Ох, и зря мы так положились на Валерика… Вот и ругайтесь теперь друг на друга да на самих себя сколько влезет! Видно же было с первой минуты какой он зашибленный! Все его повадки должны были сразу внушить нам опасения. Лишних полтора часа проплутавший по местным дорогам с указателями и заявившийся в нашу разморённую компанию уже в сумерках, этот дальний хозяйский родственник тут же пообещал, что на следующий день в удобное время обязательно заберёт нас с Верой и в целости доставит до самого Петрозаводска, что было бы необыкновенно кстати. Новый год мы уже как следует отметили, и завтра пора было выбираться к поезду.
Можно было напроситься и уехать вчера, места в аккурат бы хватило. Обменять билет или перекантоваться в гостинице – она совсем рядом с вокзалом. Но алкоголь в очередной раз оказался на исходе, и мы вдвоём отправились на машине Валерика в соседний посёлок. Едва выехали со двора, как он насмерть вцепился в руль, то и дело озираясь на пустой обледеневшей дороге. «Же-есть, какая жесть…» — перепугано и сокрушённо бормотал он. Я мог только предположить, что ему мерещилось, как вон из-за того дерева приготовился выскочить оголодавший медведь-шатун, а вон с той наклонившейся ветки прямо на капот сиганет матерая росомаха, а если даже всё это страшное лесное зверьё нас почему-либо упустит из виду, то у машины на этаком льду непременно потеряется управление и мы расшибемся о толстый дубовый ствол. Уговоры немного расслабиться ни к чему не привели. И когда мы вернулись к столу, то всё время казалось, что ему – худосочному с матовой плешью – очень не хватало очков, чтобы непременно их протирать перед каждым своим неуместным вопросом или сумбурным ответом.
Но всё это было совершенно неважно: так чудесно, когда вы в девяноста верстах от цивилизации, встречаете Новый год в такой душевной компании, где после застольного веселья можно выйти под необыкновенно высокие и яркие звезды, где звучная тишина и спокойная сила наполнят тебя до краев. А потом вновь надежно потрескивают дрова в большой печи и до глубокой ночи неспешно льётся беседа о чём-то родном и сокровенном…
Однако утром, приоткрыв входную дверь, я уткнулся недоуменным взглядом в два узких колесных следа, чуть припорошенных снегом. Машины не было. Я без стука прошел в нижнюю комнату. Печная заслонка с вечера осталась открытой. Стало понятно, что задубевший под всеми тремя одеялами, которые он смог собрать на обоих этажах дома, Валерик тихо проклиная судьбу, наскоро прогрел тачку и свалил один, ни с кем не попрощавшись и напрочь позабыв обо всех своих вчерашних обещаниях.
Вскоре из разных углов дома донеслись звуки пробуждения. Когда все встали, то оказалось, что сегодня так и не рассвело. Серая хмарь низко нависала над домом и надо всей деревней.
За поздним завтраком стали вызванивать такси. В ответ операторы, будто сговорившись, сообщали, что свободных машин сейчас нет, а если вдруг и появятся, то никто не потащится в такую дремучую даль. Поначалу всё это казалось странным и даже весёлым: совсем они там что ли свихнулись – ушлые конкуренты враз перехватят заказчика. Но от каждого следующего отказа становилось всё тревожнее, и я разливал по новой стопке, чтобы хоть как-то приободриться. А что если, правда, никто не приедет?
— Вся надежда на местных, — наконец, произнесла хозяйка дома и протянула листок через стол: — вот, есть номерок…
Рослый хозяин как раз вернулся из дровника с большой охапкой поленьев и сложил их у печи.
Трубку сперва долго не снимали, а потом, в ответ на чересчур настойчивые звонки, донёсся странный говор:
— Я-то в магазине. До дома, значит, не дошла. На внуков закуплюсь, дойду и погляжу кто там и где у меня, тогда и скажете – откуда брать вас…
Пошли гудки. Мы с Верой переглянулись.
— Ладно, попробуем сами как-нибудь…
— Вам очень надо сегодня?
— Ну да, завтра – важный день.
Хозяйке с заметно округлившимся животом уже не так легко двигаться. Её супруг с привычной сноровкой воскрешал огонь в очаге. Мы присели на дорогу, потом обнялись и попросили нас не провожать.
Распрощавшись, вышли в сенцы. Там уже стояли мой рюкзак, Верина сумка и отдельно небольшой пакет с хрупкими сувенирами.
Короткий невнятный день угасал над ближним лесом. Праздник окончательно стих: фейерверки не высвечивали небо и возгласов радости не было слышно. Только собаки неохотно перелаивались из-за заборов. Мы прошли мимо тёмного ряда бань, расположенных вдоль замёрзшего ручья, переползли через несколько не укатанных сугробов и оказались у покосившейся остановки. Автобус здесь проходит раз в сутки. Подсветил телефоном: точно – следующий рейс завтра в 11-20.
Становилось всё холоднее. Мы стояли на зябком ветру, избегая взглядов друг друга. Как быстро выдувает здесь и хмель, и браваду.
— Так тут и будем?.. – я расслышал не только Верин голос, но и перестук ее зубов. Что тут ответить я не знал, и вопрос повис на долгую минуту. Потом сквозь снежную крупу засветились фары. Я резко взмахнул рукой и шагнул на дорогу.
Машина притормозила. Я подскочил и буквально вцепился в зеркало заднего вида:
— Довези, командир. Очень надо.
— Ну, давайте, — донеслось изнутри. — Я всё одно без заказов.
Всё-таки таксист, машинально щелкнуло в голове.
— Багажник откроешь?
Дождавшись щелчка и дернув вверх крышку, я зашвырнул туда опостылевший рюкзак. Задубевшее тело требовало немедля самому влезть в теплый салон и поплотнее захлопнуть изнутри дверцу, но через секунду я опомнился. Машина оказалась трёхдверной. Стало стыдно перед Верой. Я поспешно выбрался обратно и откинул кресло. Вера, не глянув на меня, осторожно пробралась внутрь.
— Вы извините, что так неудобно, — вполоборота быстро заговорил водитель. — Я когда такую машину брал, не думал ещё, что буду таксовать.
— Ничего-ничего, — постаралась его успокоить Вера. – Главное, доехать.
— В Петрозаводск, к вокзалу, — уточнил я.
— А-а, ясно. Из Петрозаводска мало кто сюда ездит, — охотно пояснил таксист, — часа полтора укатаешь по зиме, по такой вот дороге, а на месте нет никого и телефон-сука молчит. Гудки идут-идут, и – хоть бы кто кашлянул. Счастье, если зацепит кого на остановке, чтоб хоть часть бензина откатать, какое уж там заработать.
Мне тоже всё стало ясно – не в первый раз слышал такие бомбильские заходы. Ты проникнись, мол, гражданин, раскошелься, товарищ-барин. Поторговавшись, мы уговорились о цене и ехали молча, понемногу отогреваясь. Мимо проносились дома, указатели, дальше – лес и тусклым отблеском приоткрывалось среди снежных берегов озеро.
— Коньяк и портвейн вроде? – спросил вдруг таксист.
— В смысле?
— Ну, чем согревались-то?
— Да-а, — удивленно подтвердил я.
— Шампанское было ещё, — добавила Вера. – А как это вы догадались?
— Да так, — он весело подмигнул. — Надышали за праздники столько, что научился определять, кто чего пил.
— И что чаще – водку?
— Всё пьют. Но бабы, те жмутся за каждую копейку, а мужики под Новый год – на тебе! Гуляй, мол, душа…
Я пригляделся – таксист был худощавый, жилистый с серыми глазами и светлым северным лицом. Мы заговорили о дальних двух-трехсуточных поездках за рулем, неизбежных круголях и разных курьёзах.
— Меня батя приучил и к машине, и к рыбалке, — рассказывал он. — С ним на пару катались – и по делам, и в гости. Меняли друг дружку за рулём. В Башкирию въезжали, тормознули на ДПС – говорят, давай права. А тормозят почти всех с другим регионом. Старшой в карман их кладёт, пройдёмте – проверим вас. А отцу за руль больше не надо было, он расслабился и чутка принял. Прохожу, суют трубку старого образца: дуй. Дунул, показывает ноль двадцать три или что-то вроде. Всё, говорят: пил, права не отдадим. Я говорю: не пил, ни сегодня, ни вчера. Ну, давай тогда в другую – это мне, а остальное всё между собой по-татарски. Продуваю, тоже есть – на две сотых меньше. Пьяный, кричат, – и по-татарски опять. Везите меня в больницу, говорю, я вашим аппаратам не верю и права тут вам не оставлю. А нет у нас таких больниц, и опять не понимаю ничего. Тут отец видит, долго меня нет, и – к ним на пост. А он до армии в Узбекистане восемнадцать лет прожил, там язык похожий и потом ещё служил с татарами. Заходит такой, слушает и срезает их по-татарски же: мол, не дурите, знаем мы все эти фокусы. Замерли оба, как будто самих поймали с поличным, и – хлоп на стол мои права, на меня не глядя. А когда мы обратно ехали, они номера узнали и в сторону отвернулись, прям как по команде.
— Боевой какой батя, — сказал я.
— Хорошо было, — продолжал водитель. — Бывало, заблудишься – бензину пожгёшь, а всё равно хорошо! – он с задором встряхнул головой. – Или вот, ёжиков живых с детства не видел, а тут поймали толстого, матёрого, курткой накрыли и в таз. Под градусом взбрело в голову зажарить на шампуре, попробовать ежатины. А посмотрел – в глазки эти крохотные, на нос и – не смог, выпустил. Потом стыдно стало, что не смог, хотел другого изловить, весь сад облазил, так не встретил ни одного. Чуют они что ли, когда на них нарочно идут… хорошо, если чуют.
— Чуют, — я кивнул.
— А однажды на рыбалке сидим мы над водой по-тихому, клёв спугнуть боимся. И тут вижу краем глаза – сова прилетела да так бесшумно, что присела отцу прямо на голову, за пенёк что ли приняла? Только волосы когтями зацепила и взмыла вверх.
— Сова – она же символ смерти? – почему-то спросил я.
— Наверно так, — отозвался таксист. – Отец, правда, приболел тогда, но не помер. А вот девчонка у нас одна, так без всякой совы… но не знаю, сам не видел…
— Какая девчонка?
— Ну, которая в такси у нас хозяйкой была, — он окинул меня сбоку настороженным взглядом, будто решая, стоит ли продолжать. – Катя… Мы с ней учились вместе, она на два года моложе. Нравилась мне в школе, даже отдубасили раз за нее. Ну, а потом я – в армию, она куда-то делась. Оказалось, что в городе замуж вышла, потом мужа сюда перевезла. Думала здесь его к делу пристроить. Ну, где она сама всех знает и всё понимает. А он такой… в мужики не вышел, как говорят. так шалопаем и остался. Ну, судьба наперекосяк – у многих девок так… Изменилась она, там в городе сразу не потянула бы, а здесь – взялась, взялась и научилась.
— А чему научилась-то?
— Дела вести. От нас в Петрозаводск, а кто и в Питер, поуезжали, а другие наоборот – к нам переехали из расселённых деревень. Взболтали весь край, как в стакане. Но мало кто так вот домой возвращается – чтобы и хватка появилась, и человеком остался. А тут как раз такси один парень открыл, чтобы свои машины и водители местные, офис на дому устроил, листовки расклеил, завязался, короче, но не пошло у него так денежно, как хотел, не раскрутилось. И как-то быстро он потух, всё бросил да Кате перепродал. Ей тогда двадцать пять было. С двумя детишками, мелкими совсем, пацаном и девчонкой. Ну, и муж непутёвый – то запьёт, то уволится. Терпела она терпела и решила уже разводиться, да не успела чутка. Но это не нашего ума дело. Наработала хорошо, сперва две машины, потом три, потом пять, вот уже семь к Новому году стало. У меня тоже нормально всё вроде – дом, семья, с работой у нас тут, конечно, то так, то эдак. Позвала, поговорили – и всё мне подошло. Про школу не вспоминали, общалась вежливо, по-деловому, что надо – помнила всегда. А вот голос у нее особый, солнечный какой-то. И работаешь-то помногу, а всё в радость, никак не можешь измотаться и устать. Другие водилы тоже довольны были. Но все семь машин она не увидела уже. И никто ведь такого не ждал, как под дых дали…
Он приоткрыл бардачок и тут же захлопнул, будто вспомнив о чем-то, продолжил:
— Этой осенью сперва штормило, а потом – встала погода. Катя собралась и как обычно, пошла с детьми в лес, за клюквой, как все наши ходят. Клюквы той много набрали, по два ведра на каждого, чистой, без листочков и всякого хмызняка[1]. И уже возвращались к дороге, груженные. Пешком тяжело, а все такси на дальних выездах были. Меня запрягли отвозить двоих туристов в Суоярви. И вот подошли они поближе к повороту от Эссойлы на Корзу. А связь там такая – если поймалась, пляши и радуйся, успевай всё сказать по-быстрому. И вот она по телефону с братом заговорила, объясняла, куда подъехать, просила их с ягодой забрать, и не заметила, что там провод высоковольтный провис, опустился метра на полтора над землёй. Дети-то прошмыгнули, а она объясняла, где они там сейчас и возле какого поворота ему их надо ждать, ну и зацепилась спиной или волосами. Брат только услышал «О-ой…» и всё – связь пропала… Убило Катю. Дети видели, так и сидели часа два или три. Один за деревом, другая – ведра обхватила и ягоды брала, пересчитывала, все пальцы красные, как в крови… Потом уже целых три машины приезжали. Опергруппа из района, из Петрозаводска, из Питера даже. Обстоятельства устанавливали. Ну и установили, что эта линия относится не к поселению, а к ЖД. Значит, и компенсацию семье с них брать надо.
Дорога была почти пустая, но он сбросил скорость.
— На поминках никто слова толком связать не мог. Только: жалко да жалко… А за день перед этим запомнилось, как сам глава мне машет. Останавливает и говорит: «Извини, что-то руки трясутся, не могу вести. Машину сегодня тут кину». Ладно, киваю, довезу тебя. Поехали. Последний рейс перед домом. И так муторно, так поговорить про всё это надо. И знаю, ему-то уж точно рассказали больше, чем нам. Спиртным от него не воняет, может, поэтому и не говорит толком ничего. Только слышу: «Не наша это вина. Не наша, нет, не наша…». Дали пробздеться, видать. Да, уж, конечно, не ваша, про себя думаю.
Мы ехали всё медленнее. Безымянный водитель прислушивался к чему-то внутри себя:
— Не нравится мне. Остановлюсь, проверю. Не опоздаем же?
Он остановился, открыл дверь, впуская подзабытый холод, и вышел. Двигался он медленно, с усилием поднял капот и нагнулся, вглядываясь в недра движка. Проверил карманы, видимо, остро сожалея, что давно бросил курить. Попутные машины притормаживали, и водители выглядывали с немым вопросом. Он отмахивался: нормально всё. Минут через пять, опустив капот, вернулся на место.
— Едем, — ровным голосом скомандовал сам себе. Разогнались и вокруг замерцал огнями большой город.
— Жене вот ничего не мог сказать, — добавил он. – Почуяла бы в словах что-то. Ну, попался вроде как. Прямо как на ладонь ей весь голый выпал… Не спросила. Наутро сама вызнала у кого-то. Мне же и рассказывала. А я деревянный сижу, и киваю-киваю… А с работой в чём-то даже проще теперь. Понятнее. Солнышко не всходит каждый раз, как трубку берёшь. Работа и есть работа – выезжаешь, и пошло, пошло, так под вечер укатаешься – забудешь про всё.
Мы приближались к вокзалу.
— И внуки, и такси достались свекрови её, она старая, неторопкая, забывает всё. То в магазине она, то забудет кто у неё на выезде, то обсчитает себя же по проценту. И вроде записывает всё, но вот где 900 должно быть, а у неё 690 получается. Как так-то? И подхода такого нет, как у невестки, ни поздоровается толком, доброго слова не скажет. Забудет, кто на смене у неё, до обеда просижу вообще без заказов, а к обеду вспомнит: ой, Серёж, кормилец мой, выезжай, выручи. Раз, другой так было, пока не понял, что надо ей не с вечера, а с утра про смену напоминать.
Остановились на площади. Я осторожно извлёк рюкзак и накинул его ремень на плечо.
— Ну, посмотрим, как чего, а вы к нам ещё приезжайте. Летом ещё лучше у нас.
— Обязательно приедем, Серёг!
Машина сдала задом, развернулась и скрылась за поворотом.
— А ты бы про меня так помнил? — спросила вдруг Вера.
— Конечно. Ты чего такое городишь?
Я прижал её к себе и невольно огляделся, но ничего опасного не заметил.
— Помнил бы, конечно. Но ты и сама по сторонам гляди всё равно.
Остановились у киоска и взгляд невольно упал на фигурку белой полярной совы с жёлтыми глазами, сидевшей на каменном пеньке. Ее глаза в подсветке казались осмысленными и властными.
— Купим? – поинтересовалась Вера.
Я вздрогнул и покачал головой:
— Нет, не надо нам.
Мы прошли через вокзал, и вышли на перрон, взявшись за руки.
[1] Хмызняк – мусор от ягоды (диал.)
