолчала.
— Слушай меня сюда сучка. Если ты еще не поняла, здесь нет ни судов, ни полицейских, ни законов. Здесь только один закон. Закон каменного века. Оглядись хорошенько. Видишь ты тут хоть один салон красоты или долбанный мак-дональдс? Мы в каменном веке. Так уж получилось. Никто не виноват. Но мы здесь. А значит, надо засунуть свои цивильные замашки, куда подальше, туда, где эта цивилизация находится, и быстренько вспоминать, каково это быть дикарем. Диким зверем. Иначе не выжить. Иначе – ВСЕ умрут. Ты меня поняла? Поняла? – я еще раз встряхнул ее.
Она мотнула головой.
— Чего встали? — посмотрел я на остальных. – Концерт окончен. Шевелите ногами. Гони их Ханс.
Они побрели вниз по течению. Я стал плескать водой на камень, надеясь смыть запах, который могла оставить на нем Стефани, и который мог вновь навести медведя на наш след.
Спустя минуту я зашагал за ними.
— Да ты страшный человек, — ухмыльнулся немец, когда я присоединился к нему, замыкая отряд. – Я даже сам испугался.
Я развел руками, как бы спрашивая, что мне еще оставалось делать.
— Да, ты был прав, — согласился он. – Рано или поздно, кому-то пришлось бы так поступить. К счастью для меня, это выпало на твою долю. Боюсь, я бы не справился.
— Куда бы ты делся, — невесело буркнул я, — Жить захочешь, еще и не так раскорячишься.
Мы замолчали.

Минь.

Я гнал их до самой темноты. По колено в ледяной воде. Желая перебраться на противоположный берег. Однако брода не нашлось, а переправляться вплавь, через довольно широкую и глубокую в этом месте реку, я не рискнул.
За это, я, вероятней всего, буду винить себя до конца жизни.
Ханс первым заметил, что Минь еле идет и дрожит всем телом. Я был слишком занят, изучая прибрежные кусты и деревья. Она не жаловалась. Вообще не говорила ни слова. Но все ее тело колотила дрожь.
Мы подошли к ней.
— Что с тобой? – спросил я.
— Ххоолоодно, — ответила она. – Не обращай внимания. Нам надо идти. Я справлюсь.
Только подойдя ближе, мы смогли разглядеть ее посиневшие губы. Говорила она с трудом.
— Так дело не пойдет, — сказал Ханс. – В ледяной воде она долго не протянет.
Он был прав. Стащив с себя ветровку, я закутал в нее Минь, а затем обмотал поверх спасжилетом.
После этого, Ханс помог ей забраться мне на спину, и мы пошли дальше, время от времени передавая Минь друг другу.
Через полчаса она перестала дрожать, впав в сонное оцепенение.
Так мы и шли, до самой ночи. Только тогда я разрешил всем выбраться на берег и развести костер. Минь впала в прострацию.
Не обращая внимания на возмущенные взгляды Стефи, я с помощью Ханса, стащил с Минь гидрокостюм и ботинки. Разведя костер пожарче, я положил обнаженное тело китаянки на жилеты и стал интенсивно растирать, стараясь согреть. Вроде как помогло. Дрожь прекратилась. Губы порозовели. Она пришла в себя на столько, что даже смогла одеться самостоятельно.
Ханс, гревший воду проверенным уже способом, протянул мне шлем, наполненный обжигающе горячей водой.
— Вот, выпей, – я помог Минь подняться, примостив краешек шлема к ее губам.
Она глотнула раз, другой, закашлялась. Потом отпила еще.
Я почувствовал облегчение.
Напившись по очереди горячей, пусть и немного мутной воды, сдобренной золой, мы завалились спать. Первым у костра дежурил Ханс.
Минь, по моей настоятельной просьбе, положили в центр и укутали, чем могли. Ногами к костру. На голову куртку и шлем.
Я проснулся, от того, что Минь била крупная дрожь.
Стояла глухая ночь. Заметив мое шевеление, на противоположной стороне костра поднялся Милман.
— Еще рано, — тихо произнес он.
— Знаю, — ответил я. – У Минь лихорадка.
Ее лоб буквально обжигал мою руку.
— Дай посмотрю, — сказал он. – Надо наверно нагреть воды еще раз, — неуверенно предложил Арви.
— Скорее, самое время делать холодный компресс на голову, — сказал я. – Не уверен, но она просто горит. Попробуй.
— Наверно ты прав. Я где-то слышал, что если температура больше сорока, то начинают отказывать внутренние органы. Как думаешь? У нее больше сорока?
— Не знаю, — ответил я, — помоги перетащить ее поближе к свету.
Когда мы потащили Минь, зашевелился и Ханс.
— Что у вас? – сонно спросил он.
— Минь, — коротко ответил я. – Ты спи. От того, что ты будешь на ногах, ей лучше не станет.
Все же он поднялся и сел рядом.
— Согреть воды?
— Попробуй. Как думаешь, у нее температура больше сорока?
— Уверен, — немец убрал руку ото лба китаянки.
— Тогда ты кипяти воду, а я пойду, сделаю холодный компресс.
Когда я вернулся от воды, намочив рукав куртки, Минь лежала у костра. Ее веки дрожали. Губы шевелились.
Мы попытались привести ее в чувство, но нам это не удалось. Она металась в бреду, временами тихонько вскрикивая.
Я обмотал ее голову смоченным в ледяной воде рукавом. На какое-то время ей стало лучше. Она успокоилась. Даже сделала несколько глотков чуть теплой воды.
До конца ночи, мы так и не сомкнули глаз. Под утро Минь затихла. Навсегда.
С первыми лучами солнца, я отошел к лесу. Там, в одном из скалистых уступов, я нашел узкую расселину. Трещину в скале.
Когда я вернулся, все уже проснулись.
— Помоги мне, — сказал я Хансу, беря закоченевшее тело Минь подмышки.
Немец взялся за ноги.
— Ее ты бросишь так же, как хотел бросить Роба и бросил Марка? – поинтересовалась Стефи.
— Там, наверху, — я махнул рукой, — есть расщелина в скале.
С помощью Ханса, я спустил тело в узкую щель, а поверх мы насыпали камней. Спустившись на берег, я стал складывать пирамиду из камней, отмечая место, чтобы потом его можно было засечь с вертолета.
— На Марка и Роба, так у него времени нет, зато узкоглазую он похоронить может, — тихо проворчала Стэфи, обращаясь к Милману, но резко осеклась под моим взглядом. Вчерашняя трепка не прошла даром.
При помощи Ханса и безропотного Майка, с возведением пирамиды удалось справиться за каких-то полчаса.
После этого, напившись горячей воды, вместо утреннего кофе, мы тронулись в путь.

Пробуждение.

Шла вторая неделя путешествия. Мы все дальше продвигались на север, а нас стремительно догоняло короткое северное лето.
На смену высоким скалистым пикам, покрытым шапками снега и льда, пришли густо поросшие тайгой сопки. Река разлилась, временами превращаясь в озера. На пути все чаще попадались болота, которые приходилось обходить стороной, что удлиняло и без того не близкий путь.
По моим прикидкам, мы прошли никак не меньше полутора сотен километров. Скорее даже больше.
После той трепки, которую я устроил Стэфи, никто не пытался спорить и вступать в дебаты со мной. Я выслушивал мнения, а потом принимал решение. Впрочем, слушать было особо и нечего. Разве что Ханс иногда давал ценные советы, а Милман припоминал что-то стоящее из карты района, благодаря чему, мы смогли срезать десяток километров пути. Все же от реки мы уходить побоялись, опасаясь заблудиться в этих диких просторах.
Березовый сок окончательно утратил свою сладость. Молодые сосновые побеги и шишки окончательно загрубели, став непригодными для еды. Над нашей сильно поредевшей командой, вновь витал призрак голода.
За последние несколько дней, я сделал лук, с тетивой из капроновой нитки. Но толи лук был слишком слабым, толи стрелы слишком легкими, мне так и не удалось подбить из него ни одну птицу, даже когда стрела попадала в нее. За все время, моей добычей стали только полдюжины мелких яиц, обнаруженных в гнезде какой-то птицы. А еще я сломал копье, пытаясь разрыть кроличью нору.
Ханс смог разнообразить наше меню тощей форелькой, к сожалению, рыбацкая удача улыбнулась ему лишь только один раз. Милман же был столь неуклюж, что умудрился упустить даже ежа, которого Ханс отловил в кустах пару минут спустя. Он и стал нашим последним ужином, а сейчас, день спустя, даже воспоминания о ежовой похлебке развеялись, как утренний туман над озером.
Миллер вообще отказалась убивать что-либо и в поисках пищи участия не принимала. Но я уже давно махнул на нее рукой, не обращая внимания на злобные взгляды, которые она на меня бросала время от времени. Идет сама, не впадает в истерику, отстаивая свои права или права невинно убиенных зверушек, и ладно, и на том спасибо.
В последнее время меня больше беспокоил Майк. Из круглого, застенчивого толстячка, он стал просто крепышом. Однако, он все больше уходил в себя. Он шел, когда все шли, садился, когда все садились. Ел, когда ему протягивали еду. Если его спрашивали, односложно отвечал на вопросы. На привалах, он неподвижно сидел, уставившись в огонь замершим взглядом. Я даже перестал ставить его в ночные караулы, опасаясь, что он, в случае чего, не сможет адекватно отреагировать.
Дело было к вечеру. У нас оставалось еще часа три-четыре светлого времени. Река круто забирала на восток. Арви припомнил, что вроде как в этом месте поток делает петлю.
Я посмотрел вверх.
— Сможешь глянуть? – спросил я Ханса. – Пусть отдохнут, а я попробую чего-нибудь выудить вон в той заводи, а то уже желудок с голодухи к позвоночнику прирос.
— Не вопрос, надеюсь, тебе повезет больше чем мне, с этой проклятой рыбалкой, — ответил он, и бодро зашагал вверх по склону, в сторону виднеющегося перевала.
Когда его тощая нескладная фигура скрылась в кустах, я со вздохом пошел к воде, разматывая нитку с привязанной к ней иголкой, на которую для маскировки и приманки, были насажены, уже начавшие вонять, внутренности давешнего ежа. Примостив нитку поверх рогатины, сделанной пару дней назад, я приготовился ждать.
Ханс вернулся неожиданно быстро. Бегом! Чем и переполошил всех.
— Что там? – спросил я подбегая.
— Наш ужин на сегодня, а так же припасы на несколько дней, — заявил он. – Вот там, в паре сотен метров отсюда, начинается небольшой овражек, с крутыми склонами. А вон там, он махнул в сторону горы, я заметил небольшого медведя.
— Сума сошел? – уставился я на него.
— Я же говорю, небольшого, не гризли, черного. Думаю нам вполне по силам завалить его.
Возможность наесть до отвала всем сразу, да еще получить припасы, перевесила чувство опасности.
— Ладно. Только осторожно. Подожди.
Я быстро подточил концы рогатины, которую вырезал несколькими днями раньше, взамен сломанного в погоне за кроликом копья.
— Так, действуем по плану. Ты Ханс, берешь Арви и Майка и заходите в овраг сверху, поднимаете шум, и гоните косолапого на меня. Я пойду снизу. И буду встречать его в самом узком месте. А ты Стэфи, надеюсь, сможешь развести огонь, — сказал я, протягивая ей зажигалку.
Я сделал последнее напутствие, и мы разошлись.
Когда я встал между двумя крутыми склонами и воткнул конец рогатины в землю, подперев ногой, меня забила нервная дрожь. Только здесь, в одиночестве, я осознал, что же мы собираемся сделать. Что если Ханс ошибся. Что если этот медведь, только сверху, показался ему маленьким. Но отступать было поздно. Наверху раздался крик, потом еще один, чуть правее. Глухие удары дерево о дерево.
Крики стремительно приближались. Вот впереди мелькнул черный, лохматый силуэт. Метрах в десяти выше по склону, из кустов прямо на меня вылетел перепуганный медведь и стремительно затормозил.
Зверь и правда был небольшим. Не больше полутора метров длиной. Вместо того, чтобы броситься на меня, он развернулся и кинулся обратно в кусты. Я бросился за ним в погоню. В кусты. Охотничий азарт уже затмил все остальные чувства. Он дичь. Я Охотник.
Он бы наверняка ушел от нас. Когда я продрался сквозь кусты, овраг расширился, склоны утратили крутизну. Я видел, как черный, столкнувшись нос к носу с подбегавшим Хансом, метнулся вправо, взбираясь на склон оврага, по которому трусил заметно отставший Майк.
Но тут произошло чудо. Лицо Майка утратило отрешенное выражение. Когда медведь уже почти проскочил мимо него, Майк, с каким-то звериным воем, полным дикой, первобытной ярости, взяв копье наперевес, бросился на медведя. Он буквально пригвоздил его к склону, сбив с ног, опрокинув зверя на бок. Уткнув так и не пробившее толстой шкуры копье в бок медведю, он всем весом навалился на него.
Медведь забил лапами, пытаясь вывернуться. Когти располосовали бедро Майка, обагрив землю кровью. Но мы уже были рядом.
Я навалился на рогатину, прижимая голову зверя к земле, а Ханс, увернувшись от очередного взмаха медвежьей лапы, несколько раз вонзил нож в заросшее длинной черной шерстью горло.
Зверь еще пару раз дернулся и затих.
Майк, казалось только сейчас осознавший что произошло, тяжело опустился на землю, дрожа всем телом. Я быстро расстегнул пояс и стал перетягивать обильно кровоточившее бедро.
— Ты как? – спросил я его.
В глазах у Майка стояли слезы.
— Я. Я никогда. Никогда не убивал, — залепетал он дрожащим голосом. – Понимаешь? Никогда. Это ужасно. Но я так хочу есть. Я так голоден. А он. Он бежал мимо. Понимаешь? – его руки цеплялись за меня, мешая наложить жгут. – Я просто очень, очень хотел есть. А он бежал мимо. Он был просто куском мяса. И я… я… я убил его…
Майк разрыдался.
Я быстро затянул ремень на его ляжке. Кровь вроде течь перестала, капая отдельными каплями. Тело Майкла содрогалось от рыданий.
— Ты молодец. Ты все сделал правильно. Если бы не ты, он бы убежал, и нам пришлось бы голодать. Ты молодец, — утешал я его, обняв за плечи. – Ты все сделал правильно.
— Но почему? Почему!!!
— Такова жизнь. Либо ты, либо тебя. Таков закон природы.
Постепенно он затих. Я поднял взгляд на подошедшего Милмана. — Поможешь ему спуститься в лагерь.
— Давай приятель, поднимайся. Идти сможешь?
Майк попытался встать, но нога его подогнулась.
Я укоротил рогатину, отрубив топором часть древка и острия. Опираясь на этот костыль, Майк, с помощью Арви, пошатываясь и спотыкаясь, пошел в сторону лагеря.
Мы с Хансом остались вдвоем.
При всей своей неказистости, медведь весил сильно за сотню килограммов. Протащив его волоком полсотни метров, Ханс бросил тянуть.
— Бесполезно. Этак мы его до ночи не дотащим, — сказал он, тяжело отдуваясь.
Он сдернул с пояса ремень с ножом, снятый еще с тела Роба. Связал задние лапы медведя, оставив торчать концы ремня в стороны. Намотав их на руки, мы налегли вновь. Дело пошло быстрее.
К тому моменту, как мы продрались через кусты, из лагеря вернулся Арви.
На троих, дело пошло быстрее. Получасом позже, мы устало упали у костра.
Отдыхать было некогда. Хоть Стэфи и напоила Майка водой, надо было срочно заняться его ранами.
Я аккуратно распорол штанину, обнажив бердо Майка. Стефи с Милманом отбежали в сторону. Майк застонал.
Четыре глубоких царапины. Две из них, сходились, заканчиваясь обрывком кожи, на котором висел кусочек мяса.
Я вытащил свой перочинный ножик. Прокалив его над огнем зажигалки, я решительно отсек этот лоскут. После этого, Ханс, по моему знаку, стал поливать рану ледяной водой.
Постепенно стоны Майка смолкли. Нога занемела от холода. Я ослабил жгут. Вновь потекла кровь, которую Ханс смывал все новыми порциями воды. Я заставил Майка лечь на спину, задрав его ногу и оперев камень. Постепенно кровотечение прекратилось. Срезав неровные края двух самых больших царапин, я наложил пару стежков, слегка стянув их прокипяченной в шлеме нитью.
Во время этой процедуры Майк стонал, но держался, вцепившись в тощую руку Ханса так, что костяшки пальцев побелели.
— Вот, закончил, — произнес я. – Потом сможешь хвастаться девчонкам, что практически голыми руками завалил медведя и показывать им шрам.
Майк слабо улыбнулся.
Я боялся наложить на рану повязку, опасаясь нагноения. Дождавшись, когда кровь подсохнет, я аккуратно опустил ногу Майка с камня. На поверхности свежего струпа, выступили несколько капель крови. Но все же он держал. Уложив Майка на жилеты, мы прикрыли его своими куртками, стараясь, чтобы ткань не задевала рану.
Переместив костер поближе к нему, мы, пользуясь остатками светового дня, приступили к разделке медведя, предоставив Стефи и Милману, которых тошнило при виде крови, заботиться о Майке.
Казалось я весь пропитался и измазался кровью и вонючим медвежьим жиром. Все же, к тому моменту, когда солнце скрылось за горой, а на землю легли сумерки, мы закончили с этим грязным делом и пошли отмываться в ледяных водах реки.
На ужин сегодня, у нас была похлебка из медвежьего языка, по рецепту Меера, а так же дурно пахнущий медвежий окорок, зажаренный на углях, от которого ножом срезались полоски мяса по мере их приготовления.
Готовить такой деликатес, как медвежьи лапы, никто не умел.
Майк, проглотив несколько кусочков отварного языка, задремал у костра. Он ослаб от потери крови и его лихорадило.
Когда с ужином было покончено, мы стали укладываться на ночлег.
Мне в эту ночь выпало дежурить вторую смену. Поддерживая огонь, чтобы остальные не мерзли, и высматривая хищников, если таковые появятся. Я сидел у костра и прислушивался к тихим стонам Майка, которые время от времени, раздавались из-под курток, которыми он был укрыт.
Меня сменил Ханс.
Проснулся я рано. Посмотрев на неподвижную и притихшую фигуру Майка, я испугался. Все повторялось. Неужели и он умер, как Минь.
Заметив выражение моего лица, Ханс показал знаком, что все в порядке.
— Он просто спит. Ему уже лучше, — тихо, чтобы не будить остальных, шепнул немец.
Я облегченно закрыл глаза. Повернувшись к костру озябшей спиной, я задремал вновь.
Солнце уже поднялось над вершинами деревьев, когда я окончательно проснулся. По лагерю, неприкаянно бродили Милман и Стэфи. Ханс дремал под лучами утреннего солнца, прислонясь к валуну. Майк, и это было очень здорово, опершись на локоть, ворошил веткой угли костра.
— А вот и наша спящая красавица открыла глазки, даже целовать не пришлось, — сказал Ханс, оторвавшись от скалы.
Я поднялся.
— Ты становишься заправским шутником, — сказал я.
— А что еще остается делать, только это и помогает не сойти сума в наших обстоятельствах, — ответил немец.
Я подошел осмотреть ногу Майка.
Царапины покрылись струпом. Признаков нагноения, которого я так опасался, заметно не было. Лишь края наиболее глубоких ран слегка покраснели. Я рискнул снять швы. Струп держал.
— Где ты научился медицине? – поинтересовался подошедший к нам Арви, наблюдая за тем, как я вытаскиваю обрезки ниток.
— Нигде, так, где-то что-то слышал. Общий курс биологии, включающий анатомию, еще со школы и немного здравого смысла, — ответил я.
— Я-то думал, ты знаешь, что делать. Я закончил курсы оказания первой помощи, — сказал Арви.
— Так чего молчал?
— Ну… ты так уверенно действовал. К тому же ты знаешь, я плохо переношу вид крови. Да и вообще, на курсах нам рассказывали, как оказывать помощь пострадавшему, используя аптечку. Всякие антисептические повязки, спреи, мази, а тут ничего такого не было. Да и после оказания помощи, всегда говорилось, что надо как можно быстрее доставить пострадавшего к врачу. А тут… — он махнул рукой, — сам видишь. Нас бы кто доставил к врачу.
— Ну вот и я рассудил, что раз нет никаких антибиотиков, даже водки, чтобы прочистить рану, то единственное, что можно сделать, это хорошенько промыть ее водой и оставить подсыхать на открытом воздухе, разве что немного стянуть края, и то был, как мне кажется, риск. Точно не помню, но вроде все нагноения происходят, когда в ране остается инфекция, а доступ воздуха туда прекращен. Я потому и повязку не стал накладывать.
— Звучит логично, во всяком случае, вроде как пока действует, — согласился Арви.
Ханс, оттяпав от медвежьей туши кусок мяса, принялся жарить его на углях, наполняя свежий утренний воздух зловонием.
— Надо что-то с этим делать, — сказал он. – Мясо долго не пролежит, а Майк сможет идти не раньше чем через пару дней. Как на счет попытаться его закоптить?
— Идея-то хорошая, вот только делать это лучше подальше от лагеря, а то как-то оно уж очень воняет, — ответил я. – Вопрос только в том, как это делать. Вот ты знаешь, как надо коптить мясо, чтобы оно было съедобным и не портилось? Я нет. Кулинар из меня никакой.
Ханс отрицательно покачал головой.
-Арви?
Милман развел руками.
— Я видел, — неожиданно для всех подал голос Майк. – Правда, я видел, как коптят рыбу, но думаю, мясо коптят примерно так же. Когда мы с родителями ездили на машине отдыхать, вдоль восточного побережья, мы попали на экскурсию, в историческую деревню, около Бостона. Там показывали, как в старые времена коптили рыбу.
— А вот это уже интересно, прям то, что надо, — подбодрил я Майка.
— Если мне будет позволено высказаться, — начала Стефи, морща нос от запаха, который исходил от куска мяса, который Ханс жарил на углях, — я бы предложила, прежде чем готовить мясо, срезать с него жир, от него самая вонь. А так, хоть вкус и отвратительный, но есть можно.
— Учтем, — принял я рацпредложение. – Давай Ньюман, колись, чего там делать надо.
— Ну… там была такая штука, — он прикрыл глаза, вспоминая. – Типа ящика. Он был закрыт со всех сторон. Но в стенках и снизу были щели. В этот ящик, на специальных крюках, вешали рыбу и закрывали. Затем под ящик, в специальный поддон, клали опилки, щепки и засыпали горящие угли. Только так, чтобы они тлели и давали много дыма, но не горели. А затем, оставляли все это на несколько часов. Вот как-то так.
— На несколько, это на сколько, хотя бы примерно, — уточнил педантичный немец.
— Не знаю. Нам просто показали, как оно работает, а потом угостили уже готовой рыбой.
— То есть достаточно долго, чтобы туристам это успело надоесть, поэтому кормили сразу готовой, — рассудил Ханс.
— Ладно, разберемся. Нам пока спешить некуда. Ты Майк поправляйся, а мы пока попытаемся что-то придумать, — сказал я.
Вместо ящика, мы соорудили небольшой шалаш, покрыв стены толстым слоем елового лапника. В яму, выкопанную на дне шалаша, насыпали углей, а поверх них накидали кусков коры, прошлогодней листвы, зеленой хвои и прочей мелочевки, устроив дымокур.
Поперек шалаша, были уложены прутья, с насаженными на них кусками медвежатины, по возможности очищенной от жира.
Занятие было хлопотным. Труднее всего, это требовало постоянного внимания, было не допустить возгорания тлеющей кучи на дне ямы, а заодно и всего нелепого сооружения срезу. Приходилось то и дело брызгать водой, на пробивающиеся огоньки, заливать, начинающие тлеть еловые лапы стен.
К исходу второго часа, мясо и не думало готовиться. Дым пусть и свободно, но все же довольно быстро, уходил сквозь стены, заставляя кашлять дежуривших «пожарных».
Ханс внес предложение.
— Может замотать поверх спасжилетами? Приток воздуха станет меньше, да и дам будет медленнее рассеиваться.
Это существенно улучшило положение. Дым выходил только через оставленные для него отдушины, да и поддерживать умеренное тление, стало гораздо проще. Особенно если подкладывать всю эту шелупонь, предварительно сбрызнув водой.
Температура в коптильне существенно поднялась, пространство наполнилось жгучим паром и едким дымом.
— Думаю, мы на верном пути, — заявил Ханс, регулярно проверявший мясо, засовывая прут в пыхавшую жаром коптильню, плотно прикрывая отверстие в стенке жилетом. – Вот только такими темпами, готово оно будет этак к завтрашнему дню.
— Главное, это то, что готово, — сказал я.
Великое действо длилось весь день и всю ночь. Поэтому спать довелось урывками.
К концу дня, Майк настолько окреп, что уже без посторонней помощи ковылял по лагерю, опираясь на свой костыль из рогатины.
Однако самые разительные перемены, произошли где-то внутри. На смену забитому, болезненно застенчивому и стеснительному толстому мальчику по имени Майк Ньюман, на которого я впервые обратил внимание в Анкоридже, на смену замершему в ожидании неминуемой смерти существу, с остекленевшим взглядом, которое мы видели в течение последних дней, пришел плотный, крепкий мужичок, с сильными широкими ладонями, уверенный в своих силах, имеющий свое мнение и не боящийся его озвучить. Настоящий боец, как сказал бы сержант в каком-нибудь голливудском фильме про войну.
Днем позже, мы залили костер, собрали наш нехитрый скарб и двинулись дальше, вниз по течению реки, замороченное индейское название которой я так и не запомнил. На встречу к Юкону.

Дети гор.

Мы шли и шли. Шли, когда светило солнце и шли, когда нас мочил дождь. Пробирались через болота и взбирались на покатые склоны гор, когда те становились непроходимыми.
Ели, когда удавалось добыть еду, и голодали, когда охота была неудачной.
За последнее время, привычный ранее мир, стал казаться каким-то нереальным. Он был где-то там, а мы были здесь. Цивилизация, с ее городами, магазинами, гостиницами, горячей водой и мягкими постелями, вкусной едой, которую можно было просто взять в холодильнике и горячим кофе на завтрак, стала всего лишь мифом. Золотым эльдорадо, ожидавшим нас где-то там, в конце пути. Призрачным миром, где текут молочные реки между кисельных берегов.
Мы были здесь и сейчас, и этим все сказано.
Мы перестали бороться и выживать. Мы просто жили. Пять живых существ. Не хуже и не лучше других обитателей этого места. Принявших окружающую действительность, со всеми ее достоинствами и недостатками. Мы, просто напросто, стали еще одной частью этого пейзажа. Вот и все.
Мысли о завтрашнем дне, о будущем, о прошлом, с его утратами и сожалениями, оставили нас, растаяв как дым потухшего костра. Их просто не было. Осталась лишь некая туманная цель, маячившая там, за горизонтом.

Это произошло незадолго до того, как мы вышли к Юкону. Река огибала большую каменистую осыпь. Взобравшись на нее, мы буквально нос к носу столкнулись с довольно большим гризли.
Медведь ловил рыбу в реке, метрах в тридцати от нас. Стоя в воде, он ловко цеплял рыбину когтями и выбрасывал на каменистый берег.
Заметив наше присутствие, он поднялся на задние лапы и грозно зарычал. Затем с силой ударил лапами по воде, подняв тучу брызг. Заревел вновь, мотая своей лохматой башкой.
Но мы были уже не те, что были раньше. Мы стали детьми гор.
Это было похоже на помешательство, да возможно отсюда, со стороны, так оно и было.
Не знаю, о чем я думал. Наверное, ни о чем. Все было просто и ясно.
Мы слились все вместе, в каком-то экстазе первобытной ярости. Он загородил нам путь. Осмелился бросить вызов.
С яростным воем, визгом, рычанием, исходившим из самого сердца нашего существа, мы бросились вниз. Размахивая кольями и дубинами, мы бежали по осыпи, готовые разорвать на клочки, эту лохматую неуклюжую тварь, что своим воинственным кличем, бросила нам вызов. Ярость жизни кипела в нашей крови. Или мы или нас. Третьего в этом месте нет, и не будет.
Взрыв кристально чистой, не замутненной шелухой цивилизации ярости.
Не ожидавший такого поворота событий, медведь с удивленным выражением на морде, смешно присел на задние лапы. Затем он резво сиганул в воду, преодолев речку в несколько прыжков.
Выбравшись на противоположный берег, он оглянулся и грозно рыкнул, словно устыдившись проявленной трусости. Затем гризли отряхнулся, обдав кусты водой стекавшей с боков, и, выражая полное презрение к нам, неспешно скрылся в прибрежных зарослях.
Нашим боевым трофеем, стали три с половиной форели.

Финиш.

Болота, растянувшиеся по берегам Юкона, сильно замедлили наше продвижение, однако они же и кормили нас. Никогда еще, за все наше путешествие, мы не ели так обильно и вкусно. Непуганые перелетные птицы, казалось сами шли в руки. С лихвой компенсируя те голодные дни, когда нам пришлось расстаться с закопченной медвежатиной, которая намокнув под моросящим дождиком, лившим в течение двух дней, заплесневела и стала непригодной для еды.
Самодельный лук, в виду его бесполезности, я давно уже выбросил. Зато наловчился использовать древнее охотничье орудие, канувшего в бездне памяти племени.
Связанные ниткой, несколько камешков. Раскрутить над головой и бросить. Неплохая альтернатива ловчей сети. Нитка обматывается вокруг птицы, не давая ей взлететь, а дальше остается только подбежать и добить дубиной.
Бросал обычно я, как самый успешный метатель камней и прочего оружия из всей нашей команды. Догоняли и добивали по жребию. Лезть в болото за птицей, желающих, как правило, не находилось.
— Эх, вот сейчас бы какого-нибудь спаниеля нам сюда, — сокрушался Ханс, счищая с ботинок и штанов налипший ил.
— Еще раз-другой и я сам начну принимать стойку и лаять, — согласился Майк.
— Да ну вас, — сказал я, — не нравится, придумайте альтернативу. Чем языками молоть, лучше бы пошли, помогли Стэфи ощипывать уток.
— За что ты нас так не любишь? За что, о великий охотник, посылаешь своих верных охотничьих псов, приносящих к твоим ногам дичь, сраженную могучей рукой, на расправу к этой зануде Миллер, — ухмыльнулся немец.
— А вот Арви не возражал, — протянул я.
— Он и сам может быть занудой, когда вспоминает о том, что носил очки и с отличием окончил чего-то там, — сказал Майк. – Так что они друг друга достойны и нам не следует мешать этой идиллии отношений.
— Ладно, хватит нам птичек бить, все равно через день-два все это должно кончиться и запасы нам уже не понадобятся, — сказал я.
— Даже не верится, что все это скоро закончится. Вроде вот он Юкон. Вроде знаю, что почти пришли, а поверить вот не могу. Привык я уже, что ли, — сказал Майк задумчиво.
— Ну так оставайся, — ответил я, изобразив серьезное выражение лица, — гражданство есть, земля тут дешевая, недвижимость строить уже научился, что мешает-то.
Он секунду всматривался в мое лицо.
— Шутишь, — констатировал он. – Со мной у тебя такие штучки уже не прокатят.
Я рассмеялся.
— Ну наконец-то бедный русский турист, может сорвать со своего лица фальшивую улыбку и при этом никто не обвинит его в том, что он маньяк или варвар, рыскающий по улицам американских городов и провинций, со злобными и кровавыми тираническими целями.
— А вот это еще не доказано, — подхватил Меер. – Не забывай, птичек-то бьешь ты, а мы лишь бессловесные жертвы режима, которые приносят к твоим ногам, невинно убиенные трупики.
— Ну да, конечно, а кушать значит мы не хотим, это только русским варварам подавай мясо, а воспитанные и свободолюбивые европейцы у нас, готовы питаться святым духом вперемешку с демократическими идеалами.
Мы весело заржали.
После того, как посмотрели на недоуменное выражение лица Майка, заржали еще раз.
— Вы это вот вообще о чем, — поинтересовался он.
— Да так, о вечном, — ответил я. – О великих ценностях демократии и всеобщей сытости тирании.
— Ааа…, — неуверенно протянул Майк. – Я в политике не очень разбираюсь. Но тирания это вроде как плохо.
— Ну что ты, — весело подзадорил я, — и у тирании есть свои светлые стороны.
— Все зависит от того, что для тебя важнее в данный момент, — пояснил немец. — Быть голодным и свободным или сытым угнетенным.
На этом Майк задумался окончательно.
— Ладно, пошли уже, — сказал я поднимаясь.

После целого дня пути по болоту, идти по твердой почве, было настоящим наслаждением для ног. Был солнечный день. Щебетали птицы. Раззадоренный легким шагом, я запел что-то строевое, какую-то популярную песенку из детства. Мне стали подпевать.
У всех на душе было радостно. Просто так. Мы были сыты, нам было тепло, дорога легко ложилась под ноги.
Это была наверно самая странная песня из всех, что я слышал.
Вану ту ай кен ду, — заводил Майк.
Драй фир брейгадир, — подтягивал Ханс.
Фьють… Салавей салавей пта-ше-чка, — продолжал я.
И так далее. До бесконечности. Пока неожиданно не кончился лес.
Просто вдруг взял и кончился.
Мы стояли на краю широкого поля, полого спускавшегося к реке. Зеленая травка, была расцвечена яркими палатками, за которыми поодаль торчал вертолет. На обращенном к реке транспаранте, растянутом над небольшой деревянной пристанью, угадывалась надпись «вэллкам».
Человек, замерший на краю палаточного городка, при виде нас, вышедших из леса, с криком умчался в сторону центра палаточного городка.
— Не понял, — прокомментировал я, реакцию убежавшего. — Ни вам здасте, ни до свидания.
Но уже через десяток секунд, в нашу сторону, от лагеря, бежала целая толпа народа. Они кричали, хлопали нас по плечу, что-то спрашивал, заглядывая в лицо. Все смешалось, напоминая абсурдный сон.
Ну вот на кой черт, надо закутывать меня в одеяло, едва ли не насильно усаживая на раскладной стул. Разве я похож на замерзающего? Или на валящегося с ног от усталости?
Зачем раз за разом пихать мне в руки еду, вынуждая по пятому разу объяснять, что я не голоден и вполне прекрасно себя чувствую. Разве что мне не помешал бы горячий душ и нормальная одежда, вместо поднадоевшего за последние недели гидрокостюма.
Странные все же люди эти американцы.
Нас долго и пристально рассматривала целая группа медиков, прилетевших на вертолете, на помощь своему коллеге.
Едва ли не час, я провел в палатке, где миловидная женщина, все допытывалась от меня, что же я сейчас чувствую. Что я думаю, о произошедшем с нами. Она была так мила и заботлива, что просто послать ее, куда подальше, мне не позволяла совесть. А как ответить на ее вопросы, я просто не знал. Как можно рассказать что-либо человеку из другого мира, так, чтобы он мог это понять? Я чувствовал себя, выходцем с другой планеты. Из параллельной реальности.
Лучшим воспоминанием об этом дне, так и осталась та странная, но веселая песня в лесу.

Эпилог.

По прибытии в аэропорт Лос-Анджелеса, нас ожидала уже привычная, пестрящая вспышками камер толпа журналистов.
«Чудесное спасение на Аляске», как окрестили наш поход, стало небольшой сенсацией, получившей международный резонанс, по причине интернационального состава группы «спасенных».
После небольшой официально пресс-конференции, данной представителями корпорации, нас растащили в разные стороны представители СМИ.
Чикаго трибьюн:
— Мистер Ньюман, правда ли, что из-за лишений, которые вам довелось претерпеть в эти недели, вы потеряли более двадцати килограммов веса?
— Да, где то так. Но об этом я не жалею. Что-то теряешь, что-то находишь.
Лос-Анджелес таймс:
— Мистер Милман, скажите, как по-вашему, оправдана ли была жестокость, проявленная Сержем Игнатьевым, когда он стал лидером вашей группы.
— Я думаю, никакое насилие не может быть оправдано. Я считаю, что настоящий представитель цивилизованного человечества, в любой ситуации должен оставаться в первую очередь человеком и находить способы довести свою позицию до других, не скатываясь до применения грубой силы.
— Однако вы не пытались оспорить лидерство в группе.
— Пытался. Но был вынужден уступить под угрозой физического насилия. Я был вынужден подчиняться, чтобы сохранить хотя бы остатки своего человеческого достоинства в этой трудной и опасной для всех нас ситуации.
Космополитан:
— Мисс Миллер, скажите, чем вы питались в эти дни.
— О, это было ужасно. Я убежденная веганка, но во время этого кошмарного путешествия, мне пришлось нарушить свои принципы. Мне просто не оставили другого выбора.
— Ранее вы заявляли, о случаях насилия, со стороны русского участника вашей группы.
— Да. Это было ужасно. Он жестоко избил и унизил меня, на глазах у всех. Он грубый и жестокий человек. Настоящий психопат. Он так запугал остальных, что никто даже не посмел вступиться за меня. Более того, он постоянно подвергал меня моральному прессингу. Не понимаю, почему полиция до сих пор его не арестовала.
— Он подвергал вас сексуальному насилию, домогался вас.
— Нет, но не исключаю, что если бы мы были одни, то он бы мог так поступить. Он же настоящий варвар. Просто животное. Достаточно вспомнить, как он напал и чуть ли не до смерти избил Марка, обвинив его в смерти Дороги Гэйбл, с которой он, между прочим, ушел в лес. Он конечно сказал, что на них напал медведь, но кто знает, что там произошло на самом деле.
Дейли ньюс:
— Мистер Игнатьев, скажите, как складывались отношения в вашей группе, после смерти Марка Фостера.
— Когда он погиб, нам пришлось убегать от гризли. Марк стал второй, а если считать Роба, то уже третьей жертвой медведя-людоеда. Этот медведь шел по нашим следам несколько дней. Решения надо было принимать быстро. На кону были жизни всех участников нашей группы. Чтобы оторваться от преследования и сбить зверя со следа, надо было уходить по воде, чтобы отбить запах. На споры, уговоры и пререкания, в тот момент не было времени. А потом, все просто стали считать меня лидером группы.
Дер Шпигель:
— Мистер Маер, как бы вы охарактеризовали действия вашего русского спутника в той сложной ситуации. Насколько изменилось ваше существование, после смерти Марка Фостера.
— Все его действия, были продиктованы необходимостью. Если вы имеете в виду пощечину, которую он отвесил Стэфани, то у него просто не было другого выхода, потому что ее поведение в тот момент, ставило под угрозу жизни всех остальных. Да и в остальное время, она вела себя очень заносчиво и наплевательски по отношению к остальным, что не способствовало сплоченности коллектива. Если бы этого не сделал Серж, это бы сделал я. Я рад, что мне не пришлось этого делать.
— А по поводу Марка. Он был возможно и неплохим лидером, но учитывая наше критическое положение, ему явно не доставало твердости. Он слишком полагался на чужое мнение и не мог или не умел проявить жесткость. Вместо четкого и однозначного мнения, в ситуациях требующих твердости, он начинал уговаривать, чем и пользовались Арви и Стэфани.
Нью-Йорк таймс:
— Майк, расскажи нам, как повлияли на тебя, перенесенные испытания.
— Можно сказать, я стал другим человеком. До того, как я отправился в это путешествие, я был как бы маленьким мальчиком, который боялся всего на свете. У меня с детства были проблемы с лишним весом, из-за которых я подвергался насмешкам и сильно комплексовал. Родители пытались меня защитить от всего этого. Даже программистом я стал потому, что это позволяло избегать людей. А там… поначалу, после того, как наш плот затонул, я очень испугался. Особенно когда увидел Роба. Я был уверен, что мы все умрем. Я день за днем просыпался и ждал смерти. Это было ужасно. Иногда я хотел броситься в воду и покончить с этим ужасным ожиданием одним махом. Позже, когда мы пошли охотиться на медведя, я даже обрадовался. Я думал, что умру, и мои мучения окончатся. Но когда он бросился на меня, точнее не на меня, а мимо. Со мной что-то произошло. До этого я никогда никого не убивал. Я боялся близко подходить к животным. Но тут. Я был так голоден. Я был готов умереть. А этот медведь, он стал просто бегущим мимо куском мяса, а не каким-то животным. Я понял, что если не сделаю что-то, то умру от голода. И я бросился на него со своей заточенной палкой.
— Это было очень смело, мало кто отважился бы на такой поступок.
— Вы не понимаете. В этом не было ничего героического. Вы же не станете считать себя героем, воткнув вилку, в отбивную, поданную в ресторане. Если бы не Серж с Хансом, мне пришлось бы туго. Если бы они замешкались хоть на секунду, то я бы не отделался одним расцарапанным бедром, а возможно и вообще не сидел бы сейчас здесь.
— А что было потом?
— Серж меня вылечил. Зашил рану. Поговорил со мной, я очень переживал, из-за того, что убил живое существо. А потом… потом вдруг стало все просто. Я просто жил. Как мог, помогал другим. Помогал Сержу и Хансу охотиться и добывать нам еду. Сторожил лагерь ночью у костра. Это было просто и даже временами весело.
RT:
— Господин Меер, как на ваш взгляд, повлияло то, что группа состояла из представителей разных стран и национальностей, на ее способность выжить. Были ли сложности из-за принадлежности членов группы к разным культурам.
— На начальном этапе, наверно да. Но дело было скорее не в различии всех культур, а в том, что основная часть группы состояла из американцев. В самом начале, мы как бы разделились на американцев и иностранцев, вне зависимости от принадлежности к той или иной стране. А затем, думаю, от страны уже мало что зависело. Все решали личные качества каждого.
— Изменилось ли после всех этих приключений, ваше отношение к представителям других культур?
— Не думаю. Хотя теперь я точно знаю, почему русские, лишенные своей промышленности, все равно победили во второй мировой.
Нэйшонал Географик:
— Серж, скажите. Как вам и вашим товарищам, удавалось выживать на протяжении месяца, в этом суровом краю?
— Вы немного преувеличиваете, всего двадцать два дня.
— И все же. Весна, это одно из самых трудных для выживания времен года.
— Думаю, все дело в отношении, во взгляде на мир. По началу, мы действительно выживали. А потом… потом мы перестали выживать и стали просто жить.
— Что вы имеете в виду?
— Понимаете, когда люди, всю жизнь прожившие в условиях цивилизации, попадают в дикую природу, они все равно продолжают вести себя так, словно они часть другой системы, часть цивилизации, которая осталась где-то там, далеко, вне досягаемости. Они продолжают вести себя так, как они привыкли, повторяют привычные модели поведения, которые обеспечивали им проживание там. Но среда-то уже изменилась. Продолжая вести себя как раньше, прикрываясь всякими высокими моральными принципами, которые помогали им жить там, они становятся чужеродным элементом в окружающей среде. Противопоставляя себя тому, что их окружает. Поэтому и начинается выживание.
— Думаю, нам помогло выжить, осознание того факта, что мы уже здесь, а не там. Приезжая в другую страну, вы должны измениться и подчиняться ее законам и правилам поведения, иначе вам не выжить. Точно так же и здесь.
— Мы как бы попали в другую страну. Поначалу, нам было нелегко. А затем мы приняли ее законы. Приняли ее такой, какая она есть на самом деле, а не такой, какой кажется. И все стало просто. Мы прекратили выживать и стали просто жить. В том времени и в том месте. Стали частью окружающей среды, а не чужаками, заброшенными, как им казалось, на край света.
— Все выживание на самом деле, сводится к тому, чтобы перестать выживать, перестать противопоставлять себя среде и научиться быть здесь и сейчас.