Ровно в восемь

1.

   Неотложка стояла в арке, у самого корпуса. Шофер вышел из машины и закурил. Из сада притащилась полосатая кошка и уселась рядом.

   Доктор Ваныч и маленький рыжий фельдшер только что ушли. Значит, надо ждать.

   Шофер повернулся и взглянул искоса в салон машины. Убитый, крупный мужчина в темных брюках и голубой рубашке, лежал на  носилках. Голова его была повернута так, будто он высматривал что-то снаружи. Рядом с убитым сидели на клеенчатых сиденьях двое. Худая девушка и кудрявый мужчина в футболке. Девушка осторожно промокала убитому лицо и шею голубым маленьким платком.   

   Когда приехали на вызов, Ваныч еще торопился, подгонял их сквозь зубы. Но только и успели, что на каталку переложить, да еще рубашку разрезать. Потом Ваныч взглянул, ощупал тому шею и отвел глаза. Рыжий фельдшер поднял брови, полез с коллоидом и повязкой. Второй такой случай за неделю. Менты снова станут шляться, расспрашивать, бумаги писать. Только без толку.  

  Девушка комкала платок, вытирала кровь с подбородка убитого. Кудрявый ее спутник сидел неподвижно, сцепив пальцы. Платье девушки испачкалось сбоку. Пятна теперь расползлись и подсохли. Сделались бурыми, будто от краски. В салоне слабо пахло рвотой. Кудрявый то и дело морщился.

   Девушка все возилась, пытаясь запахнуть на убитом рубашку. Кудрявый вздохнул, одернул футболку и поднялся с места. Он взглянул на  опалину от выстрела на желтоватой груди убитого, чуть выше повязки, и отвернулся.

     — Перестань…

    Девушка бросила измазанный платок на пол, всхлипнула и закашлялась. Кудрявому пришлось нагнуться, чтобы вылезти наружу. Девушка прижала ладонь к лицу. Они остановилась у куста сирени. Кудрявый посмотрел на кошку, которая разлеглась теперь в траве. А девушка рылась в сумочке.

   Шофер смотрел теперь на нее. Худая, носик острый, глаза большие. Красивая? Жалко ее. А этот, в майке, как сюда замешался, непонятно. Вроде бы они и подобрали. Или нет? Может, родня или знакомые там?

  Шофер отвернулся и уставился на темные подошвы ботинок того, на носилках. Хорошие у него ботинки, кожаные. Кому теперь достанутся? Пропадут. А что, санитары снимут, запросто.

   Кошка улеглась на бок, изогнула переднюю лапу и медленно облизала ее. Кошке устала, ей надоело бродить по парку.

   Дверь корпуса хлопнула, показался рыжий фельдшер с длинным парнем в халате. Они тянули за собой облезлую каталку. Шофер взглянул на часы. Ровно восемь.

 

  

  2.

  У подъезда Наумову встретились две девчонки. Одна рыженькая, другая темная, глазастая. Рыжая в розовых мешковатых брюках. Она повернулась к подружке в синем платье и сказала быстро:

   — Во Маринка сучка, а! Зачморим, не боись…

   Потом она искоса взглянула на Наумова и облизнула губы. У темной глаза заплаканы. Она идет, шаркая по асфальту подошвами узких фиолетовых туфель. Наумов нахмурился и дернул дверь парадного. Поднимался в лифте, думал о тачке. Старую весной еще сдал. С тех пор ни фига не выходит.

   Открыла ему Женечка. Открыла и улыбнулась.

   — Опаздываем?

   Потянулась к нему, поцеловала в щеку. Он сжал ее локоть, Женечка усмехнулась, локоть отняла. Поправила кофточку и пошла в кухню. Наумов посмотрел ей вслед и сел на банкетку. В комнате о чем-то говорили, выделялся Яшин хриплый голос.

   Наумов нацепил чьи-то синие тапки. Женечка вернулась и они пошли к комнату.

   Все были в сборе. Наумов огляделся. У самого окна, как раз по диагонали, сидела девушка. Остренький профиль, будто тонким карандашом наскоро провели. Виски запали. Губы тонкие. И крупные серые глаза. Девушка из прошлых лет, такие теперь редкость. Наумов вспомнил про тех двоих, во дворе. Те обычные. Как все. А эта какая?   

   — Наумыч, ты ли это? – заорал Яша. Он был уже красный. Женечка укоризненно взглянула на него, потом на Наумова. Потом на девочку у окна. Наумов опустился на стул, стоящий с краю. Яша стал что-то рассказывать про вчерашний футбол, но тут Саня сказал:

    — Раз пришел последним, пусть скажет!

   Яша уже мигал ему, предлагая водки. Женечка поставила тарелку. Наумов сказал, что вставать не будет, что он с места. Яша закивал. Он сильно постарел за этот год. Сквозь редкие пряди виднелась желтоватая кожа. Наумов все смотрел на девушку у окна. Она передавала кому-то хлеб и теперь он видел, какой у нее правильный нос. И губы тоже правильные. Такие, как надо. А глаза у нее беспокойные. Интересно, почему?

  Серое платье (так себе) и какой-то пестрый шарфик.

  Все здесь знали друг друга уже порядочно. Яшу Наумов помнил еще худым студентом. Яша был женат тогда на высокой нервной рижанке. Они с Саней все смеялись, что Яша должен сменить фамилию на прибалтийский манер, чтоб кончалась на «каускас». С Женечкой Яша сошелся уже потом. 

   Майка о чем-то разговаривала с этой серьезной девушкой в сером платье. Непонятно только, кто же ее привел. Потом к ней повернулся Борис, взглянул на нее так, что Наумов понял, он и привел. Майка усмехнулась, перехватив взгляд Наумова, скорчила рожицу.

   — Борис, какое сокровище ты от нас прятал? – начал опять Яша. Женечка пихнула его. Борис поднял брови и сказал тихим голосом:

  — Это Лена.

   Борис был у них, наверное, старше всех. Он всегда приходил один. Жену его, смуглую невысокую Лару Наумов видел всего-то раза два. Они с Борисом были женаты давным-давно. У них сын Семен (третий курс Бауманки), пуделиха Пиля и большая квартира на Павелецкой. Борис работал в прокуратуре. Об этом Наумов узнал случайно. Борис помог Сане, когда тот связался с подрядами и чуть не погорел. Говорить о своей работе Борис не любил. Был он спокойный, полноватый. Волосы зачесывал назад и носил очки в тонкой оправе. У него был крепкий подбородок с ямочкой.

   Саня вытащил из угла гитару, склонился над ней. Лицо его стало серьезным. Пел он негромко, все притихли. Майка смотрела на него без обычной усмешки. На щеках у Майки проступали крохотные веснушки. Саня умел петь, его слушали. Когда он закончил про кресты, которые вышивает осень, вылезла Милка и спросила Майку что-то про автодела. Потом Бельков поднялся и протиснулся к магнитоле. Он поглядывал на полную Милку и улыбался. Белькову хотелось танцевать. Наумов расстроился, что Сане не дадут теперь петь. Одно дело, если сам захотел, потом ведь упрется, не заставишь. Пока он пел, эта девочка, Лена Шмелева, смотрела куда-то между шторами, в небо. А Наумов смотрел на нее.

   Но Майка поддержала Белькова, к ним вышла Милка. Яша потянулся было к Женечке, но она ловко отвела его руки, переставила он Яши бутылку подальше и тронула Наумова за рукав. Они пошли вместе. Наумов придерживал Женечку за полные локти и молчал. Отсюда, от дверей, ему был виден только затылок Лены. Волосы она зачесывала назад, прихватив сбоку узорчатой гребенкой.

   Все мужчины в комнате были и богаче, и удачливее Наумова. Но ему казалось, есть что-то еще, в чем он, Наумов, впереди. Как когда-то, когда все они были моложе.

   — Раз со мной танцуешь, так и смотри на меня! – велела ему Женечка.

   — Я смотрю, — сказал Наумов. Женечка крепче прижала его. Была она полная, но двигалась легко.

   — Вот удивил Борис, привел эту. Теперь мужики бесится станут.

   — Милка приглядит.

   — Подумаешь, Милка, станут они спрашивать.

   — А что у него с Леной?

   — Говорит, знакомая. Да уж видно, какая. Ларка ему покажет. Ведь у них Семен жениться собрался к осени, а тут такие дела. Да нам-то что? Ты лучше расскажи, как жизнь?

   Женечка подалась к Наумову, он обнял ее за плечи. Искоса Наумов видел, что Борис что-то все говорит Лене, а та качает головой. Вот к ним пролез Саня, он наклонился над Леной, она улыбнулась ему и поднялась. Пока они танцевали, Лена и Наумов переглядывались. Наконец песня кончилась, Майка запустила что-то быстрое. Бельков и Милка закружились по комнате. Они быстро перебирали ногами. У них неплохо получалось.

   Саня мигнул Наумову и открыл дверь на балкон. Они пошли курить втроем, Наумов, Саня и Лена. Борис остался сидеть. Он медленно двигал рюмку по скатерти. И смотрел куда-то сквозь танцующих. Смотрел в стену, как смотрят вдаль.

  

   — …Высоко. Отсюда Тимирязевку видно. Вон там, левее, парк, а перед ним пруды. Туда летом купаться ездят.

   Саня молча курил и смотрел, куда указывала Лена. А Наумов смотрел на ее тонкие кисти и улыбался. Лена обернулась, взглянула на Наумова.

   — Я знаю в парке одно место странное, грот. Только он теперь за решеткой. А раньше, когда мы учились, ходили туда после экзаменов. Там еще медный лев стоял. Если потереть ему хвост…

   Лена потерла нос и улыбнулась. Наумов рассказывал дальше, глядя на ее щеку и ухо. Кожа золотилась под солнцем, на скуле виднелся белесый пушок. В маленьком ухе девушки раскачивались тяжелые серьги с рубинами. Наверное, Борис подарил.

   А в Тимирязевку Наумов ходил с Женечкой. Она была тогда худенькая. Остановится, начнет стихи читать. Он часто провожал Женечку, они всегда выбирали самую дальнюю дорогу. Однажды в липовой аллее, когда пошел дождь, Женечка прижалась к нему, они долго целовались, а потом она заплакала. Но все это было очень давно.   

   К ним вылез Яша и увел Лену танцевать. Наумов хотел спросить у Сани про деньги, но в комнате Яша танцевал с Леной и Наумов беспокоился. Он перехватил взгляд Лены и быстро вышел с балкона.

   — … Старик, старичок, я же в рамках, в рамочках… — бормотал Яша, когда Наумов оказался перед ними. Но Лена уже положила тонкие руки Наумову на плечи. Они двигались еле-еле, не глядя друг на друга. Яша отошел, сел рядом с Женечкой и подпер голову рукой. Потом выглянул из-под ладони и что-то сказал Женечке. Она улыбнулась и шлепнула Яшу по плечу.

   — А Саня где работает? – спросила Лена.

   — Строительные дела. Документы для застройки.

   — Он здорово поет.

   Наумов кивнул, положил ладони на узкие ее бедра. Лена вздохнула и чуть придвинулась к Наумову. Они остановились. Просто стояли, обняв друг друга, стояли, не слушая музыку.

   — А ты где работаешь?

   — В страховой компании.

  Лена улыбнулась.

   — Правда?

   — На самом деле я гонщик. Участвовал в ралли, Париж-Дакар. На грузовиках по пустыне.

   — Понятно… А я целый день сижу, в окно глазею. Самое главное на работе – комп включить. А потом смотреть на синиц. У нас кормушка на подоконнике, семечки им покупаем. Только надо сушеные, а не жареные. Чтоб не отравились.

    Борис сидел к ним спиной и о чем-то говорил с Милкой, та низко наклонилась к нему, придерживая платье на груди, чтобы не слишком распахивалось. Но у нее не очень это выходило.   

   — Веселая компания. Я думала, скучно будет, а тут… — сказала Лена, когда музыка стихла. Милка посмотрела на Лену и положила руку на плечо Бориса. Наумов прошел и сел на свое место. Женечка придвинулась к нему. Наумов смотрел на ее полную кисть. На запястье, чуть ниже браслета, белел  широкий старый шрам. Женечка перехватила его взгляд и потянула браслет выше.

   — Значит, ничего нового?

  Наумов пожал плечами.

   — Наверное.

   Майка пошла танцевать с Бельковым, а Милка все тянула за собой Бориса, но он что-то быстро говорил Лене, не обращая на Милку внимания. Лена слушала Бориса и смотрела перед собой. Лицо у нее было задумчивое, как будто сидела она вовсе не за столом, и не было музыки. И вообще никого рядом не было. Как будто Лена сидела в парке и смотрела на воду.

   Борис встряхнул кистью и поднялся с места. Лена взглянула на Наумова и сжала губы. Как будто ей неудобно было за Бориса.

   Милка старалась изо всех сил, она обняла Бориса за шею, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Борис вел ее ровно, безразлично смотря поверх Милкиной головы.

   Наконец все устали и бросили танцы. Наумов подумал, что Саня еще споет, но тут Майка велела всем налить.

   — У нас есть Саня. Иногда он бывает хороший. И я хочу выпить за того Саню, который сегодня утром…

  Саня развел руками, Милка потянулась целоваться, выкрикивая: «И меня тоже, меня…» Майка пихнула ее, Милка увертывалась. Яша поднялся и чокался со всеми. Наумов взглянул на Женечку, та задумчиво водила пальцем по скатерти. Борис подался к Лене и сказал ей что-то. Она покачала головой. Борис поднялся и подошел к Сане чокнуться. Потом склонился над Майкой. Та погладила его по рукаву.

   — Ну, что посидел бы, рано еще…

  Борис выпрямился и посмотрел на Наумова, потом на Лену. Поставил недопитую рюмку на край стола и вышел из комнаты.

  

   Наумов открыл кран. Подержал в воде ладони и прижал их к лицу. Пора собираться. Он вытерся полотенцем с красной каймой и открыл дверь. В коридоре стояла Лена. Когда Наумов проходил мимо, она сказала:

  — Проводи меня.

  Сказала так, как будто они договорились об этом давным-давно.

  Когда входная дверь за ними захлопнулась, Наумов сообразил, что не попрощался с Женечкой. И она теперь будет расстраиваться. Или не будет?

   Они с Леной шли по дорожке вдоль парковой ограды.

    Раньше сюда ходил автобус от Новослободской. Теперь не вспомню даже, какой номер. Долго надо было ехать до академии. Давным-давно… А ты далеко от дома работаешь?

   — Далеко. Меня родители устроили. К знакомым.

   — На мою первую работу меня тоже устроили родители. Я смотрел на это, как на странную игру. Приходишь, сидишь, так еще и деньги платят. Правда, немного.

   — Вот и у меня так.

   — Мне раньше казалось, сама собой возьмет и найдется настоящая работа. Как в кино показывают, интересная, важная такая работа.

   — Ну, и как, нашлась?

   — Откуда?

   — Тут можно наискось срезать. Пойдем?

   Лена быстро взглянула Наумову в лицо и кивнула. Она сказала «давай», глядя куда-то в сторону. Как будто ей все равно, куда именно они теперь пойдут.

   — А Женечка, она кто?

   — Женечка? В издательстве работает. Редактор. Какие-то технические книги.

   — А Майка?

   — Майка – дама научная. Физфак закончила. 

   — Как они с Саней познакомились?

   — К ним в институт приезжали всякие ансамбли. В советское время это было ого. Чтоб Макаревич  взял и приехал. Там на вечере они и познакомились.  

   Что она взялась расспрашивать, какое ей дело до Женечки, до Майки? То взглянет на него, то отведет глаза, как будто примеривается.

   Наумову хотелось рассказать Лене про переулки на Сретенке, про то, что теперь там ничего не узнать. Знакомые постарели, кажется, что это какие-то чужие притворяются. Не может быть, чтобы так все поменялось. Не поймешь, слушает она или дурака валяет. О чем же с ней говорить?

   Наумов расстроился. Куда они тащатся, зачем?

  — Интересно угадать, какими были детьми прохожие? Ведь не выпекли их сразу в виде дядьки с портфелем или бабки с сумкой? Вот эта, например.

   Навстречу им шагала высокая тетка. Важная такая, в цветастом платье. Носатая, в очках. Глаза темные, щеки отвисают. Когда поравнялась, тетка строго взглянула на Лену, потом на Наумова. Как будто что-то плохое знала о них. И пошла себе дальше. Лена пихнула Наумова локтем.

   — В классе была, наверное, самая высокая. Мальчишек пихала, чтоб не лезли. А девочки считали ее дурковатой. Некрасивым вооще тяжело. А уж потом она выучилась, как себя вести. Подобрала одежду, покрасилась. Ты какой был в детстве?

   — Чудо-ребенок. Все меня любили. Учителя не могли нарадоваться, — не задумываясь, ответил Наумов. Лена улыбнулась, как будто именно это Наумов и должен был сказать.

   — Богатая она, как ты думаешь?

   — Кто?

   — Тетка эта, в очках.

   Наумов подумал.

   — Сложно сказать.

   — Наверное, богатая. Одета прилично. Сумочка такая. Цепочки, кольца там…

   Лена задумчиво разглядывала бежевый особняк на углу. Наумов подумал, вот если взять и свезти Лену на пляж в Софрино, все будут пялиться. Красивая девочка. Или попросить ключи от Саниной дачи. А потом? И потом тоже.

   Наумов вздохнул.

   — Возьми такси, я устала, — сказала Лена.

   Когда сели в машину, она быстро объяснила шоферу, как доехать. Потом внимательно посмотрела на Наумова.

   — Я на Рижской живу.

   В машине разговор не клеился. У Наумова в голове мелькнуло, как вот они сейчас к ней заявятся. Для чего? С кем она там живет?

   — Зайдешь?

   Наумов кивнул. Лена улыбнулась и ткнула его кулаком в плечо.

   — Ну, что надулся-то?

   Потом отвернулась и фыркнула.  

 

 

3.

 

   Машина завернула у игрушечных башен вокзала и остановилась. Наумов подал Лене руку. Она ухватилась за нее. Наумов легко вытянул Лену на тротуар. Она крепко взяла его под руку. Теперь они улыбались вместе, как будто знали что-то неизвестное другим, один секрет.  

  Во дворе росли березы и шиповник. На площадке носились ребята в майках. Лена набрала на серой панельке домофона номер.

   — Мам, это я!

  Пока ехали в лифте, Лена посмотрела на Наумова и пихнула его в бок. Как будто это очень забавно, взять и познакомить его с мамой. Неожиданно. И для мамы, и для него. Вот будет номер.

   Мама Лены была румяная и полная. В бежевом домашнем платье. Она быстро взглянула на Наумова и покачала головой.

   — Что же ты не сказала!

   — Это Наумов. Он на минуту, ему некогда.

   Маму звали Софья Павловна. Она махнула на Лену полной рукой.

   — Ну, идите, вареники горячие.

   — Да мы сытые.

   — Когда это ты сытая была?

   Софья Павловна еще раз взглянула на Наумова и вернулась в кухню. Он подумал, что мама старше его лет на восемь, не больше. Сколько же тогда Лене?

   Подумал, подумал и пошел мыть руки. Когда он выключил воду, Лена в кухне крикнула неожиданным тонким голосом:

   — …Глупости какие! Ты откуда это взяла? 

   Что же они сказали друг другу раньше? Была какая-то мамина фраза, которую Наумову лучше не слышать. Или не было ничего, а он просто выдумал?

   — Он прикольный, — добавила Лена уже тише. В ее тоне никакой уверенности в сказанном не было.

   — У тебя все прикольные! – сказала Софья Павловна.

   «Все» у нее вышло не слишком весело. Наумов не знал, стоит ему сейчас лезть в кухню или лучше подождать. И дождаться? Он все же пошел.

   Софья Павловна стояла у плиты. Она взглянула на Наумова и тут же отвернулась к своим вареникам. Он сел на скамейку и стал разглядывать линолеум. Интересно, Борис тоже тут бывал? Сидел на стуле и пил чай. Или тогда мамы дома не было?

   Когда Софья Павловна повернулась, смотрела она нейтрально. Можно было даже вообразить, что приветливо. Наумов так и сделал.

   Потом они занялись мелкими перестановками тарелок, чашек и вилок. Лена некоторое время дулась. Наумов кивал маме, отвечал, жевал вареники, наливал себе чай. Под конец ужина Лена развеселилась и ткнула Наумова коленкой. Софья Павловна подняла брови, а потом улыбнулась. Что же, мол, поделаешь. Повезло Лене с мамой. А маме с Леной? Наверное, не очень.

   — Ты в субботу приезжай. Семинар будет на Калужской. Ровно в восемь, смотри, не опаздывай!

   Сказала, взглянула в глаза и положила ладонь ему на плечо. Как будто они собирались танцевать. Наумов хотел обнять ее, но передумал. Лена потянулась к нему и поцеловала в щеку. Когда она повернулась, чтобы идти в комнату, солнце ярко выделило пушок на ее щеке.    

  Дверь за ним захлопнулась. Наумов медленно спускался по лестнице. На бетоне нарисовали краской ровные линии, будто ковер. Такое он видел в военкомате. Кому-то, наверное, кажется, так красивее. Лучше бы оставили, как есть. Наумов вытащил телефон и набрал Таню.

   Она спросит и он ей скажет, что они был у Сани. Он были у Сани. У Сани. А потом… Потом ничего, встал и пошел домой.

   Линии, линии.

   Этажом выше что-то ударило в двери.

   Вот сейчас Лена закричит и Наумов бросится обратно.

   На пороге стоит Лена и смотрит куда-то за него. Глаза у нее сонные. Все уже случилось, что ж теперь.

   Он подождал еще немного, разглядывая солнечные пятна на ступенях. И пошел вниз.

   У подъезда парни сидели на скамейке, лузгали семечки и смачно сплевывали шелуху на асфальт. Наумов оглянулся и быстро пошел к метро.

4.

  Стулья синие, стулья черные. И пара столов. А в углу зачем-то кафедра. На доске видны плохо стертые меловые квадратики и английские слова. У окна сидят человек десять, как видно, старожилы. Они приглушенно переговариваются, смеются. Остальные маялись в разных концах зала. Как жалко, когда вас не берут в компанию. А вам хочется? В компании веселее. Или нет?

   Лену сразу же окликнули и какой-то волосатый, в свитере, полез к ней целоваться. Женщина с большой кожаной сумкой оглянулась, высматривая, с кем пришла Лена. Наумов кивнул ей. Люди у окна что-то горячо обсуждали. Своя компания, ничего не поделаешь.

   Тут все, как по команде, повернули головы. Вошел низенький мужчина, в странной кофте, с завязками. Он огляделся, подняв подбородок верх. По тому, как он смотрел, как двигался, как разглядывали его другие, понятно было, это главный. Он заметил Лену, двинулся к ней. Лена что-то торопливо сказала. И улыбнулась. Кофточник крепко обхватил ее за спину, прижал. Лена опустила голову. Та, что с сумкой, смотрела на них с неприязнью. Наумов повернулся и стал рассматривать доску, где расписаны были времена. Простое время и сложное. Настоящее и будущее. Не наше, английское будущее.

   Глупая, в самом деле, привычка, обниматься.

   Полчаса они слушали, как кофточник рассказывал про Мериме, а какой-то парень показывал на стене слайды. Потом снова говорили. Лена как будто забыла про Наумова. Кофточник то и дело обращался к ней с вопросами, потом сам же отвечал. А Лена смотрела только на него.

   Когда вышли, все загалдели, собираясь в какую-то кафешку. Лена стояла задумчивая. Кофточником завладела та женщина, с сумкой. Она ухватила его за рукав и тянула куда-то. Наумов нагнулся к Лене и спросил:

  — Ты пойдешь?

   Лена поморщилась, как будто он разогнал какие-то важные ее мысли. Повернулась и выдернула ладонь из его пальцев.

    Ну, перестань…

    Она стеснялась его внимания на публике. И ей что-то надо было от кофточника. Но его уже увела женщина с сумкой. Лена вздохнула и покачала головой. Наумов понял, что на сегодня с него хватит.

  Лена то звонила ему через день, то пропадала на месяц. Когда они долго не виделись, ему казалось, что он не думает о ней. Но стоило ему встретить какую-нибудь худую рослую девчонку, Наумов понимал, что скучает. По звонку он несся на Бакунинскую. В Сокольники, на Маросейку, на Моховую. В городе появились сеть из точек, связок и линий, понятная только им двоим. Как и у всякой пары, которая ворует друг друга у кого-то.

   Когда они долго не виделись, ему казалось, как это просто, взять и отказаться. Не поехать, в этот раз, и в следующий тоже. Но так только казалось.

   Телефон звякает и на экране вылезает ее номер. Девятки и нолик. Нолик и девятки.

   — Ты где? Ну, да, да… На Маяковке подхвати меня… В пять, на уголке…

   Почти половина. Подержанная «матреха» Наумова мелькнула в туннеле под Таганкой.

    Без пятнадцати. Во рту появился свинцовый привкус, ломит над бровью. Он помигал фарами. Сжалились и пустили. Езжай, дядя, к ней, быстрее!

   Четверть шестого. Он успел.

  Лена плюхнулась на сиденье, выставила худые коленки к самому торпедо (подол пополз к бедрам), закурила (тонкие губы нехотя выпустили дым).

   — На Смоленку. Потом по набережной, я покажу… Маринка уехала, заскочим, пока свободно… Нет, есть не хочу, потом, потом… 

   Квартира какой-то неведомой Маринки в желтоватом сталинском доме. Напротив банка. Там, где надпись «Берегитесь…» вспыхивает всю ночь. Чье это жилье, кто хозяева, можно было только догадываться. Откуда бы у свистушки этой, у рыжей Маринки… Просто квартира съемная, съемная, не переживай.  

   Заслуженные ковры, вытертые по углам,  буфет с пыльными бокалами и высокие пустые шкафы. Еще пух, летающий по комнатам, еще круглый стол с розоватой вазой, где торчат засохшие цветы. Еще томики Фета и Мериме на полке. Еще потертый Наумов в кресле. Еще…

   — Чаю?

   — Никакого чаю не будет.

   — А что будет?

   Лена улыбнулась. Улыбка у нее вышла кривая, а глаза выполнили привычное упражнение. Взгляд проехался слева направо, ткнулся в Наумова, отскочил в сторону. Наумов потянулся обнять ее, но Лена увернулась, подошла к раскрытому окну и взглянула на Наумова так, будто видела его впервые. Потом уперлась ладонями в подоконник и сказала тихонько:

   — Давай по-быстрому…

   Наумов смотрел на ее зачесанные назад волосы, на маленькое розовое ухо с вмятинками от серег, на родинку у самой мочки. Потом моргнул и вопросительно поднял брови. Лена фыркнула и показала простыми движениями, как именно надо «по-быстрому».

   И опустила глаза, и смутилась. Наумов подумал, что это вот в ней, в Лене, выходило дороже всего. Что стесняется, что глаза именно так, и именно тогда опускает. Что фыркает.

   Потом в машине Лена была веселая, будто выпила немножко.

  Когда встали на светофоре у самого Арбата, она посмотрела на него, сморщила нос и сказала:

   — Чего ты?

   Наумов пожал плечами. Он раздумывал сейчас о таких вещах, о которых не вспоминал уже лет пять. А то больше. Как дурак, честное слово. Брюки съехали, рожа красная. Смешно, глупо, противно. Или нет, ничего?

   Высадил Лену на Кропоткинской, проехал дальше, притормозил на повороте. Рядом остановилась тетка в голубом «финьке». Так, какая-то. Стрижка, очки, нос торчит. Наумов взял и улыбнулся ей. Тетка наклонила голову и улыбнулась в ответ. Наумов прижал педаль и тронулся. Ему вдруг захотелось выдраться впереди всех и с ревом выкатить на мост.

   Он ехал в левом ряду, за битым фургоном и улыбался. Никому. Сам себе.  

5.

   Женечка задумчиво крутила браслет на запястье. Мороженое ее давно расплавилось.

   — Майка спрашивала, долго ты будешь валять дурака?

   — Это точно Майка спрашивает?

   Женечка посмотрела на прохожих, на машины, ползущие вниз, к Таганке. Потом поболтала ложечкой.

   — На черта она тебе сдалась? Борис приходит, сидит вяленый. Майка его жалеет. И Саня тоже. Никто прямо не говорит, но жалеют.

   — И тебя отрядили вести со мной переговоры?

   — Понимаешь, иногда человек должен сам…

   Женечка не договорила, отвернулась. Наумов смотрел на ее затылок, на пальцы, поправляющие рыжеватые пышные волосы.

   — Я понял, Женечка. Правда, понял. Я исправлюсь.

   Она полезла в сумочку, так и не поворачиваясь к нему. Достала платок, скомкала его.

   — Дурак ты, Наумов!

   Покрутил чашку. Кофе давно остыл. На блюдечке появились темные полосы. Наумов задумчиво растер их пальцем.

   — От меня ты что хочешь?

   — Ничего… Отвези меня домой. Как был упертый, так и остался. Хотя и постарел.

   Женечка достала из сумочки косметичку. Глаза у нее были совсем потерянные.

   — Давай не домой. Давай просто поедем.

   — Домой, Наумов, домой. Кататься надо было раньше, понял?

   Рязанка была свободна. И Наумов газанул. Они неслись мимо зеленого здания банка, крытого черепицей. Наумов заметил впереди, на встречке, трейлер. И машинально повел рулем вправо, уходя в свою полосу. Трейлер выплюнул черное облачко и наддал.

   Женечка замедленно протянула руку и, прежде, чем Наумов успел сообразить, резко вывела руль влево. Наумов нажал на тормоз. Машина дернула носом, ее повело. Наумов еще пытался отвернуть, но их несло прямо под бампер трейлера, вымазанный зеленью. Заскрипело и рявкнул сигнал. Загудели где-то впереди и сбоку. Женечка закрыла лицо ладонями, ткнулась головой в торпедо. И закричала. Страшнее удара оказался этот ее крик.

   Высадив Женечку у подъезда, Наумов посидел немного в машине, подумал, надо ему заправляться или нет. Она никогда бы так не сделала, испугалась.    

  

    В среду собрались у Сани. Майка готовила. Прибегала, вся красная, от плиты, просила подождать. К Наумову она подошла всего разок, но так звонко чмокнула его в ухо и сжала руку, что он понял, простила. А за что, спрашивается?

   Женечка приехала одна, села с Саней, на Наумова не смотрела. Как будто его тут не было. Бельков что-то нашептывал Милке, та давилась от смеха, пихала его в плечо. Борис и Лена пришли давно и все стояли на балконе, разговаривали. Наконец, Майка притащила из кухни противень и все стали их звать. Борис открыл дверь, отодвинул занавеску. Лена шагнула в комнату, лицо у нее было хмурое. Она взглянула на Наумова и тут же отвела глаза.

   Все тянули Майке тарелки и что-то орали. Лена поморщилась. Они с Борисом сели у окна. Майка подала им по куску утки и повернулась к Сане. Бельков наливал всем до краев. Когда передавали тарелку с хлебом, рука Наумова столкнулась с рукой Лены. Она пристально взглянула на него и закусила губу. Наумову захотелось встать и увести ее отсюда.

   Милка тянулась к нему через стол.

   — Первый тост твой, давай, давай!

   Наумов поднялся, потер лоб. Борис поднял голову и посмотрел ему в глаза. Женечка рассеянно двигала вилку по скатерти. Наумов начал что-то про Саню.

   — И еще он красивый, — заорала Милка. Бельков поглаживал ее плечо, потом ухватил за локоть. Милка выдрала его и пихнула Белькова. Женечка уставилась в окно. Наумов кое-как закончил и все выпили.

   Потом Саня собрался петь. Майка сходила за гитарой. Они еще выпили. Борис сидел серьезный, Женечка смотрела на него так, как будто Борис мог в любую минуту выкинуть какую-нибудь скандальную штуку.

   Но все обошлось. И Женечка успокоилась. И даже пошла танцевать с Саней. Наумов, как видно, был у нее сегодня в штрафниках. Что ему очень нравилось. Он встал, протиснулся за Майкой и вышел в прихожую. Лучше было бы ему свалить. Прямо сейчас, взять и свалить. Не дожидаясь…

  

   Борис вышел вслед за ним. Когда Наумов повернулся, он двинулся к нему и ухватил его за отвороты пиджака. Наумов слышал, как он тяжело дышит. От него шел густой аромат какого-то дорогого парфюма. Тут  Борис скривился и потянул его на себя. Наумов машинально загреб ладонью флаконы с полки. Стеклянная мелочь посыпалась на пол. Дверь в комнату распахнулась, к ним бросился Саня. Майка взвизгнула. В комнате что-то разбилось и Милка заорала.

   Наумов ухватил обе кисти Бориса и рванул их вниз и влево. Потом чуть подвинулся, подставил ему плечо и потянул на себя. Борис выпустил его пиджак. Наумов нагнулся, с трудом приподнял Бориса и толкнул его в коридор у ванной. Борис тяжело повалился, дверное стекло лопнуло. Саня схватил Наумова за руку, развернул и потащил в комнату. Майка всхлипывала, прижав ладони к груди.

   Наумов стоял у окна в кухне, машинально рассматривал двор, магазин на углу. Он, кажется, собирался уходить. Да так и замечтался у плиты. На кухне сильно пахло уткой.

  Во дворе синяя «газель» никак не могла выбраться из узкого проема у трансформаторной будки. Погудев, «газель» начала новый заход. На этот раз у водителя получилось.

   В прихожей тихонько разговаривали. Вот мужчина повысил голос. Наумов подошел к раковине и пустил воду.

   — … Поедем, правда.

   — Никуда я не поеду. Не хочу и все.

   Мужчина выпрашивал, чего делать не следует. Категорически. А что следует? Следует свалить.  

   Когда Наумов вышел из кухни, Лена стояла в прихожей одна. Стояла и хмурилась. Он кивнул ей и прошел в комнату.

   — Не умею объясняться, — сказала Лена ему в спину. А кто умеет, скажите, пожалуйста?    

6.

    — Тысяч двадцать, ладно?

   Лена стояла у скамейки, поставив колено на сиденье и поправляла прическу. Наумов смотрел на нее снизу вверх. Он выкатил глаза и сделал ей рожу. Потом шлепнул ладонями по сиденью, приглашая Лену сесть.

   — Куда тебе столько денег?

   — Девчонки из Строгановки едут в Лазаревское. Зовут с собой.

   Наумов посмотрел в сторону набережной. Два паренька заворачивали от арки, виляя худыми задами. От остановки речного трамвая доносилась музыка.

   Наумов кивнул и положил руки Лене на бедра. Она посмотрела на него и усмехнулась.

   — Маринка приехала. Не обломится уже.

   — А я так. Я ничего.

   Наумов вдруг понял, что в самом деле ничего. Вот Лена возьмет сейчас и уедет. Все кончится. Было там что-то у кого-то и кончилось. Пускай Маринка хоть всю жизнь дома сидит.

   Он поднялся со скамейки, Лена взяла его под руку.

   — У них там, в Лазаревском, лагерь. И меня обещали устроить. На всем готовом. А билеты надо заранее выкупить, понимаешь?

   Ну, что же. Раз на всем готовом.

   Лена повернется сейчас и скажет:

   — Наумов, я тебя люблю. Ну, правда. Прям разорваться, как. И ну его, в жопу, это Лазаревское. Поедем в Питер, на три дня?

   Но Лена молчала. Лена шагала, разглядывая носки голубых новых туфель. Лена морщила нос. Понятно, она ведь была уже в своем Лазаревском.

  Когда Наумов усаживал Лену в машину, солнце било им в спины. Сзади и левее, на самом углу, стоял Борис. Просто стоял и смотрел. Лицо у него было скучное, как будто кто-то велел ему торчать здесь, дожидаясь неизвестно чего. Надо, так надо, мало ли что. Он стоял и смотрел, как они садятся в машину и уезжают.

 

  В восемь. Почему дела всегда сползаются у нее именно к восьми?

  Он подумал, что соскучился, как мальчишка. Подумал и улыбнулся. И чуть не пропустил поворот на Русаковскую. В этот раз велела сюда, в клуб. Который задуман был в виде шестеренки. Но вышло не очень.

   Наумов вошел в фойе и огляделся. Коридор, гардероб пустой. Репетиция какая-то, что ли? В зале было народа негусто. Девочки в свитерах, в джинсах съехавших cпрекрасных костлявых задниц. Наверное, он один в костюме. Как пугало. Лена наряжена была в серебристое платье, с завязками. Всем открывалась ее худая спина, из выреза то и дело выглядывала каемка лифчика. Лена подтягивала платье вверх, но оно все равно съезжало. И была она ужас прям, какая довольная.

   Кофточник, знакомый Наумову с прошлого раза, врубил стоящие по бокам сцены плазмы. По левой предъявили негритянку, она побежала на зрителя и застыла. По правой навстречу негритянке несся леопард. Вот он прыгнул. И тоже застыл. Тогда на сцену вышел парень в синей майке и начал:

   — Когда б теперь не помянули вы доблести мои…

   И пошел, как заведенный. Нескоро кончит. Наумов заскучал. Хотя в конце парень повалился на пол и даже заплакал. Понарошку, конечно.

   В перерыве Лена спустилась к нему, потянулась, чмокнула в щеку, сжала руку.

   — Нравится, а? Как, ну, как?

   — Классно. Особенно леопард.

   — Ну, ты дуришься, а я правда…

   Наумов хотел сказать, что скучал, что хотел увидеть, что теперь им надо бы, надо бы… Но так ничего и не сказал. Лена повела его в угол, они сели в последнем ряду. Она посмотрела на него, потом отвела взгляд и сказала в спинку кресла:

   — Давай, у нас с тобой все… Ну, все уже. Кончилось, а? Ладно?

   Будто какая-то лампочка в голове у Наумова хлопнула и перегорела. И сизый дымок протянулся к потолку. А чего ты хотел-то, чего?  

   Лена смотрела на него, в глазах ее было ожидание неприятностей, губы раскрылись. «Не умею объясняться…» Тебе и не надо уметь. Ты и так слишком много умеешь. Всякого.

   Наумов криво усмехнулся и сказал бодрым голосом:

   — Все, так все. Да… У нас с тобой все. Правильно?Так?

   Лена оживилась. Неприятности снова проехали мимо. Она чмокнула Наумова и начала что-то про постановку, про костюмы, про выдумки главного. Наумов слушал ее и смотрел на девушек, которые то и дело мелькали в проходе. У девушек были схожие острые носы и маленькие уши. И худые коленки, и совсем не было груди. Как будто их подобрали таких специально. С высокими вытянутыми попками. «У нас с тобой все…»

   Заиграла тихая музыка, началось второе действие и Лена ушла. Наумов не стал дожидаться, поднялся и вышел. В фойе курила высокая девочка в топике. Чужая безразличная девочка.

  

   7.

   Год съежился и полинял. Ветер, который день ветер. Ночами деревья маячили, скрипели ветвями. К утру сыпался с неба снег. Лучше бы дворники не разгребали его вовсе. И все сидели бы по домам. А то вылезешь, у встречных одинаковые хмурые лица. Оглядывают друг друга, как будто искали виноватого. Что надо идти, что болит горло, что женился не на той. Или зря развелся. Соврал, сказал. Тогда.  

   И вечер был совершенно обычный. Ноябрьский такой вечер. Идущий в никуда. Как синеватая проходная электричка. Наумов пялился в телик, Таня в книжку. Картинка называлась «вместе перед сном».

   Из прихожей донеслось – и-и-дац-дац-ламп-дац. Джаз, Наумов недавно поставил. Чтобы сразу услышать. Вот и услышал.

   Он пошел в коридор, вытащил сотик из куртки.

   — Ну, ну… Ты соскучи-с-ся… Да? Ах, нет! – орала Лена, как будто стояла рядом. Кроме ее выкриков, он слышал в трубке мерный шум. На улице она, что ли?

   — … Счас прям… Куда? Не помнишь? Сам же мне с этой дачей башку пробил… Ты даешь… Зачем, зачем? Там посморим… Короче, хо-чу те-бя ви-деть. Ты понял? Сижу в кафешке, на Савеле, где киоски, на углу. Давай быро!

   Наумов крутил башкой. Он никак не мог сообразить, как вырулить. Куда, в самом деле, на ночь глядя. Выходило, как во сне, когда все равно. Раз уж во сне.

   Наумов вспомнил, как Лена тогда у окна стояла, как говорила. Она там где-то одна, а уже вечер, поздно. И если он к ней не приедет, тогда… Странная штука, чтобы куда-то приехать, надо кого-то бросить? Нет, не так. Чтобы приехать куда-то, надо знать, от чего ты сможешь отказаться, а от чего нет.

   Наумов поднял брови. Ему все еще было жарко. Щеки и лоб плавились. Как будто он стоял у печки. Жарко, стыдно, тошно? Наумов вернулся обратно. Начал было про директора, что тому приспичило… эта фигня… с Тверью… Чтоб ехал сейчас, чтобы с утра…

   Но Таня книжку уже захлопнула и смотрела куда-то мимо Наумова, куда-то в сторону она смотрела. В окно, во двор, где качали черными ветками деревья и слонялся свет от фонарей. И летел снег, такой летел снег…

  Таня поднялась, прошла в коридор. Заскрипели дверцы шкафа. В комнате Натальи Сергеевны, Таниной мамы, зашуршало. Телевизор заткнулся. Слышно стало, как трещит лед во дворе под колесами. В ноги Наумову шлепнулся чемодан. Он упал набок и раскрылся. Следом Таня швырнула пиджак и свитер.

   — Зачем мне столько, я на три дня…

   — Сразу все возьми, чтоб десять раз не возвращаться. И знаешь что… Побудь там до весны, — сказала Таня, глядя в сторону.

   На пороге появилась Наталья Сергеевна. Она уставилась на Таню, потом на Наумова, на чемодан, на вещи. Таня рылась в шкафу. Она вывалила оттуда стопку его рубашек и принялась пихать их в чемодан.

   — Ну, как же так, Танечка… Что вы опять начинаете, а?

   Губы Натальи Сергеевны дрожали, она комкала в пальцах отворот малинового халата. Таня молчала, набивая чемодан вещами. Наумов подошел к окну. Ему было жалко Наталью Сергеевну, в ее смешных тапках.

   — Я ненадолго.

   — Нет. Уезжаешь, так и вали… Насовсем.

   Таня пихнула чемодан. Ковер пошел складками. Наумов вспомнил, как в детстве играл в солдатиков в маминой спальне. Он специально сбивал ковер в складки. Как будто это горы. А там, где ковер кончался, блестел паркет. И это было море. Там он расставлял серые пластмассовые эсминцы.

   Когда Наумов вышел на синеватую стылую Дмитровку, было уже совсем поздно. Он разглядывал сквер, лестницы к электричкам и поворот на мост. Мимо проехал троллейбус, звякая тросами. Окна у него были запотевшие, в салоне смутно виднелись чьи-то тени. Наумов запахнул куртку и пошел к машине.

   Когда он приехал, Саня вышел к нему встрепанный, вынес в коридор ключи.

   — Чего, старик, припёрло?

    Спросил и усмехнулся одной стороной лица. Как будто это не лицо, а маска. Наумов в ответ пожал плечами. В коридоре свет у них тусклый. От Сани веяло домашними запахами. Был он заспанный.

   — Милка болеет, температура. Только задремала… Ты смотри, ворота не долби, там петли слабые. Закатишь во двор, не забудь запереть, время-то глухое. Топи осторожно, полную не наваливай, еще угорите. Щиток на кухне, слева от двери, у буфета. Если что, звони…

   Угорите. А что, это идея. И без хлопот.          

  Он увидел Лену издали. Она выглядывала с лестницы, выйдя из кафе. На ней был свитер, пуховая куртка и толстые полосатые брюки.

    Я тут сижу битый час. Чего долго так?  

   Лена поежилась и пошла к машине. Наумов поддернул куртку. Щелкнула дверца. Мотнулись по наледи и выехали на эстакаду. Наумов поднял брови и искоса взглянул на Лену. Она ткнулась носом ему в плечо.

   — Здорово. Никого нет, мертвый сезон, все давно с дач свалили. Будем там, как на острове. Давай купим в супере креветок и вина? Я в Крыму пробовала розовое такое, термак, что ли. До среды обратно ни за что, ладно?

  У Наумова ныла спина, он раздумывал, где бы по дороге купить санортен. Шоссе было ледяное, в рыжих разводах застывшего песка. Шоссе, наверное, приболело, грипп, как у Милки. Редко попадался кто-нибудь навстречу. Фонари светили вполнакала, нехотя. На обочинах деревья слились в сплошную темную массу. В придорожных домишках нигде ни огонечка. Мерзлота.

   В павильоне на заправке Лена остановилась у зеркала, поправила волосы, взглянула на Наумова, пихнула его локтем.

   — Смотри, классно как. У них выпечка есть. Я люблю лепешки. Вот эти, с сыром.

   Продавец посмотрел на Лену. В его взгляде не было ничего противного. Того, что выскакивает обычно в мужских взглядах. Красивая, мол, девчонка, веселая. Мимо едет себе. С каким-то дядькой.

   Наумов оглядел себя в зеркале. В самом деле, рожа у него хмурая, волосы торчат. Он пригладил их рукой.

   И смотрел на теперь как будто со стороны. На Лену у стойки с пирожными, на себя у кассы с бумажником, на продавца, который смотрел теперь на него. Пусть бы они ехали в большой компании, где вот такие рослые приветливые парни и красивые девчонки, как Лена. И всего один Наумов. В этой воображаемой компании все относились к Наумову, как к своему человеку, нужному и привычному. Как свои к своему. Не богатые, не бедные. Свои.

   Никто не бросал под ноги рубашек. Никто не выпрашивал ключи от машины. Не заглядывал в лицо с сочувствием. Все просто и понятно. Едут и это здорово. В ноябре, и пускай. Едут до среды. Или до весны. Нет?

   — Вино-то нашла, какое хотела?

  Продавец смотрел на Лену, пока она оглядывала полки. Лена заметила это, подняла брови и нахмурилась. Наумов отвернулся к стойке. Нагнулся к журналам. Лена парню этому понравилась.  

   В машине они долго не могли тронуться, целовались. Наконец Лена толкнула его, хватит, мол, поехали.

   — Парень этот так на тебя смотрел, — сказал Наумов, выворачивая руль в сторону шоссе.

   — Конечно, смотрел. Я красивая, — откликнулась Лена и полезла за сигаретами.

   — Нет, я не о  том… Он смотрел… Ну, без прикида… Хорошо так смотрел.  

   — Откуда ты знаешь, о чем он думал-то?

   Что-то Наумов сказал, как видно, не то. До самого супера ехали они молча. Потом накупили всякого. Понятно было, что зря. Куда такая прорва на три дня. Если б компания, а так…

   Санортен Наумов купил в аптеке на повороте. Кассирша куталась в кофту, смотрела на часы. Она  собиралась уже закрывать.  

  

  Петли поддались с трудом. Наумов чуть не ободрал борта, пока протискивался в ворота. Потом кое-как закрыл створки и снова подумал про свою спину. Лена задрала голову и смотрела на сосны. Ветки покачивались, шуршали хвоей. Между черными стволами мигали звезды. Над домом висела желтая киношная луна.

   — Утром прикольно здесь будет. Как в Швейцарии. Давай встанем рано-рано и пойдем к реке, туда, где заворачивали, где мост над железной дорогой. Ты был в Швейцарии? И я нет. Так хочется Альпы увидеть. В Крыму какие горы…

   Никакие креветки варить не стали. Пока включили свет, растопили печку. Пока плита разогрелась. Пили чай из чужих синих чашек и колбаса крупными кусками. И вода отдавала ржавчиной. Лена уплетала за обе щеки, голодная, наверное. Только чай допила, нацепила куртку и они вышли на крыльцо.

   Во дворе было тихо. Они смотрели в небо. Звезды вылезали между разлапистых сосновых веток. Белые, далекие, чужие. Звезды мигали. К оттепели, наверное. Наумов поежился. Лена откинулась назад, Наумов обнял ее за плечи.

   — Вокруг фонарей круги какие, посмотри.

  «Красиво, конечно, — подумал Наумов, — Только как же я, сука, обратно к Тане поползу?»

   Спина у него поныла и успокоилась. Они прошлись к воротам, там Лена прижалась к нему, они стали целоваться. Наумов елозил губами машинально, соображая про свое.

  На дачу, в ноябре. Мог бы отвертеться, придумать что-нибудь. Или не мог?

   Когда вернулись в дом, Лена быстро устроилась на диване («Устала, с ног валюсь!») и заснула. А Наумов долго еще ходил по дому. Сад сонно смотрел на него сквозь темные окна. Наконец Наумов улегся, но уснуть никак не мог, долго ворочался.

   А утром в саду повис туман, даже забора не видно. Наумов поднялся, поставил чайник. Лена позвала его с дивана. Когда он подошел и присел, она забралась к нему, уткнулась головой в плечо. Наумов обнял ее. Лена приподнялась, опрокинула его навзничь.

   — Крепче держи меня, крепче, — приговаривала она, закрыв глаза. Наумов запустил ладони ей под футболку, Лена быстро целовала его. В висок, в брови, в подбородок, в шею, куда попадет. Наумов никак не мог вылезти из брюк, Лена навалилась сверху. Поворачиваться он не хотел, боялся за спину. Про ночные свои страхи, про то, как будет возвращаться, Наумов уже не вспоминал.   

  

8.

   На Смоленке было жарко. Они проболтались у Маринки до вечера. Потом Лена подхватилась, понеслась в ванную. Оказалось, ей еще куда-то надо. Наумов уселся на кровати, потер лицо рукой. В башке ничего не осталось после этой горячки. Так, одни стружки.

   Ленка сейчас повернулась, мелькнула голой спиной. Худой спиной, с нежными лопатками. Он подумал, что часть его соединилась, и уже навсегда, с женской кожей, с маленькими ее босыми ступнями. С тем существом, что тихонько проживало рядом в ней, лишь изредка показываясь ему на глаза.

   Останется с ним или бросит? Так это все было, да сколько раз. И ты дурак, и она дура. Или нет?

   — Что расселся, мне еще на Садовую надо, давай, давай!

  Наумов потянулся и принялся собираться. Лена подобралась сбоку, ткнула его пальцем под ребра, засмеялась. Они привыкли собираться быстро, а тут что-то у Наумова не клеилось, как нарочно. То рубашку вымазал, то вспомнил про сумку.

   Солнце склонялось за дома на той стороне реки, черные тени покрывали крыши. Они спускались по лестнице, лифт вызвали снизу.

   — Давай не поедем. Совсем никуда. Останемся, а? – сказал вдруг Наумов. Лена обернулась, покрутила пальцем у виска. И махнула рукой. Ей уже не было до него никакого дела.

   Наумов подумал, а смог бы он взять и толкнуть ее с этой бесконечной лестницы. Толкнуть изо всех сил, чтобы… 

   В раме подъезда отпечатался двор. Асфальт покрывала тонкого помола пыль. Им никто не встретился, пока шли до угла. Наумов всегда оставлял машину за углом, у ворот. Прутья решетчатых ворот складывались в звезды. И звезды снизу были ржавые. Лена шла чуть правее Наумова, он смотрел искоса, смотрел, как колышется ее подол, как быстро мелькают носки туфель. Лена внезапно остановилась, будто наткнулась на что-то. Замерла и коснулась его руки. Наумов поднял голову.

   Впереди, у машины, стоял Борис. Стоял и смотрел на них с Леной безразлично, как будто не узнавал. Мысли Наумова выдуло вдруг из головы, осталась лишь одна, про то, что никто уже никуда не успеет. Обе руки Бориса были опущены вниз и в правой он держал черный пистолет.

   Времени у Наумова оставалось лишь на то, чтобы шагнуть вперед и вправо, заслоняя Лену. Она все стояла и, не отрываясь, смотрела на Бориса. Ей хотелось повернуться и броситься назад. Хотелось закричать. Но у нее ничего не получалось. Воздух сделался вязким, время зависло. Цифры на часиках мигнули и погасли.

   А Наумов никак не мог выдохнуть и позвать Бориса по имени. Сказать ему, что-то обычное, простое, чтобы выкроить эти десять секунд (Ленка успеет за угол). Еще он подумал, как это будет страшно, когда Борис поднимет пистолет и выстрелит ему в грудь, и его сшибет, наверное, на землю. И ничего на свете для него, Наумова, больше уже не будет. Потом в голове пролетели какие-то совершенно пустяковые цветные обрывки: Таня в дверях маминой комнаты, Женечка поправляет браслет, закрывая шрам на запястье, Лена смотрит, задрав голову, на сосны. Потом (почему-то?) старая их школа на Садовом, какая-то женщина в длинном платье, медленно бредущая по набережной.

   Лицо Бориса сморщилось, брови запрыгали, как будто он собирался заплакать. Он кашлянул и поднял пистолет. В голове Наумова заорала целая улица. В самом затылке пел кто-то дискантом и клацали троллейбусные двери.

   Борис прижал пистолет к груди и замычал. Выстрел хлестанул по двору, но звук этот оказался гораздо тише, чем думал Наумов. Плечо Бориса вывернуло назад, он упал на бок. И тут закричала Лена. Они бросились вперед, Наумов приподнял Бориса за плечи, Лена что-то быстро говорила ему, упав на колени рядом. Она вывернула сумку, оттуда посыпалась какая-то мелочь. Заколка и ключи. Косметичка, и маленький белый флакон. Он медленно вывалился на асфальт и раскололся.

   Борис хрипел, на рубашке расплывалось темное пятно. Потом он завел глаза вверх, ноги его подогнулись и заскребли по асфальту. Он кашлянул кровью Лене на подол, сглотнул и свесил голову набок. Когда Наумов осторожно опустил его голову на сумочку, подложенную Леной. Кто-то подошел и спросил про пистолет. Наумов обернулся, рядом стоял бледный рыжий парень в майке с надписью «Динамо». Он указывал на валяющийся сбоку «макаров» Бориса. Наумов протянул было руку и тут только понял, что парень просит не трогать пистолет. Почему?

   — Вызови скорую!

   — Он сам в себя, да?

   — Как теперь набирать? Сто двенадцать?

   Из-за угла вышли две женщины и девчонка. Женщина вскрикнула и закрыла девочке лицо ладонью. И повела ее назад, за угол. В доме напротив открыли окно, просигналила машина. Сзади спрашивал кто-то хриплым голосом:

   — Чё там, убили? Кого, а, кого?

44 комментария

  1. какая-то невнятная каша. кто все эти люди? да и люди ли они?
    один момент, правда, доставил — там, где отпихнутый женской ногой чемодан, ковер в складочку и паркетное море)

  2. Шофер повернулся и взглянул искоса в салон машины.
    (У него при рождении была сломана шея? и поворота не хватило?.. Поэтому он не прямо посмотрел,а зглянул в салон…искоса.»Что ж ты милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?»)
    Убитый (горем?), крупный мужчина в темных брюках и голубой рубашке(Разыскивается подозрваемый!), лежал на носилках. Голова его была повернута так, будто он высматривал что-то снаружи.(!!!а не за стеклом? высунул голову из задней двери?!!Тут они с шофером — Зита и Гита. У обе(о)их родовая травма шейных позвонков. и перископические способности обзора) Рядом с убитым сидели на клеенчатых сиденьях двое.(Раз они сидели на сиденьях, как автор увидел, из чего они? Эти двое — дистрофаны?А! Вот:) Худая девушка и кудрявый мужчина, тоже очень худой, (ага! я Ванга!) в футболке. Девушка осторожно промокала убитому лицо и шею голубым маленьким платком. (Тут после промокала явно отсутствует точка или восклицательный знак.)
    …Рыжий фельдшер поднял брови (мертвяку?), полез с коллоидом и повязкой.(куда?) …Она передавала кому-то (кому?) хлеб и теперь он видел, какой ( так какой же?) у нее правильный нос. И губы тоже правильные. (Какие? Как у статуи Фараона в Карнакском храме? Ответ:) Такие, как надо. А глаза у нее беспокойные. Интересно, почему?(Действительно, почему бы?…)
    На щеках у Майки проступали крохотные веснушки. (Проступали сквозь кожу, стекали и капали со щек на пол.)
    Менты снова станут шляться (Мартовские менты они такие).
    Пятна теперь расползлись и подсохли.(а до сих пор ждали, не расползались, пока менты отвернутся))) и нарочно не подсыхали. И вот -) Сделались бурыми, будто от краски(но коммент). В салоне слабо пахло рвотой(потому, что у всех ренит. На самом деле ого-го как смердило). Кудрявый то и дело морщился (когда пробивало нос?Далее идут действия по команде раз-два-три:) Девушка бросила измазанный платок на пол, всхлипнула и закашлялась.
    Кудрявому пришлось нагнуться, чтобы вылезти наружу. (А девушка проигнорировала нагибание и поэтому пощла во весь рост и разнесла харю о стойку двери и): прижала ладонь к лицу. Они остановилась у куста сирени.
    Кудрявый (блудливо) посмотрел на кошку, которая разлеглась теперь в траве. А девушка рылась в сумочке(искала электрошокер.)))
    Шофер смотрел теперь на нее. Худая, носик острый, глаза большие. Красивая? (спросил он у мертвяка.)Жалко ее.(ответил жмурик)
    А этот, в майке, как сюда замешался, непонятно. Вроде бы они и подобрали. Или нет? Может, родня или знакомые там?..(Там там тарам, там тарам…)

    Ну, други мои, это несерьеё-о-зно. Это техническое письмо. Прочитала 1 главу и больше нет моченьки. Половина абзацев начинается со слова «девушка», другая — со слова «шофер». Это такой замысел?
    Лирические герои, эти ржавые роботы, немногословны. Чипы в тыквах у них, у пластмассовых, от кассетника «Электроника», Горелые провода.
    Вердикт: без издевательского смеха не читается.

    1. атличные у вас кретические каменты — и тем печальнее сматреть на ашипки в них.
      ринит (через И). смердело (через Е).
      имхо, собрался критиковать — будь безупречен)
      по сути же согласна.

      1. Это не ашипки. Ренит- повторный ринит, рецидив, а смирдеть — в данном случае — смиряться со зловонием. Ведь Кудрявый именно этим и занимался, терпел вонь. Не смотря на заложенный нос. Я, как носитель языка, имею право на фонетические шалости в кругу чуткоухих порнасцев?))

        1. ааа.. это машинный перевод, если что. Хотя в случае с гуглом это не совсем так, в гугле статистический перевод, что не совсем машинный.

          1. Тема! Вроде бы считается, что «Техническое письмо» это все, что не художественное. Научные и официально-деловые тексты. Я некоторое время работала «техническим писателем» в бухгалтерской фирме. В сущности, редактировала переводы о международных стандартах бухгалтерии.

    2. Вы так искренне радуетесь чужим ошибкам и шороховатостям, что мне за Вас неловко. Хочется напомнить, что в жизни есть и другие удовольствия, кроме тупого и бездарного издевательства над произведением, которое Вы даже не прочитали (что крайне непрофессионально). Призываю всех Белкинцев к корректной критике. Поставьте себя на место автора!

        1. Милая девушка (или мальчик?).
          а) Рекомендую Вам заткнуться.
          б) Посмею сказать, что Вы грубите сильно не по адресу.
          p.s. Пожалуйста, выберите тот ответ, который Вам больше понравится.

    3. Читаю рассказ и ваш комментарий, как бы одновременно, но на самом деле попеременно (по-другому не получается).
      Короче, это вы всё серьёзно написали? ))

  3. Давно я так не веселился. Читал и смеялся. Тату в каком-то смысле молодец. Приятно, что развернулась дискуссия. Жаль, не про текст. А про обороты из комментария Тату.
    Как мне кажется, наш Тату из той части читателей, которые «стоят насмерть». Их скепсис трудно преодолеть. Жаль, что он не прочитал дальше. Хотя по некоторым словам можно догадаться, что все же «листанул», причем далеко. Почему пара в первой главке показалась ему лирическими героями/ Дядька и девушка, убитый, какая тут лирика?) Дочитал он до «правильного носа», а это уже далее.
    Что касается носа, речь идет уже от лица Наумова, Лена (та самая девушка, которая сидела в неотложке) ему понравилась. Вот ему и хочется как-то обозначить, почему понравилась-то. Само собой, если кажется «не в строку», уберем, какой вопрос, лишь бы Тату (и другие читатели из этой группы) «листали» дальше.
    Чем наш Белкин прекрасен, так именно тем, что можно услышать четкое мнение – «вот это не так, и это, и это». Все вместе работает на улучшение текста. Текст должен быть понятен без объяснений, что уж тут. Или дать первую главку от лица шофера (он там и так влезает часто), но может получиться слишком резко (пассаж про ботинки, которые снимут санитары (якобы, возможно, санитары честные и ботинки вернут).
    Про «деревянность», про «раз-два-три». Хотелось показать именно эту самую заторможенность, которая происходит на похоронах, в таких ситуациях, как описана. Вышла, нагнулся, шагнул. Именно это все и делают. Но лучше через «оценку шофера».
    Про «девушка промокала», ну, возможно комментатор человек молодой (сюда же можно отнепсти и «блудливый» взгляд на кошку), имеются некие (как сказано у Гашека) «неутоленные желания». Тут ничего не поделаешь, надо их утолить, это к тексту отношения не имеет.
    На самом деле, тут предполагалось вот что – представьте, сидит девушка в приемном покое больницы вместе с парнем, у которого разбита голова. И девушка (совершенно растерянная) достает платок и что она делает с головой парня – протирает, прижимает платок, чтобы кровь не текла, что именно – возможно, все же, промокает, то есть, легко касается, хотя и понятно, раненому (в нашем примере, тем более убитому в нашем тексте) это все равно. Но девушке-то нет.
    Убитый (по словарю Ожегова) – тот, кого убили. Вместо этого слова хотелось бы что-то другое подобрать. Мертвяк не подходит. Это нечто из сериалов про вампиров. Не годится. Труп как-то неприятно, шофер (а именно от его лица и идет вся первая главка, он знает, какие где сиденья и про Коллоди тоже знает) вряд ли стал бы так выражаться. Так что, надеюсь, обсудим, что-нибудь предложат, учитывая, что убитый все же самоубийца (о чем не хотелось бы раньше времени говорить читателю) и не чужой этой паре (дядька и девушка) человек.
    Про «искоса» — совершенно верно. Некая зараза, вроде гриппа, следует избавляться.
    Про пятна на платье Лены. В фильме JFK (1991) о Кеннеди (кстати, рекомендую, его можно скачать) показан момент (в документалке), когда тело Кеннеди его жена Жаклин увозит из Далласа (это город, где Кеннеди убили). С момента убийства прошли, наверное, сутки. И вот Жаклин как раз и была в таком «деревянном» состоянии, в шоке, ее платье, когда она идет к самолету, вымазано в крови (Кеннеди ранили в основание шеи, было очень сильное кровотечение, а его голову Жаклин прижимала к себе еще в машине, после выстрелов). Все так случилось, что Жаклин просто не заметила этого. Все уже было не важно. Вот тут, как мне кажется, та же ситуация. И именно это хотелось подчеркнуть. Кровь на ткани высыхает и выглядит как корка, бурая, почему нет? В словаре это серовато-коричневый оттенок, на светлом платье это могло так выглядеть. Следует уточнить.
    Про коллоид и повязку. Тут пришлось разузнать кое-что в клинических руководствах, в основном по поводу ранений легких. Так как выяснилось, что Борис мертв, то врачи решили просто «замазать» рану и наложить повязку. Для этого фельдшер и «сунулся», в том смысле, что особых сложностей тут уже не ожидалось, «сделай как-нибудь». Возможно, на Белкине есть медики, они меня поправят. Про коллоид. Собирался вставить в текст про «слепое» (ранение), про «угодил в точку» — как разговоры фельдшера и врача, но так и не собрался. Возможно, следует дополнить.
    Так что пускай Тату (и все другие, разумеется) читают дальше, много можно будет опробовать. Например, передает ли настроение намеренно «сжатый» текст (как в «Мишкиной луне» и «Кипятке»), с минимумом описаний. Очень хотелось бы пристального внимания на последнюю главку, мы как-то с Димой говорили про то, какой может быть передача в тексте экстремального состояния. Вот там (в последней главке, в эпизоде перед выстрелом Бориса) есть попытка обозначить именно это. Так что читайте, пишите побольше в комментарии, это важно. С указанием, что получилось не так. Не отвлекаясь в сторону, по тексту.

    1. думаю, это ваш браузер. на сайте, вроеде бы, такой функции, как исправлять авторов не предусмотрено!

      вот я напечатал с ошибкой, и ничего не исправилось, да?…

  4. Исправил первую главку. Так лучше?
    Тати, вы можете читать дальше, правильно я понимаю?
    Так все и поправим.
    Итак,

    1.

    Неотложка стояла в арке, у самого корпуса. Водитель вышел из машины и закурил.
    Доктор Ваныч и рыжей фельдшер только что ушли. Теперь надо ждать. Стоянку у неврологии отсюда плохо видно, сирень мешает. Непонятно, вернулся Серега на шестой машине или нет. Сходит к нему, пока оформляют. Огнестрел, опять у них огнестрел.
    Из больничного большого сада притащилась полосатая кошка. Она вытянулась на траве у бордюра и зевнула.
    Водитель оглянулся. Сидят, как приколотые. Если живого довезли, разве б так сидели. Кудрявый дядька и девушка. Эта все у носилок хлопочет. Не дошло еще до нее. Поначалу он и сам дергался, если мертвого привозил. Потом насмотрелся всякого. Поневоле привыкнешь.
    Внутри неотложки лежал на носилках крупный мужчина в распахнутой рубашке. Голова его была запрокинута назад так, что тяжелый подбородок задрался. Девушка протирала голубым маленьким платком шею убитого, испачканную в крови. Она попробовала уложить его голову ровно, но голова снова свесилась назад.
    В салоне слабо пахло рвотой. Кудрявый сидел, сцепив пальцы. Потом посмотрел на девушку, поморщился. Он только теперь заметил темные пятна на ее платье. Выше повязки на желтоватой груди убитого темнела опалина от выстрела. Кудрявый отвернулся.
    — Перестань…
    Девушка бросила измазанный платок на пол. Они поднялись и протиснулись к выходу мимо длинного тела. Выходили осторожно, чтобы не наступить на темные сгустки на полу.
    Кудрявый закурил и уставился в парк. Девушка рылась в сумочке.
    Водитель посмотрел на темные подошвы ботинок убитого. Хорошие ботинки, кожаные. Кому теперь достанутся? Так и пропадут. Санитары запросто снимут.
    Кошка улеглась на бок и закрыла глаза. По дорожке шла к корпусу рыжая тетка. Левая рука ее была уложена в белый пышный лубок.
    Наконец дверь хлопнула, показался рыжий фельдшер с каким-то парнем в халате. Они тянули за собой облезлую каталку.
    Может, дядька этот даст ему хотя бы полштуки, салон-то вон как выпачкался. Надо будет подъехать к нему с этим.
    Водитель взглянул на часы. Ровно восемь.

      1. Ладно.
        Второе предложение 1 главы — явно монолог водителя. Отметить пунктуацией.
        Далее, — далась вам эта похотливая кошка! Она что ль стреляла?) После «Водитель оглянулся» опять речь водителя. Расставьте знаки припинания в первой главе почитаем снова. Все нудноты переписать в диалоги и монологи! А там- Букер у нас в кармане. Мне «Брют».

  5. А Тати девушка? Я не знал. И такого всякого в комменте написал. Нехорошо получилось.
    Так что по тексту?
    Персонажей много, но хотелось бы выделить Наумова и Лену. Еще Саню и Женечку. А остальное — компания Наумова. Или это не просматривается. Когда Наумов (в следующих главках) появляется в различных местах, надо, возможно, дать некое вводное «определение места», куда он приехал. А, может, и не надо, чтобы он просто ехал по своей обычной жизни, как и все мы. Кто-то в ней выделится и снова растворится, кто-то долго потом вспоминается. А вспминаешься ли ты сам, уже никогда не узнать.
    Как сцена на даче? Последняя сцена? Сцена с мамой Лены? Что усилить, что дополнить? На самом заседании часто времени не хватает, так что пишите.

    1. Алексей, если Вы меня спрашиваете, то мне до Тати, как до звезд) коротенько если, то: из-за обилия персонажей и неработающей детализации выделения гг не случилось.
      прошло чуть больше недели, а вот, что я помню из текста:
      Женечка — толстая тетка (зачем она в истории и что делает — не помню). Лена — любовница (вроде бы осталось ощущение, что она неприятная особь женского полу). Наумов — зануда, замкнутый, «один из». Сашка — затрудняюсь сказать, кто это, не помню такого.
      самоубийство мужа Лены не вызвало должных эмоций, потому что по ходу расска он болтался на отшибе и сливался с обоями. убились обои — и что?
      как это переписать, не знаю)

  6. Мне кажется, что вступления с щофером вообще не нужно. Уж лучше об этом Наумове какие-то сведения, куда он идет, о чем думает. Сразу бы выделили героя.
    А шофер на себя все внимание оттянул так, что дальше как будто другой рассказ начался и почему-то не хочется читать. Со второй попытки, перепрыгивая через первую часть, читается дальше.
    Но этот короткий слог… Зачем? В концовке оправдан, во время происшествия и накала страстей, а весь рассказ так писать… Тяжеловато читать.

  7. Я по тексту все-таки пройдусь.) Про первую часть уже написала, что кажется лишней и не нужной.
    «У подъезда Наумову встретились две девчонки. Одна рыженькая, другая темная, глазастая. Рыжая в розовых мешковатых брюках. Она повернулась к подружке в синем платье и сказала быстро:
    — Во Маринка сучка, а! Зачморим, не боись…
    Потом она искоса взглянула на Наумова и облизнула губы. У темной глаза заплаканы. Она идет, шаркая по асфальту подошвами узких фиолетовых туфель. Наумов нахмурился и дернул дверь парадного. Поднимался в лифте, думал о тачке. Старую весной еще сдал. С тех пор ни фига не выходит.»
    Вот, к примеру, начало второй части. Три девицы у подъезда. Сразу и не поймешь, что их три, кто кого собрался чморить, и почему Наумов сначала нахмурился, а потом решил подумать о тачке. Это как азбука морзе, такое зашифрованное послание, предполагаю, что из него мы должны узнать:
    1) Наумов – интереснейший мужик, что на него у подъезда юные создания облизываются.
    2) Ему не нравятся грубости и заплаканные девушки.
    3) Он отсекает все лишнее и предпочитает думать о тачке.
    «Борис сидел к ним спиной и о чем-то говорил с Милкой, та низко наклонилась к нему, придерживая платье на груди, чтобы не слишком распахивалось. Но у нее не очень это выходило.»
    — зачем последнее предложение? Т.е. герой и за ней успевает приглядывать. Ничего не ускользает от его внимания.Честно говоря, ведет он себя как контуженный. Дробью мысли, картечью действия.
    Этот кусок я так и не разгадала, — они посетили маму, попили чаю, и он пошел:
    «Дверь за ним захлопнулась. Наумов медленно спускался по лестнице. На бетоне нарисовали краской ровные линии, будто ковер. Такое он видел в военкомате. Кому-то, наверное, кажется, так красивее. Лучше бы оставили, как есть. Наумов вытащил телефон и набрал Таню.
    Она спросит и он ей скажет, что они был у Сани. Он были у Сани. У Сани. А потом… Потом ничего, встал и пошел домой.
    Линии, линии.
    Этажом выше что-то ударило в двери.
    Вот сейчас Лена закричит и Наумов бросится обратно.
    На пороге стоит Лена и смотрит куда-то за него. Глаза у нее сонные. Все уже случилось, что ж теперь.
    Он подождал еще немного, разглядывая солнечные пятна на ступенях. И пошел вниз.
    У подъезда парни сидели на скамейке, лузгали семечки и смачно сплевывали шелуху на асфальт. Наумов оглянулся и быстро пошел к метро.»
    На что оглянулся Наумов? Какое ему дело до парней? Что ударило в двери? Откуда появилась Лена с сонными глазами, и когда уже все случилось? Предположение – это его мечтания, замечтался на лестнице. Но зачем же так сложно?
    «Лена улыбнулась. Улыбка у нее вышла кривая, а глаза выполнили привычное упражнение. Взгляд проехался слева направо, ткнулся в Наумова, отскочил в сторону.»
    — Долго думала, какое упражнение выполнили глаза, а потом догадалась, что здесь вместо точки должно быть двоеточие, и следующее предложение все разъясняет.

    «Наумов смотрел на ее зачесанные назад волосы, на маленькое розовое ухо с вмятинками от серег, на родинку у самой мочки. Потом моргнул и вопросительно поднял брови. Лена фыркнула и показала простыми движениями, как именно надо «по-быстрому». –
    — Это как? Я ничего не поняла. Хочу тоже знать, как можно показать, что по-быстрому, и что именно это по-быстрому значит. Уже в машине он переживает, что брюки съехали. Могу ли я предположить, что «по-быстрому» значит — не раздеваясь. Только как это показать, сразу ширинку расстегнуть?
    «Женечка замедленно протянула руку и, прежде, чем Наумов успел сообразить, резко вывела руль влево. Наумов нажал на тормоз. Машина дернула носом, ее повело. Наумов еще пытался отвернуть, но их несло прямо под бампер трейлера, вымазанный зеленью. Заскрипело и рявкнул сигнал. Загудели где-то впереди и сбоку. Женечка закрыла лицо ладонями, ткнулась головой в торпедо. И закричала. Страшнее удара оказался этот ее крик.»
    — Здесь я поняла так, что они и врезались, и она закричала. Но почему-то герой отвез ее домой сразу и как-будто ничего не произошло. Значит, удара не было, а только крик. Тогда зачем же «ОКАЗАЛСЯ»?
    Что-то напутано с частью 7 и 8. Поехали на дачу, да еще на три дня. А потом вдруг выходят из подъезда и — развязка. Причем в 7 части – ноябрь, а в 8 – указано, что было жарко.
    Алексей, все-таки я склоняюсь к мнению, что парень слегка контуженный и это надо в начале показать. И не стоит ему так ощупывать взглядом все вокруг, он выглядит озабоченным. Если он озабоченный, то может вскольз, что ему не хватает, и он готов был, хоть с кем. Пришел на встречу, а тут такая краля.
    Ближе к концу понравилось. Все уже четче прописано.
    «И смотрел на теперь как будто со стороны. На Лену у стойки с пирожными, на себя у кассы с бумажником, на продавца, который смотрел теперь на него. Пусть бы они ехали в большой компании, где вот такие рослые приветливые парни и красивые девчонки, как Лена. И всего один Наумов. В этой воображаемой компании все относились к Наумову, как к своему человеку, нужному и привычному. Как свои к своему. Не богатые, не бедные. Свои.»
    — Хороший абзац, только в первом предложении пропущено «смотрел на все». и два раза смотрел (продавец на него) подряд.
    Вот такая я критиканка. Надеюсь, что-то будет полезно.)

    1. Вот ведь какая оказия! Девчонок у подъезда было все-таки две. Уж не знаю, это особенности моего восприятия или нет, но то, что встретились они ему У ПОДЪЕЗДА, для меня означало что-то статическое — сидели или стояли, а из-за описание как шла девочка, воображение нарисовало третью, передвигающуюся.
      Если бы он их встретил на подходе к дому, такого бы не произошло.
      И зачем детали их одежды? Прошли молодые, стройные, одна — грустная, заплаканная, другая — что-то злобно шепчет, утешает, с вызовом на Наумова посмотрела. Сразу понимаешь, дела амурные.
      Не знаю. Что-то надо с подачей текста делать. может, он из погранвойск, привычка цепко взглядом все срисовывать. И, обязательно, контуженный.) А то, все у него как-то подавлено. Только в конце мысли-чувства появились. Сначала сплошные наблюдения, инстинкты, решения.

      1. Жаль, что коменты править нельзя. Герой — из погранвойск, а не текст.
        Позорься теперь на весь тырнет.)
        И девчонок -двое. две девочки, двое девчонок.
        Работа над ошибками.
        Исправленному верить. (Роспись).

  8. Как же я люблю наш Белкин (нашего Белкина)! Все, что у нас тут происходит. Опять я развеселился, взялся вечером посмотреть, что про моего Наумова написали, и развеселился. Неужели никак не разобраться в тексте, странная штука, когда писал (и переписывал, переделывал), казалось, так ясно. Наумов — главный герой, такой незадачливый, неудачливый, но герой, который все мечтает о своей компании, который ввязался (с чужой этой девочкой Леной) и сам уже не рад. Но раз люди пишут, что непонятно, значит, так оно и есть. Нельзя так просто от героев отвязаться, надо Наумова и остальных поярче сделать.
    Тут дело вот какое, на самом деле Лена — девушка, девчонка такая лет 20-22, а Наумову уже за сорок. У Лены этой никакого мужа нет и не было никогда. А Борис — из прокуратуры (никто, кстати, не удивился, что он запросто болтается с пистолетом, вот какие теперь времена), у него своя жена и сын старше Лены. Он «где-то на окружности» компании Наумова (откуда Саня, это дача-то Санина), сам Наумов там уже не свой, это он уже начинает понимать. Женечка — прошлая давнишняя любовь этого Наумова, из того времени, когда им всем было столько, как этой Лене Шмелевой. Такая выходит длинная история и зря я ее так кратко расположил. Надо длиннее. Но некоторые фразы уже запоминаются и это хорошо (сцена с морем-паркетом, самоубийство Бориса, «по-быстрому» Лены (почти все, кстати, поняли, что она этим хотела сказать, кроме Темзарекой, который, как мне кажется, тоже понял (потом) или нет?) Кстати, кто-нибудь отметил шрам на запястье Женечки и есть ли какие-то соображения, откуда этот шрам? Возникают ли какие-то соображения или никто не заметил?
    Что касается «моментов отлета» Наумова (в гостях у Лены, когда с Женечкой едут, драка с Борисом), это ему, дорогие друзья, иногда кажется, отчетливо так, ясно, предсталяется, даже крик, даже удар и драка. И не зря. В конце концов сами знаете, что случилось.
    Касательно неожиданных вставок (девчонки во дворе, пикап из окна и прочее) — просто жизнь медленно вращается вокруг Наумова, хочет он или нет, но какие-то парни грызут семечки, пикакп никак не может выехать из двора, а рядом с его машиной останавливается другая, так бывает сплошь и рядом). Самые драматические наши мысли прерываются шумом во дворе, радио, лифтом, соседями, но от этого мысли не становятся мнее драматичными, они просто прерываются и возникают, но уже какие-то другие, это газывается «проходят», как говорят иногда: да пройдет).
    Приятно, что все приняли такое горячее участие. Вот увидите, на самом заседании не будет уже таких прений, все уже будет как-то не совсем так, а жаль. Так что пишите, жду и очень жду! Да, кому какой персонаж понравился? Бывают ли такие ситуации на самом деле (может, кто-нибудь участвовал)? Сравнительно с текстом, на самом деле — лучше, хуже, скучнее, страшнее? Пишите!

    1. а я веселюсь, читая Ваши ответы) и впрямь, зашибись у нас «белкин»! но Темзарекой — девочка, если что.
      насчёт шрама, там по ходу неправильно написано, цитата:
      «На запястье, чуть ниже браслета, белел широкий старый шрам. Женечка перехватила его взгляд и потянула браслет выше»

      получается, что Женечка специально подтянула браслет повыше, чтобы заголить шрам посильнее? типа — смотрите, завидуйте я гражданин о_О из дальнейшего текста следует, что она вроде как шрама стеснялась.
      и вот, вместо того, чтобы смекать, откуда этот шрам и какую интересную интригу имеет в виду автор, читатель вынужден елозить взгладом по толстому запястью в попытках понять непонятное и объять необъятное, ггг.

        1. > Что чем активней ты ругаешься, тем, значит, лучше текст
          щито? зайчег, примеры, будь добра. а иначе это звездеж-мандеж провокация, ггг)

  9. Нет, все, энтузиазм иссяк, поток комментов уменьшился. Но копировать их надо все, очень оживленно было. Жаль, что кончилось. Найдено черт знает сколько важнейшего, в эпизодах, главках и всюду, что можно еще переделать (и как!) Мне кажется, общий силуэт изменений появился — больше про героев, Женечку не такую толстую (хотя она просто полная, такая полная и прохладная, бывают такие, правда), про шрам и запястье — от Ирины (это перл, и за него мерси!), про «выше и ниже», надо, наверное, просто про шрам и браслет, а где одно относительно другого, не писать.
    Тут какая история, просто как-то эта Женечка, когда была девчонкой, вот тогда она из-за этого Наумова испортила свое запястье навсегда. И еле-еле ее откачали (тогда, много лет назад, когда все в этой компании были свои). А теперь она стесняется, это ведь такая была глупость. Я-то думал, линия Наумов-Женечка заметна, но нет, оказывается. Следует повыделить.
    Читатели позитивно реагируют на неожиданные «отлеты» Наумова, что хорошо.
    Жаль, не нашлось очевидцев сходных событий, можно было бы попросить сравнить (в тексте и на самом деле, какова разница), ну, может, на заседании что выплывет. Уже завтра, завтра еще чего-нибудь расскажут, но уже не так будет, не предметно. Итак, все спасибо, до завтра, приходите, разберемся, почему Женечка имела основания выворачивать руль, чтоб под грузовик, почему шрам, что и почему подумал Наумов про «угореть» и многое другое. Во всяком случае, надеюсь. Как мне кажется, текст читали внимательно. Тут и «по-быстрому», и девочки у подъезда, и как они одеты, и про то, «не хватает ли» Наумову. Я думаю, ему перебор, только он это не сразу понял. Но кому как ведь кажется. Читатели-профи это вам не просто так. Спасибо, спасибо за комменты, все надо скачать и прмиенять. Что касается «Наумов из погранвойск» (писала Темзарекой), про такого же дядьку было у меня в «Кипятке», только он не из пограничной, а из бронетанковой академии, так там не мужчина стреляется, а главный герой убивает из табельного пистолета своего главную героиню, оч красиво так убивает, в заснеженной аллее, на Преображенке, у набережной, есть там скверик. Если есть интерес, могу снова выложить, а то пока сайты менялись, кое-что подрастерялось. Как мне кажется, дядьки все видные, таких поискать, что Наумов тут, что Шмагин-Шпагин в «Кипятке», что Гурин в «Выключалке» («Свет-конце»). Похожие какие-то, но ребята классные, нет? А что они «раз-два» такие, так не их вина, и не автора, такая у нас действительность военная. Что, конечно, жаль.

  10. Вот, Алексей, вы чего пытаетесь объяснить? Сюжет всем понятен. Манера повествования ставит в тупик. Все время приходится останавливаться, чтобы разглядеть, что же автор хотел сказать. Те ваши прежние рассказы хорошо помним, стреляются через раз.
    Я выделила моменты, чтобы обратить ваше внимание, но вы почему-то решили, что надо еще больше рассказать про то, кто кем был когда-то. Да не надо больше, хотелось бы меньше и по-существу.
    Расстановка кадров и ролей понятна без объяснений.
    лишние описания деталей, а не встречи с посторонними людьми, размазывают всю картину.
    Вопросы возникают из-за рваного повествования и коротких фраз. «Моменты отлета» Наумова, как вы указали, почему-то читатели должны также вынимать из общего сюжета, как и автор. По какой причине эти «отлеты» с ним происходят, вы не считаете нужным пояснять.
    Я на полном серьезе, без насмешек предлагала вам ввести для раскрытия образа героя и контуженность и службу в погранвойсках. Это бы объясняло его зависания, короткий слог, притупленность эмоций, привычку замечать все вокруг до мелких деталей. Он как будто фотографирует обстановку. Я пытаюсь найти варианты, как можно поправить текст.
    Если нормальным языком давать подводку к каждой сцене, а зависания у него — в моменты напряжения, то это может сработать. А может и нет.
    Ваши объяснения, что каждый человек может отвлекаться на происходящее вокруг, не совсем верны. Вдумайтесь, что вам хотят сказать, а то вы так отметаете все. Я хотела привлечь ваше внимание, что Наумов слишком, даже чрезмерно замечает посторонние детали, как будто он все вокруг рассматривает пристально. Это – непонятно. Что за повышенный интерес такой. Некоторые фразы искажают еще и смысл.
    Вы считаете, что достаточно сказать, она «СДЕЛАЛА ПРИВЫЧНОЕ УПРАЖНЕНИЕ ДЛЯ ГЛАЗ», поставить точку, а потом в следующем предложении упомянуть, как взгляд ее скользнул куда-то мимо, потом вернулся и т.д. и все поймут, что это имеет отношение к упражнению для глаз, а не следующим действиям девушки.
    Или она «показала ПРОСТЫМИ ДВИЖЕНИЯМИ КАК ИМЕННО НАДО ПО-БЫСТРОМУ». Не сказала, — давай по –быстрому, не показала давай по-быстрому, дернув за ремень. Нет. Именно показала простыми движениями как именно!
    Читая вас, каждый раз приходится разгадывать кроссворд из недоговоренностей, затейливости стиля и манеры подачи.
    Я помню ваши другие тексты. Этот текст, скорее всего, какой-то эксперимент с кратким слогом для работы на образ героя. Но не вышло. Все запутано и туманно.
    И концовка, которая, в принципе, мне более-менее нравится, привнесла (опять же!) временной разрыв между 7 и 8 частью? Почему в ноябре Наумов с вещами уезжает на дачу, а в следующей части выходит из городской квартиры и вроде бы жарко.
    Выходит с сумкой! Где он был все эти месяцы, почему такой провал между дачей и квартирой. Мне сначала показалось, что вы просто не заметили ошибку, и тогда следовало бы развязку перенести либо в дачный поселок, либо вставить этот кусок, как они оказались в городе. Но вы предпочитаете ругаться, какие непонятливые. Можно, конечно, написать еще объяснения к рассказу, к каждой сцене, и приложить к тексту.

    Чо –то устала я. Читать кого-то, вникать, объяснять. Хватит, пожалуй.

Оставить комментарий