Тато

ТАТО.

Выехали  Юра  и Вася около девяти вечера. Надо было бежать, лететь, но  конец работы только в восемь. А ещё собраться в дорогу, плотно поужинать…
И минуты тикают.
Пятьсот километров до границы пронеслись в один миг и без единой ментовской остановки.  Впереди ждали еще  по  шесть сотен  Белоруссии и Украины.
Усталость после напряженного   дня пока не сильно чувствовалась. Да и Вася все говорил-говорил, пытаясь не допустить   «отключки» брата.
При пересечении границы даже не останавливались  —   страны  в Таможенном союзе. Скоро у дороги тускло забелели  странноватые   надписи: Бобр, Бабруйск, Стоубцы, Слоним.     Белая Россия.
За очередной деревенькой  детектор  ментовских радаров     на лобовом стекле запищал во всю мочь. А если перед вами нет других машин, «спалили» именно вас.
Вот  и  светящиеся палки в руках людей на обочине.
Пошатываясь и зябко поёживаясь,  братья  вышли из машины.
Окружающий мир      казался   инопланетным.   Странно блестел асфальт в тусклом свете подфарников,     обочина   была пугающей   пропастью. Тусклое небо  без звёзд давило, струясь    какой-то нереальной дымкой.
Один гаишник при свете фонарика   раскладывал на капоте документы,  второй держал короткоствольный «Калашников» и  насторожено всматривался в  лица нарушителей.
—  Ребята, мы на похороны папы.

*       *          *
Прощаясь перед дорогой, Юра поцеловал жену во вздрагивающие, напряжённые губы:
— Скажы мами, мы постараемося.
И Леся позвонила. Пока вызывала, всё представляла усталого мужа за рулём, и  эти бесчисленные километры, каждый из которых может стать  последним.
Всегда считала, что нельзя  показывать Юре свои чувства —  на шею сядет. А он всегда жутко ревновал  молодую и красивую,  черноглазую жену,  мучился, любит ли   его хоть немного.
Свекрови же сомневаться положено по статусу.
Теперь в разговоре с ней  Леся не смогла сдержать рыданий:
— Боже, така дорога, а Юра не спав ни мынутки!
И та, сама едва живая  – только что   обмыли, одели, положили в гроб – какой-то частицей заиндевевшего сознания вдруг порадовалась: «Оказывается, невестка  любит сына!»
Но об этом мама расскажет Юре  позже…

*            *             *

Андрей Васильевич,  тато, всегда  был  нездоров. Если не болел желудок, прихватывало сердце, прыгало давление…  Улыбался он лишь на старых фотографиях —  молодой,  счастливый, с юной женой и  недавно  родившимся сыном.
Как часто мечтал Юра, что тато и сейчас  улыбнется,  большой ладонью прижмет  его к себе, подкинет  вверх, еще…
Но  об этом можно было только мечтать.   Чаще   Юра получал   крик и ремень.

…Вложив маленькому Васе    в ползунки пелёнку побольше, мама укладывает его в коляску и отправляет с   Юрой на улицу:
— Часа через два прывезеш покормыты.
Напротив   дома  фундамент старого ЛазОрки.   Сильно  выщербленный  временем и непогодой, он словно после артобстрела; с  перекрытием над  половиной   фундамента,   здорово напоминает военный бункер.
У ребят уже закончились долгие споры,   кому на этот раз быть нашими, а кому фашистами. Начинается воинская операция.
Советская пехота залегла в развалинах Брестской крепости и ожесточённо обороняется. Фашисты с криками: «Фойер!» и «Сдавайса, русише швайн!»  со всех сторон лезут на приступ. «Тра-та-та-та!» — строчит   пулемёт Максим, «Ба-бах!» — взрываются гранаты.
И только Юра болтается на улице перед  фундаментом. Возит коляску туда-сюда под пролетающими снарядами и завистливо поглядывает  на игру. Бойцы — ребята со всей округи.
Вот если бы Вася уснул! Для этого только надо   – полчаса, чуть больше – его равномерно поукачивать. А потом коляску  ближе к задней стене дома МАркушки,  автомат наперевес  и в атаку!
Но Вася   начинает возиться под одеяльцем, сучит ножками, обидчиво скривив губки.  Ещё секунда, и заплачет, перекрывая грохот боя.
Юра в панике цепляется за ручку, раскачивает  сильнее, ещё…
Под переднее колесо коляски   попадает камень, и при энергичном качке оно подворачивается. Словно рыбка из   аквариума,  Вася выплёскивается в окружающий мир.
Похоже, он начинает кричать ещё в полёте. И ка-а-к же он голосит!
Юра в ужасе.  Он хватает Васю с земли,  прижимает  к себе, пытается  укачивать его руками, укладывает в коляску… А тот всё орёт, словно  пожарная сирена.
На улицу выбегает  соседка МАркушка. Вылетает и  мама, услышав  младшенького  даже  сквозь закрытые окна гостиной.
Появляется  тато,   с хмурым лицом и резкими складками на лбу. Берёт Юру за ухо  и отводит на другую сторону дома, к летней кухне.  Пообщаться со старым ремнём с бойскаутовским трехлистинком…

Или, ещё игра. Как пенальти в большом футболе, но на разные ворота, забивать голы по очереди.   Играют лОптой – как футбольный мяч, только резиновая.
Можно  поставить ворота  из   камешков  вдоль улицы, но   лОпта далеко улетать будет. Проще играть через улицу, от одного   соседского двора до другого.
Правда,  нередко лОпта   с размаху лупит  о железо ворот. Тогда сосед выскакивает из дома и начинает ругаться. А если поймает  резиновый снаряд, с остервенением пробивает его кухонным ножом.
Иногда лопта попадает  в  проезжающий велосипед, в уток, гусей, корову… А случится — под колесо автомобиля, после чего она с  громким «Пук!» лопается. И тогда, как в случае с соседом,  надо идти искать в сарае, на чердаке, или ещё где, старую, смятую лОпту. Или — собирать копеечку до копеечки и покупать новую.
Юра и Иван Фанта играют   На ворота.
Юра расстреливает браму КостюкОв, Фанта в прыжке пытается поймать лопту и не разбудить хозяина. Затем Иван лупит по воротам   соседа напротив, и уже Юра в роли вратаря.
Счёт получается более-менее ровный. Несколько раз забор уже неслабо так гремит и с одной, и с другой стороны, но  хозяева пока на улицу не вылетают.  ЛОпта ещё  целая, ни один велосипед, ни один гусь  тоже   не подбит.
Откуда-то берётся соседский Миша, года на два моложе ребят. Он  бегает от Юры до Ивана и обратно, то и дело подтягивая длинные штаны на лямках и канюча:
— Я тоже хОчу играты!
Юре надоедает его нитьё, он разбегается  и сдуру пробивает по нему, как при одиннадцатиметровом. Но Миша вдруг уворачивается, выставив локоть.
И… лопта  влетает прямо  в окно соседа.
Звон стекла, истошный крик КостЮчки:
— А чорт бы вас побрав из засранцями!
Об очередной лОпте можно навсегда забыть, а  очередное свидание со старым ремнём  уже через несколько минут.

И снова нещадно выпоротый Юра  убегает на чердак или  прячется в огороде.
Тато переживает  не менее болезненно. Снова его спина кажется  ещё больше придавленной   чем-то тяжелым, снова он надолго запирается в своей комнате.

Однако,  изредка…
Тато делает табуретку.  Он уже подобрал бруски разного сечения и начинает размечать   детали.
Юра  робко  подходит, становится  поодаль, затем ближе, ещё ближе.
Сейчас тато спокоен, морщины  на лбу почти незаметны.     Подает   лучковую пилу, становится сбоку:
— Так, спукуйно, без нажима, впэред-назад…
Постепенно они   начинают  разговаривать – о школе, о  ребятах, о жизни.
Или, Юра рисует.
Тато подходит. Молча смотрит,стоит за спиной.
С малых лет показывал он сыну, как правильно выбирать натуру, как держать кисть и карандаш, как наносить  светотени  в рисунке, на  лист большого, шершавого 12-го формата.
Иногда тато пальцем указывает на сомнительное место. Без единого слова – поймёт ли Юра, в чём проблема?

*            *            *
Машина продолжает лететь, хронометр в голове  — минуты-километры-минуты-километры —  продолжает тикать. Так же непрерывно, сыновья   продолжают вспоминать  отца.
Вася:
— Я всэ думаю, як бы то было, будь тато  здоровым…
— Ты же знайеш, що розказувалы стрый  Богдан и тютка Василина, що ся стало з братом Иваном.
И в очередной раз история  встанет перед глазами братьев,  словно сами были  свидетелями:

…В разрушенном  блиндаже хулиганистый и непослушный  Андрей с соседскими ребятами нашли осколочные патроны от крупнокалиберного  пулемета.
Трещали  ветки в сухом горячем воздухе,  пламя под ярким солнцем  было почти невидимо. Большие патроны с хищными серыми головками, скорее, маленькие снаряды, нырнули в самую середину костра, в  искрящие угли.    С    криком: «Ложись!» ребята  попадали на землю.
А в это время старший брат Андрея Иван, с полотенцем на голой загорелой груди,  шел по тропинке мимо костра на речку. Топорщились надо лбом, над накоротко стриженым  затылком крепкие каштановые волосы,    большие карие глаза были весело и широко раскрыты  —  весь в маму Марию,  Иван был  самым красивым из   детей, которых в семье было пятеро.      Парень словно радовался  свежести близкой реки, и  солнцу, и  своей молодости. Только  закончилась страшная война,    впереди  была  огромная жизнь…
Срывающимися голосами ребята закричали с земли: ”Падай!”
И в этот момент начали рваться патроны.
Иван был не так  близко к костру, и, когда взорвался последний, уже казалось, что все обошлось.     Как вдруг он схватился рукой за  шею, упал, засучил ногами, во все стороны из-под ладони хлестанула кровь.
Истошно  кричали дети; весь в крови брата, Андрей обнимал его, вмиг ослабевшего, рыдал, а у того уже туманились глаза…
Только один, один маленький осколок попал  в него, но он рассёк сонную артерию.   Иван  истёк кровью, умер на руках у   Андрея.
…С того момента Андрей  забыл, что значит  быть здоровым.

*     *       *

Гаишники переглянулись,  отдали бумаги:
— Отца? Езжайте. Осторожнее только. Пост  под Минском.

Словно бесконечная простыня из бесконечного мотка, дорога всё разматывается вперёд, вылетая из темноты в свете фар.  Всё тяжелее давить на газ, всё ослепительнее свет встречных машин, всё оглушительней   рёв их двигателей.
На выезде из  Белоруссии, возле Кобрына,  черные точки в глазах Юры почти закрыли   видимое.     Свернул на обочину.
Скоро Вася посапывал. Только Юра, проваливаясь в сон, все ещё вздрагивал. Казалось, что продолжает лететь в  ночи, и руль словно тяжеленный чугунный люк…
Проснулись от холода, только начало светать. Но это уже конец октября — до   шестнадцати ноль-ноль в родном Буштино шесть часов.
И почти семьсот километров.
Успеть к назначенному времени похоже, никак не получится.
Погнали.
Граница и таможни, белорусско-украинская и украинско-белорусская:
— Ребята, мы пустые, похороны отца через пять часов,  рядом с Румынией, побыстрее бы…
На ходу что-то перекусывали, Юра запивал  кофе из термоса или энергетиком. «Примера» послушно глотала километры, мотор ненавязчиво  урчал. Можно было лишь  благодарить себя за своевременные техосмотры.
Скорость же… Вряд ли  Юра смог бы  ехать хоть чуть-чуть быстрее.

*      *      *

Не один ещё раз будет обижаться старший сын на отца. Но после рассказа стрыя и тютки — брата и сестры отца — о гибели Ивана  эти обиды  были уже не такими долгими. Только  пока  саднило ухо, горела кожа  головы под волосами  или  задница после ремня.
Еще большее понимание  пришло с возрастом.
Вспомнилось, что тато сломя голову убегает в свою  комнату,   когда мама режет курицу, когда забивают свинью… И что Юра от  одного вида  крови  уплывает  в обморок.
Неужели   шок отца  был настолько сильным, что    перешел  в гены,   передался и сыну?
Став взрослым, Юра прочувствовал всё  изнутри.   Увы, в нем  воспроизвелось  не только татово умение рисовать и   непробиваемая настойчивость. Помимо боязни вида крови, в наследство получил сын и излишнюю чувствительность, и раздражительность…
И то жуткое состояние души, когда тебя   вдруг заливает  бешенством.  Твою волю будто украли, ты словно зомби,   получивший жестокую программу;  в страхе кричит, рыдает внутри страшного  себя  маленький Юра из детства.
С юности мучил его вопрос о свободе воли.
Однако… есть ли эта свобода?  На крепкой веревке  ведет нас по жизни   прошлое.  Можно что-то учитывать, что-то компенсировать, но… Выбрать другой путь не дано никому.
Вот, горбясь и приволакивая ступни, тато с трудом выходит из своей комнаты.  За строгостью,  даже грубостью   продолжает он прятать  ранимую душу и любовь к  сыновьям и жене.
Весь последний год  тато просидел дома со своими больными, распухшими ногами. Как грустно пошутил он однажды на невольное восклицание младшего сына, Васи:
— Ой, тату, як вы изхудалы!
— Ничого! Зато ногы поправылыся!
Но когда  дошло дело до крыши Юриного дома, заставил себя выйти во двор, превозмогая тягучую, ноющую боль в голенях.  Рабочее место — два длинных железных рельса на двух столах. Полмесяца, с утра и до вечера, день за днём он  помогал сыну, на пару  с ним громыхая на  всю улицу киянкой по алюминиевым листам. Изредка присаживался  рядом, когда боль валила с ног, и опять поднимался.  Десятки  и десятки полос…
После — работа на крыше.
Всю  неделю с утра,   подпираясь деревянной палкой, тато медленно отправлялся за три километра  в тяжёлый путь.  Нужно было помочь сыну   закрыть так медленно растущие стены, не один год мокнущие  под дождём и снегом. Нужно было  подсказывать с земли, как закрепить полосы на обрешётке.
А когда тато пошёл менять на одной из многочисленных дверей  дома Юры сломанный замок? Намучился с ним почти до вечера, жутко устал и, возвращаясь, свалился на долине.  Если бы не сосед, ехавший мимо на телеге,   ещё тогда всё могло закончиться. Прожил бы тато почти на десять лет меньше.
А когда занимался газовой трубой для дома Юры? Смолил её целый день, сильно переработал…
Вечером его разобьёт инсульт. Из которого тато так до конца  и не выйдет.

…Нечасто в последние годы бывал Юра в родных краях.  Когда это случалось, старался больше разговаривать с родителями.  Советовался  по стройке, которой не видно конца, по  работе и учебе,  рассказывал об  очередных планах.
Неважно, о чем говорить, само общение здесь важнее слов.  Друг напротив друга, внимательные глаза тата, так похожие на глаза сына;  разговор в полутемной комнате, тихий, словно ручей из полонины, текущий с камешка на камешек…

*    *    *

…Только неделю как мама похоронила  бабушку Оксану. Мама, как  она там, скоро ли придёт  в себя?
И вдруг новое сообщение   – тато при смерти.
С самого утра Юра и сам был словно неживой.  Звонил домой каждые час–полтора.
После обеда появилась надежда, что все обойдется. Выписали уколы,  капельница.
Но, уже под вечер…
Умер!
Похороны не на третий день, как обычно, а завтра, после обеда — приезд детей  мама попыталась сделать невозможным. Решила за Юру и Васю — лишняя травма,  лишние расходы детям… По многолетней привычке, не советуясь, ставила перед фактом. Отец был невероятно упрямым, с ним по-другому было нельзя.
Вопрос для сыновей, ехать или нет, не стоял.

*    *     *

Вот  уже  и Львов, объездная, и по-прежнему максимальная скорость.
Впереди «Газ пятьдесят пятый». Конечно же, поворотник на обгон, вылет на встречку,   машины  почти вровень. «Т-образный» перекресток рядом.
И вдруг, в последнюю долю секунды…  Не включая сигнала, «Газон» поворачивает налево.
– К-а-з-з-лина!
Вася охнул в полный голос, Юра, с вытаращенными глазами, руль круто влево, по самой по обочине. Перекресток уже позади, дальше, дальше…
Спаслись чудом.
Эх, если  времени чуть больше  — вытащили  бы  шофера из кабины и  таких вломали…
Город  Стрый, где большая развилка – на Ивано-Франковск, на Долину, на Межгорье… Им на Мукачево, на Ужгород, через  перевал.
Октябрьская пора — жёлтые, и красные, и ещё зелёные листья  — дуба, и бука, и граба, и клёна,  и лип, и осин. На фоне смерек,  их хвоиных шубок,  тёмно-зелёных, и почти синих там вдали. Островерхие грушеподобные копны сена возле редких хыжок, тоже островерхих, под тёмными деревянными крышами;  мосты и газопроводы через быстрые реки, несущиеся сквозь, несущиеся  мимо страшных валунов.
Потрясающие горные виды, хоть в любом месте мольберт раскладывай. Но разве до этого сейчас?! Всё мелькавшее за стеклом лишь бесстрастно фиксируется угнетённым сознанием.
Уже в Мукачеве позвонили  с сотового:
— ПочЕкайте мало, мы  вже туй.
Стрый Богдан на трубке:
—  Хлопци, без вас ни понЭсеме. Осторожнинько.

Примчались в  шестнадцать с небольшим.
Море народу на улице, во дворе и в доме. Открытый гроб, и восковое, наконец-то спокойное лицо. Такое родное и в то же время с трудом узнаваемое, совсем чужое… Мама в  бесконечных хлопотах,   помогавших хоть немного  отвлечься. Но то и дело застывала на  месте.   Давно уже выплаканные, казалось,слезы никак не заканчивались.
Вася надулся, Юре все время заливало глаза. При прощании   обнял  и поцеловал в щёку, громкий шёпот отовсюду:
— В чоло! В чоло!
Кладбище, свежевырытая земля… Медленно спустили гроб на верёвках; увидев его внизу глубоченной ямы,   едва не завыл  на весь погост.

Есть одна песня,   сейчас особая для Юры – «Помолимся за родителей». Всегда она на рабочем столе  его компьютера. И каждый раз, когда включает её,  когда слышит   слова «…живых и уже небожителей», мгновенно выступают слёзы.
Боль со временем не всегда становится легче.

Хыжа – дом, по-русински.

Констант
Родился, учился, работал, женился, снова учился. И снова работал, работал, работал. Весь такой работающий из себя. Когда не ленюсь.

28 комментариев

  1. Костя, а он сильно будет меняться? Может, надо сделать журнал обновлений?) Я вот прочитал сегодня около 10:30, как мне теперь быть?

  2. Нет, тёзка, не сильно. После 10.30 было пока только три обновления.
    Я не могу сдержаться, чтобы не исправить место, которое при очередном прочтении не понравилось.
    Такое уж нехорошее у меня свойство — пока не могу увидеть все сомнительные места сразу.
    Ещё хуже другой момент, когда я даже знаю, что это неправильно (как, например, «опять на скорости, максимальной для Юриного водительского умения» — голимый канцелярит), но придумать, как исправить, пока не могу.
    Это вы, носители языка, всё моментально видите. А мне уж, «блад нерусски», придётся помучиться.

  3. А как быть? Если что-то, на твой субъективный взгляд, чересчур уж коряво, напиши здесь сразу. Этот вариант, конечно, самый для меня предпочтительный. Помнишь, как говорил Звонков Олег: «Костя там что-то наваляет, выставит на обсуждение, и, в результате, после подключения коллективного разума, может даже получиться неплохой рассказ» (после этого замечания я и написал в блог заметку «Хитрый Костя, или литературный вампир»).
    Или, сделать себе пометку по этому корявому месту, и доложить о нём сообществу на обсуждении. Вдруг я эту корявость до нашей встречи на Белкине не замечу.
    А ещё лучше перед самым семинаром прочитать один из последних вариантов моего опуса ещё раз. И, если не исправил, тогда уже доложиться.

  4. И вообще — Костя, я прекрасно помню, как ты уже делал мне это замечание после публикации на Белкине текста «Это сон?». Но я до сих пор не знаю, что делать с этой проблемой.

  5. Эта тема, помнится, уже обсуждалась у нас и была исчерпана:
    «Сначала нужно набросать все, как придется, хотя бы плохо, водянисто, но решительно все, и забыть об этой тетради. Потом через месяц, через два, иногда и более (это скажется само собою) достать написанное и пере­читать: вы увидите, что многое не так, много лишнего, а кое-чего недостает. Сделайте поправки и заметки на полях — и снова забросьте тетрадь…. Так надо делать, по-моему, восемь раз.»
    http://www.belkin-lit.com/past/belkin-lit.com/iddsr51t.html
    Ну а по жизни да, урчание в животе заставляет рвать зеленый виноград. Что поделаешь!

  6. Костя имей совесть :) Или уважение к личному времени сокружковцев — какие правки и перечитывания?
    Мне не хватило отношений между братьями, коль скоро они столько времени вдвоем, едут на похороны отца. И очень хочется употребить музыкальный, с позволения, термин — медведь на ухо наступил :) Это к слову об употреблении слова — смыслово, ритмически много промахов. Помечала в тексте, посему могу выслать на почту.

  7. Огромное спасибо, Оля. Жду с нетерпением. Почта kostya-mochar@yandex.ru
    Давно знаю об этом своём недостатке, но как с ним бороться, не представляю. Не уверен даже, возможно ли этому научиться. И не связано ли оно с отсутствием музыкального слуха.
    Насчёт отношений братьев — тоже совершенно согласен. Не придумал только, какими мелкими замечаниями, вскользь, это показать. Потому что, конечно, никак нельзя, совершенно недопустимо влепить в текст сообщение:
    «Костя, пардон, Юра был старше на шесть лет, и он во многом повлиял на жизнь Васи. Благодаря тому, что Юра научил Васю читать в три годика, брат сразу начал читать запоем. Став школьником, он моментально делал уроки на перерыве после урока или перед ним, он, с ничем не примечательной сельской школой за плечами, смог поступить на бюджет физфака МГУ. Если Юра брал точные науки невероятной усидчивостью, то Вася щёлкал задачки как орехи.
    Потом, Юра в детстве постоянно дрался с ним, говоря ему, что он должен уметь защищаться, и в результате Вася выработал удар, которого единственного хватало, чтобы противник сразу же лёг после него…
    Но когда Юра поддержал отца в неприятии женитьбы брата в 19 лет и неприятии невесты, большая кошка пробежала между ними. Со временем, однако, обида несколько прошла, они остались очень близкими людьми…
    Потом — только после того, как Юра купил первую свою квартиру в Москве, Вася поменял приоритеты в жизни, аналогичные тем, какие были у его друзей («один раз живём, не надо себе отказывать в мелких радостях жизни»). Он смог аккумулировать сумму, необходимую для покупки своей квартиры.
    Потом — благодаря тому, что Вася был студентом в Москве, Юре было куда приехать, чтобы зарабатывать деньги на строительство дома, Вася помогал находить работу…»

  8. Видимо, что-то из этого — чисто отдельные моменты, можно оформить через мысли, когда, например, «посмотрел на брата, который… и подумал….» Или — «вспомнил, что…»

  9. Ок. Сдается мне, Костя, что ты пересказываешь реальную историю :) Тут есть опасность впасть в зависимость от того «как было на самом деле» и заблокировать свободу творчества, извиняюсь за пафос :) А если нет свободы, то и возникает проблема — как написать? Такие «реальные» тексты в подавляющем большинстве скучны. Я так мыслю. И нечего долго рассуждать и советоваться с народом. Ищи, пробуй, коли взялся ;)

  10. Всегда считал, что незачем придумывать, если сама жизнь придумала. Всегда считал (будучи в восхищении от «Праздники закончились»), что надо научиться писать, хотя бы, как Тахто. Казалось бы, минимум сюжетных поворотов в этом его рассказике, а как это вкусно сделано!

  11. Конечно же, я собираюсь пробовать. А этот дурно написанный кусок около-публицистического текста привёл здесь лишь для того, чтобы белкинец смог получить информацию хотя бы таким образом. Пока, очень не быстро, через какое-то время, не сделаю, что нужно. Или, попытаюсь сделать.
    Очень жду твои замечания касательно ритмики.

  12. Констант, знаете что…
    Извините, конечно, но я скажу откровенно.
    Всем насрать. Вот просто начхать! Какие у вас там проблемы личные или как у автора. Реально, имейте совесть.
    Если вы, Константин, захотели обсуждения своего творчества, надо взять и предложить готовый текст. И всё. Пусть это будет полное дерьмо, даже с вашей точки зрения. Не важно! Если отправили текст — всё. Точка. Теперь уже идёт наша работа, а не ваша. Ваша работа как автора закончилась, как только вы отправили текст.
    Далее. Если вам все в один голос говорят одно и тоже — уже пора прислушаться. Вам уже сто раз говорили — кончайте писать о себе и про себя.
    Но всякое может быть, опять же. Вот не можете вы о себе не писать (детство тяжёлое, психологические травмы, не дающие спать впечатления, и всё такое — бывает, у авторов такое очень часто, даже больше скажу — без всего этого мы просто не смогли бы писать) — хорошо, пишите о себе. Но пишите, а не рассказывайте! Ваши тексты, уж пардон опять за откровенность, смахивают на исповедь лечащему психиатру. Мы психиатры? Нет. Мы сами психи. Нам самим помощь нужна. Но помощь литературная — как в виде собственного творчества, когда мы, так сказать «изливаем свою душу» людям, так и в виде творчества других авторов, когда мы читаем, и узнаём себя — свои отношения и свои чувства. Вот что нам нужно! А то, что происходит у вас в жизни — нам не интересно. По крайней мере, не в такой форме. Хотите поговорить с кем-то — поговорите, кто вам мешает?) Но литература не для этого.

  13. Уже могу предугадать дальнейшую реакцию — хорошо тебе рассуждать, Оленька, не тебя ведь обсуждают. Отвечаю сразу — вот когда меня будут обсуждать…вот пусть все говорят откровенно, какого они мнения о моём творчестве и даже обо мне самой. Пусть им не понравится! Пусть поливают грязью! Пусть плюют, пусть топчут ногами, пусть ругаются… Пусть я облажаюсь! Но сделаю. Ведь только так я узнаю свои настоящие промахи, ошибки и проблемы. Зато потом, в дальнейшем, я уже буду знать, как надо делать.

  14. Костя, на обсуждении могу забыть сказать, поэтому сразу тут запишу: главный недостаток рассказа НМСВ, что твой герой как сел в машину Юрой, так и в том же состоянии похоронил тато. Ничего в нем самом, после инфы о смерти отца, после сильной сцены с собственной встречей со смертью (так и не случившаяся) авария, и в конце концов на самих похоронах , над гробом- НЕ ПРОИЗОШЛО. Какой все же вывод должен сделать читатель? Как изменился к концу рассказа Юра, что понял для себя?
    ___________________________________________________
    Так и знал, что после самого текста первые три поста будут твои же ))) ошибся — Купер влез некстати )

  15. А мне понравился данный рассказ! О частностях скажу на собрании, если дойду, но в целом очень гуд!
    Побелкину, по поводу изменений — с одной стороны так, а с другой и не так. Во-первых, герой по-другому стал относиться к смерти и родителям, даже я это понял по последнему абзацу. А во-вторых, насколько я помню, этот рассказ — часть большого сборника, поэтому в каждом рассказе мощные метаморфозы видеть — это странно было бы. Жду с нетерпением, когда публика увидит целиком «Юркин калейдоскоп».
    А то, что вы, Ольга, написали, это, конечно, правильно, но наполовину не имеет отношения к произведению. Тут у всех свой стиль: кто-то молча пишет и выкладывает тексты раз-два в месяц, а кто-то один выложит и будет сдуывать пылинки в течение недели, ну и что? Это часть пиара в конце концов, имеет право! Я помню такой случай: как-то получил ваш «анонимный» текст txt в почту, а обсуждение вживую отчего-то так и не сложилось. По-моему, из-за того как раз, что автор послал всех в три жопы ещё до обсуждения. Ну перенервничал, ну бывает. ну так что ж.

  16. Да не надо ничего менять и переделывать. Нормальный рассказ. Для Константа нормальный рассказ. Сколь-либо существенных улучшений можно добиться, поменяв автора. Но это ведь не наш метод, правда? «Меня зовут Константин, в переводе с античного «постоянный».

  17. Володя, а разве «Это сон?» в том же стиле? А фантастические рассказы?
    И насчёт литературной учёбы — ты предлагаешь мне воспользоваться украинской поговоркой «не трать, кумэ, сылы, лягай на дно»?
    Коллеги говорили мне, что изменения всё же наблюдаются.

  18. «Это сон?» я не читал. Пришли мне — погляжу. Фантастические рассказы действительно сбиваются с общего стиля (во время анонимного конкурса я не сумел тебя опознать), и я двумя руками присоединяюсь к тем, кто давно советует тебе попробовать силы в чём-то ещё, кроме автобиографии. Во всяком случае ты ничего не проиграешь. Изменения безусловно наблюдаются. Выделение на общем фоне рассказа «За евреев» я констатировал чуть ли не громче всех, как ты помнишь. Думаю, весь «Юркин калейдоскоп» вполне можно нести в печать — шанс увидеть свет у книги есть. А если ещё и редактор попадётся сравнимый в дотошности с автором…
    Просто я вдруг вчера подумал, что почему-то не могу рассуждать о твоих рассказах в категориях нравится/не нравится, хорошо/плохо. Они — определённое самостоятельное явление и от твоих многочисленных переделок или наших советов по большому счёту мало что изменится. Всё равно ты — это ты и убежать от себя не получится. Работать, само собой, нужно, но вряд ли можно рассчитывать на какой-то принципиальный качественный скачок. Тут как в том анекдоте: чтоб машина ехала лучше, надо поменять ушастую прокладку между рулём и сиденьем. Да и зачем? По мне так нормально. Не хорошо, не плохо — нормально.

Оставить комментарий