Помидоры

I.

Бывают разные в жизни моменты.

Вот лезешь в гору, например. Нет, не на отвесный ледник,  ты ведь не скалолаз.  В Крыму: уютный холмик, дикий пляж. Наевшись сладких помидоров, решил взобраться ты на кряж. Так, ради шутки и задора.

Идиллия стандартна: море тонет в лазури, горизонт дымится горами, песок   искрит золотом. Валуны  раскалены и антрацитово черны. Наверху, на горе, там, где в зелени  дорога, дребезжит молоковоз.

Здесь, на пляже люди  — в меньшинстве. Главные обитатели – крабы. И еще
ломаные, крошеные,
в трещинах, соленой водой расточенных,
акульи и лошадиные —
каменные зубы —  растут из морской пучины;
вгрызаются в равнодушного неба синеву,
надеются, что прорвут.
От натуги чуть не ревут.
Но не выходит: трещат по шву,
рассыпаются, падают в воду и снова растут.

Ты  стоишь на берегу, оглядываешь  скалистый пейзаж, похожий на древнее землетрясение, которое кто-то поставил на паузу,  и  не можешь надышаться соленым воздухом.

Запах моря…  Сколько ему миллионов лет?..
Еще некому было назвать прибой ласковым, а он уже репетировал свой “нежный шепот”.  Венцом творения еще был безглазый ланцетник,  а волны так же, как и сейчас,  отливали жидким золотом на солнце. Без единого свидетеля. Человеком и не пахло — только морем…

Но вот ты появился.

И ты наблюдаешь.

И ты запускаешь  бумажные самолетики сознания в те необитаемые времена.  И в будущее. И в галактики, затерянные на окраинах космоса, куда даже свет не долетает.  И в миры, которые меньше песчинки, и в кремниевые песчинки, которые  — ты создал —  сложнее созвездий.  Для этих самолетиков  нет границ, ни времени, ни масштабов.  Ты наполняешь ими всю вселенную. Они, как бабочки порхают в мертвом вакууме.  И все оживает.

И не зря ланцетник мучился в потугах эволюции.

Не зря триллионы закатов плавили пурпур о горизонт.

Не зря мармеладные осенние вечера  —  из года в год, из эры в эру —  превращали море в  перламутровое молоко.

Все становится не зря. Ведь появился тот, кто может это в себя вместить.
И бездна мертвых лет  и пустых километров прессуется в концентрированные брикеты знания в твоей голове.

И отливается в скульптуры со-знания.

Все обретает смысл. А ты — обретаешь личность.

II.

Ты размышляешь, всматриваясь в пустоту за небом…

Вдруг по ногам хлестнуло. Озорная волнушка дотянулась  до тебя своими пенистыми пальцами,  выкрала из-под пяток  горсть песка, которая расползлась в воде сверкающим млечным путем, и скрылась в глубине…

Догнать ее!

Делаешь шаг навстречу морю. Еще один. Колени уже щекочет резкий холод.  Он поднимается по телу,  смешивается с жарой от перегретого темечка,  вскипает бурлящим потоком в крови, и ты  срываешься с места. Несешься по отлогому блестящему песку, шлепая по волнам,  взбивая искры брызг.

В одно мгновение ты превратился из наблюдателя в участника. Ты больше не думаешь и почти не осознаешь. Ты просто дышишь,  просто со всего размаху прыгаешь в воду, просто
сочным, терпким зерном граната
прыснуло лето тебе в лицо.
И — утонул в изумрудном стаккато
хвойных иголок медовых лесов.
Вдыхая радугу ароматов,
рокоты волн, пыль звездных костров,
мчишь по дорогам Крыма горбатым
на мотобайке с подругой босой.
Поверишь? зима  суетная когда-то…
Серая, склизкая, выхлопная,
Офисной лампы синюшным квадратом,
с подогревом сидений,   с тугими подштанниками,
с кафешечками,
латтешечками,
охранниками…
Даже вспоминать не хочется.
Здесь все не так. Здесь  все живое…
Здесь у берега  ленивый холм-дикообраз, утыканный соснами-иглами,  свернулся клубком и, разморенный, спит на солнце.

Вот на этом-то холме ты  сейчас и будешь упражняться в бытовом альпинизме, а заодно срежешь путь до дороги.

Потому как: на сегодня хватит, пора домой: можно и обгореть.

III.

Ногу  на выступ, руку на  зацепку, подтянулся, прошел, держась за кусты. Дальше совсем полого. Отличная зарядка — не то, что эти унылые фитнесы.   Через пару минут пляж  далеко внизу, набегающую волну почти не слышно.  В можжевельниках настырно стрекочет цикада, у цветов деловито возятся шмели. Солнечный зной  густ как оливковое масло холодного отжима.

Вот ты вскарабкался на очередной валун, бурый и пористый. Он торчит огромной ржаной гренкой из  вздыбленного холодца холма. Ты так увлекся своей ловкостью,  что и не заметил, как забрался на внешнюю, почти отвесную  сторону гренки. Большой палец ноги залез в удобную дырочку. Другая нога пока болтается в воздухе. Рукой держишься за каменную кочку сверху. Вернее, не рукой, а двумя пальцами: больше не умещается.

На локтевую ямку щекотно  села бабочка. Свела вместе свои крылья, спрятав карие глаза.  Развела, блеснула перламутром…  И снова резко подняла крылышки. Как будто перезарядили автомат… Странная ассоциация…

Бабочка вспархивает и   улетает глубоко вниз, в пропасть под тобой, кружась и мелькая, как цветная бумажка.

Пропасть под тобой…

Да нет! Какая там пропасть! Ты можешь разглядеть травинку между камней на дне этой “пропасти”. Просто небольшой обрыв. Все в порядке: есть опора, есть зацепка. Нет причин для беспокойства… Несколько  секунд ты так можешь простоять без особых усилий.

Все, что нужно,  — второй ногой найти   еще одну выемку или выступ, и, как по лестнице, сделать шаг вверх. А рукой  взяться за следующую зацепку. Потом — опять полого. Все просто.

Пропасть под тобой…

Ты торопливо  хватаешь рукой гладкую скалу. Зацепок нет.
«Как неудачно… —  думаешь ты. —  Надо бы спуститься на шаг вниз”.  Надо бы… Но для этого придется присесть на ноге и отпустить рукой эту зацепку. Только как же ее отпустить, если именно благодаря ей ты и не падаешь?

«И что делать? » — ты в замешательстве.

Приятную  дремоту срывает с тебя порывом ветра,  как вуаль —  с глаз престарелой дамы.

Секунды идут. Левая рука, которая одними скрюченными пальцами держит тебя, начинает уставать.

Странная мысль мелькнула:  отменить нельзя. “Контрол-Зет” не нажмешь.  Ты не можешь сказать: «Ладно, не получилось, завтра еще раз попробую. Ну, лоханулся, ребят, ну бывает».  А ребята похлопают по плечу.

Нет.

Никаких ребят нет. Никто не смотрит на тебя. Никто не оценивает. Скале на тебя плевать. Она просто есть. И есть камни внизу. Ты осторожно — боком — еще раз наклоняешь вниз голову.  Ох, они острые! Об их углы разом  размозжится человеческий череп.

И ты стоишь один… Вернее, полувисишь, покачиваясь на ветру, как  флюгер, абсолютно один. Один на один со скалой, которой на тебя плевать. Ты  не можешь двинуться ни назад, ни вперед. И оставаться на месте тоже  уже  почти  не можешь.
Не можешь даже остановиться и перевести дух. Ведь для этого надо куда-то встать. А твоя правая нога болтается в воздухе,  рука скользит по гладкой вертикальной стене, а живот напрягается изо всех сил в тщетных попытках прильнуть к скале.

Невозможно двинуться. Но и не двигаться нельзя.   Логика дала сбой. “System Error. Error. Error” — высветилось бы у тебя на табло, если бы ты был компьютером. И ты бы перезагрузился.

Но и перезагружаться некуда.  Пару микросекунд ты думаешь: «Зачем я ввязался в это! Ведь только что все было так хорошо… Я загорал на пляже… Просто вернуть чуть-чуть назад! Хотя бы минуту!»  Ты думаешь это не словами, а цельным ощущением тупой боли, которая изломила все тело электрической дугой.

Но вернуть нельзя. Рефлексировать — не время. Тебя бросает в жар. Пульс в висках. Пытаешься сосредоточиться, сфокусироваться…

Максимальная концентрация.

Как выбраться!?

Вся кожа ощетинилась капельками пота.  Горло пересохло. Ты судорожно  шаришь рукой и ногой по скале.

Вдруг до тебя долетает женский смех.  Это девушка, с которой ты сегодня на пляже дегустировал местные  помидоры. Ты познакомился с ней пару дней назад, и у вас завязался роман.   Она и сейчас продолжает свой беззаботный денек  у моря с вновь прибывшими друзьями  —  всего в нескольких сотнях  метров от тебя.  От этого смеха запершило в горле: разные миры. Твой — несколько секунд, в которые надо принять решение.  Ее — целая жизнь. Мысль позвать ее на помощь даже не приходит. Ты — здесь, прилеплен к скале. Она — там, свободна и спокойна.

Но это все микросекунды. Главное –  найти зацепку.

Левая рука оказалась крепким парнем. Пальцы онемели, прямо ногтями вгрызаются в камень, но она и не думает отпускать. Правая берет с нее пример. Уже отброшены все нежности. Найти бы хоть малюсенький выступ —  ты вцепишься в него. Черт с ними — с ногтями,   синяками, одеждой. Ведь ты, легкомысленный индюк, полез в своих узких джинсовых шортах, новом персиковом поло и кожаных шлепанцах. Ты  думал: “Что там лезть! Срежу путь и заодно покажу девочке – да-да, все той же хохотушке с пляжа, —  что я тоже не лыком шит”. Она вроде альпинистка.  Может, все-таки позвать ее? Стыдно. Да и не успеет: минут 10 сюда карабкаться.

А вот уже начинает тянуть назад. Податься бы вперед – да некуда:  там скала.

Ты на все согласен, но от этого зацепки на камне не появляются. Мышцы задубели и гудят. Мозг рвется во все стороны.  Паника удушьем подступает к горлу. Еще чуть-чуть, и — конец.  Она началась бы давно, если бы сознание  так усиленно не было занято поиском выхода. Но выход не приходит.  Может, его нет? Это догадка медленно расплывается  страшным черным пятном.

«Как бесславно… как глупо, — мелькают мысли. — Неужели так —  раз – и все? Один неправильный шаг, одна ошибка – и сразу смерть. Никаких вторых шансов…  Никакого снисхождения. Никакой пощады…”

Никакой пощады! Ты чувствуешь, как капля пота катится от подмышки к ребрам.  Внутри в спине что-то мелко и часто стучит.  Это дрожь. Сейчас  выскочит наружу и охватит все тело. Не сдавайся! Сознание еще сохраняет остатки власти. Нельзя дрожать: от тряски упадешь. Нельзя сдаваться: внизу камни.

Закрыть глаза, открыть – и все прошло, и это был сон.

Не получится.

Расплакаться, как в детстве, прибежать к маме, обнять ее пышную гофрированную юбку. Она защитит от всех. Не-е-ет, не получится…

Отпустить пальцы, упасть как-то аккуратненько, на бочок, пусть руку сломав, проскочить на авось…  Не получится: внизу пустота в пять этажей и каменные углы. Если даже чуть ослабишь хватку, упадешь.  А если упадешь, разлетишься на куски.  Смерть…

— На по-о-о-о-мощь!  — нет, ты не закричал: голос пропал. И хорошо: не то, что кричать, даже дышать слишком глубоко нельзя: малейшее изменение положения тела – и равновесие потеряно.

Но что же делать? Что делать!? Что делать!!?

И тут ты чувствуешь самое страшное: предательски потные пальцы постепенно соскальзывают.

Очень медленно.

По десятой доле миллиметра в секунду.

Медленно, но верно.

Это конец.

Ты ничего не можешь: ни перехватиться, ни пошевелиться, ни крикнуть. Только ждать. Растягивать. Последние. Секунды. Жизни.

Последние секунды перед вечной чернотой…  Глаза вплотную упираются в бурую пупырчатую скалу, по которой стройной колонной ползут куда-то муравьи. С этим  ты и уйдешь.

Хотя нет: если упадешь лицом вверх, то пока будешь лететь и даже долю секунды, пока будет проламываться твоя затылочная кость  и даже, возможно, еще долю секунды, пока твой мозг будет упруго сжиматься, прежде чем  брызнуть на камни, как рыбьи потроха,  ты   успеешь увидеть небо…

Прозрачное, легкое, с белыми стрелами самолетов и игривыми чайками…

“Небо… Милое, любимое небо! Как я к тебе привязался за жизнь! Сколько надежд —  щурясь на твой ясный свет…
Оранжевые лучи упадут  на асфальт, на ребристый ствол липы под окном. Дождь прошел. Невмоготу сидеть дома. Вприпрыжку — на улицу, болтая портфелем. Свежие лужи. В них — твои облака.
А вот я  старик. На скамейке у дома.
Зябко. С тобой мы остались вдвоем.
Ты черно. Беспокойные белые искры…
свиваясь в вихри…
То ли звезды, то ли снежинки.
Ты всегда со мной”.

Старости не будет…

Подушечкой пальца ты чувствуешь едва заметное скольжение по поверхности. Сколько еще секунд жизни осталось? Скала не торопится тебя сбросить. Ты у нее на крючке. На крючке из собственных закоченевших  пальцев.  Животное внутри тебя неистово хочет  жить, вздувает синие вены. Ты ему не мешаешь.  Пусть. Но ты — уже сам по себе….

И потекли мысли о чем-то другом. О чем-то теплом и родном. О доме,  маме,  детстве. О деревне, о травинке, о поле желтых трав…

О бескрайнем море диких трав… пушистыми волнами по ветру…

О заброшенной ферме, поросшей колосьями, как остров в этом море, туда вы детьми забирались  в поисках клада.   О маме, отмывающей в тазике твои ноги от навоза. О бабушке, которая готовит уху напротив залитого жемчужным светом деревенского окошка с крестом посередине. Об обрубленном  — и все же зеленом — тополе у заводской стены. Они звенели — эти воспоминания — как хрустальные бокалы, полные ключевой  воды,  касаясь друг друга, теснясь, торопясь придти и пролиться, и впитаться в землю, и разбиться… и больше не возвращаться никогда…

Только тополь остался. Его крона на ветру, как солнечная рябь на море, вспыхивает тысячей огоньков-листочков, играет, мельтешит…  Тихо шелестит, как будто дышит. Это успокаивает. Он все дальше и дальше от тебя. И нет ничего вокруг. Он стоит одиноко в абсолютной бархатной черноте.

И только ветер откуда-то… И только крона отражает чей-то свет…

IV.

Ты всегда подозревал, что ты — вещь.

Изнутри себя этого незаметно. Но иногда некоторые неприятные факты, которые — на лицо, и никак от них не отвяжешься, приоткрывают двери.

Правда, ты их тут же с остервенением захлопывал, эти двери,  и старался быстро забыть то, что проглядывало в щелку. Но все же радость бытия после увиденного мутнела. И чем дольше ты жил, тем больше накапливалось этих теребящих воспоминаний о приоткрытых дверях. И даже в самые беззаботные деньки и даже  в самом неистовом смехе — оттого, может, и  неистовом — ты стал чувствовать привкус черноты.

Да, факты, которые — на лицо. Помнишь, как ты рассматривал в зеркало апельсиновую корку на щеках и непроходящие круги под глазами, когда тебе стукнуло 30?  Это был переломный момент.  Сознание еще живет в таких мечтах, как будто вечность впереди, а тело потихоньку начало скукоживаться. «Ты —  в самом расцвете!» — подбадривали окружающие.  Да, в самом расцвете. Но как раз после самого расцвета начинается увядание, и ты почувствовал, как зерно его уже проросло в тебе.

Это был первый раз, когда ты застыл на секунду перед приоткрытой дверью, прежде чем ее захлопнуть.

“Это была минутная слабость.  Со следующего же дня  я стал  заниматься физкультурой, хорошо высыпаться, и круги даже поблекли немного…  Затормозил процесс”.

Кто спорит? Конечно, затормозил. Ты отнесся к своему телу  как к объекту, —  к вещи, — за которой надо ухаживать. И правильно сделал. Только это и остается.

Но согласись, что после того дня, после того долгого (не свойственного вообще тебе)  разглядывания в зеркало своего лица, своего, но как будто чужого, не относящегося к тебе, как будто даже и не лица, а резиновой маски, согласись, что после того дня  краски жизни слегка потускнели необратимо. Да, в этом тоже сложно себе признаться: от мыслей о необратимости человек отмахивается, как от назойливых мух. Но если все же  взглянуть фактам в лицо: разве с тех пор ты хоть раз отдавался радостям жизни так же чисто и восторженно, как раньше? Разве тонул в мгновении? Разве в экстазах и оргазмах твоих теперь не ныла тихой болью, нота отстраненности?..

Однажды это странное ощущение вырвалось наружу и затопило тебя холодной ртутью. Помнишь? Триггером стала банальная невзаимная  любовь. Ты полюбил, а тебя — нет. И вот ты, отвергнутый и одинокий,  идешь по Арбату. Толпы людей вокруг, музыканты, трюкачи… играют, поют, рисуют, танцуют. Какой-то клерк в уличном кафе и белой рубашке убеждает некрасивую девушку. Алкаш с бугристым лицом просит у всех сигаретку. Самодовольные мужчины в черных костюмах обсуждают прибыль. Зазывалы зазывают. И так очень важно иметь хорошую машину. И так очень нужно сделать цветную татуировку. И все это — в воздухе, пахнет… как дурманящие лилии. И ты идешь среди толпы.

И выпал.

И плывешь… Сквозь. Никого не задевая.

Тебя нет в их жизни. А их — в твоей.

Стройные девушки с голыми ногами щебечут с подружками, проносятся мимо… Тебе и хочется протянуть руку, зацепиться,  но лица смазаны, фигуры липнут к фону, исчезают, едва показавшись… Все  ускоряется и начинает мельтешить. Людей уже не отделить одного от другого: они оставляют трассирующие следы в воздухе, срастаются в пестрый поток, цвета которого перемешиваются, как овощи в кухонном комбайне, и все сливается в  серую рябь…

Ты остановился.

Фокус сбился. Вблизи ничего не разобрать. Кольцо объектива съехало на метку “бесконечность”.  Что же ты видишь сквозь слои времени?

Только смазанный поток накатывающих и отходящих волн. Ничего живого…

Этих людей давно уже нет. И тебя нет. На смену вам пришли другие, такие же. Тоже увлеченно живущие, удрученно жующие, и все кафе заполнены, и бизнес процветает, и улица шумит. Что было раньше, неважно. Про нас не вспомнят. Еще через миг и про них не вспомнят…

Ты поднимаешь голову. Над Арбатом серой громадой висит  каменное лицо. Глаза его серьезны, а рот кривится в ухмылке. Зрачки пусты, как будто высверлены, и сквозь них проглядывает ледяное небо.
Оно молча смотрит на тебя… Оно увидело тебя.

Ха-ха-ха! Кто — оно? Ты неутомим в попытках одушевить  природу! Даже увидев мертвую сущность времени, ты и ее — мертвую — попытался впихнуть в человеческий облик.  В том-то и суть, что нет там ничего человеческого! Нет!

«Стоп, стоп стоп! — вдруг взбаламучиваешься ты, продолжая висеть на двух пальцах на скале. — Как это мертвую? Как это нет? Я всю жизнь чувствовал, что меня ведут, мне подсказывают — знаками, событиями.

Я не раз в этом убеждался: если идешь верным, своим, путем, то все делается к лучшему. У каждого события есть второе дно. Есть какая-то неведомая нам, параллельная дорога, параллельная история твоей жизни, более важная, чем просто факты.  Даже неприятности оказываются уроками на этой дороге, которые необходимо было усвоить, чтобы двигаться дальше.

Взять даже ту —  неполюбившую меня. Как я страдал! Но сколько всего я понял о природе любви! Мои примитивные представления о любви как о взаимной комплементарности обогатились пониманием двойственной ее природы: любви  животной и человеческой, их конфликта. Это дало мне другую глубину понимания человека и самой жизни.  Если бы этого всего не произошло, не было бы и следующей — уже взаимной — любви.

И так во всем. Вся жизнь — это поиск своего пути и усвоение уроков на нем”.

А это — сейчас происходящее  — тоже урок?

“Во всяком случае, так мне будет казаться, если выберусь…”

А ты надеешься выбраться? Правда? Как, интересно? Тебе осталось висеть еще пару секунд. Мы  с тобой их растягиваем этим диалогом до минут, но я не всесилен.

То, что ты много всего понял, благодаря трудностям, совершенно не означает, что тебе их специально подсовывали, чтобы тебя развивать. Просто ты их так использовал. Молодец! А кто-то не использовал. И они у него все равно были. Это второе дно появляется само, если твой мозг попутно обмусоливает какой-то вопрос. Здесь придет озарение или там,  неважно — дай только время и малейший триггер. То, что тебя кто-то ведет, это всего лишь твое внутреннее ощущение, без которого слишком уж страшно было б жить в мире, где в любую секунду можно упасть с обрыва.  Оно вшито в нас эволюцией. Еще древние танцевали у костра, стучали в бубен и придумывали мифы, чтобы хоть как-то справиться со страхом.

А твои нескончаемые  понимания всего и вся — самообман, развлечения, которые ты себе придумывал, чтобы не смотреть в глаза правде. Глянь со стороны: ты всю жизнь только и делал, что продирался сквозь слова, буквы. Усваивал смыслы, потом перерастал их, заменял другими, дополнял более совершенными.

Буквы, буквы, буквы… Слова, слова, слова.

Сколько всего понял за жизнь твой любимый Толстой? Какие изощренные концепции правильного проживания придумывал Достоевский? И что? Им это помогло (мы сейчас не о тиражах книг)? Они, может, живы? Или хоть на мизинчик для них было сделано исключение из законов материи? Нет! Один простудился и умер в бреду. Второй израсходовал свой организм на писательство, на доказательство божественного промысла, и тоже загнулся, харкая кровью.

Интересно, что они поняли в последнюю секунду? Думаю, на порядок больше, чем за всю жизнь. Или ничего особенного. Смотря как относиться: просто поняли, что перестают существовать. Навсегда. И все. И больше ничего.

«А мы не знаем, что с ними стало после смерти. Может, все у них сейчас хорошо…»

А ты смешной! человек…

Ты до последнего веришь. Сколько тебе не доказывай. Даже у самого случались прозрения, а все равно веришь.

Давай на пальцах. Ты когда-нибудь давил муху?

“А кто не давил? Но я не со зла…”

Не суетись. Никто тебя не обвиняет. Когда она залетела случайно к тебе в окно, ты хотел ей преподать урок?

“Нет”.

А чего ты хотел? Может быть, испытать ее?

“Она носилась по комнате, как угорелая. Я просто хотел, чтобы она мне не мешала”.

Правильно. И убил ее. А как же ее путь, предназначение? Может, она не так жила? Да тебе по барабану, как она жила. Просто зря она залетела в твое окно. И больше ничего. Ты для мухи выступил в качестве слепой силы природы.

“То есть я — муха?”

А в чем принципиальное отличие? Такой же физический объект. У мухи вышла неполадка с тобой, у тебя — со скалой.

Никаких уроков. Никаких подтекстов. Никакой магии. Все просто и поверхностно. До тошноты… Все остальное, мы, людишки, сами себе надумываем, чтоб жилось веселее, драматичнее и было не так страшно падать в мясорубку в конце конвейера.

Все искусство только тем и кормится, что ищет скрытые смыслы там, где нет ничего, кроме законов физики.

Мы все живем в коробочке, которую сами себе придумали, которой нет. Так же, как мы живем якобы под небом, на самом деле под бездной пустоты, якобы на твердой земле, а на самом деле — на несущемся в вакууме гигантском шаре. Это факты. Не отвлеченные, а самым прямым образом нас касающиеся. Но мы живем в своих условностях, ценностях, сообществах, культурах, субкультурах — во всем этом хламе, который просто жрет ресурсы мозга и плодит цветной туман.  И только когда вдруг сталкиваемся лицом к лицу с безжалостной и равнодушной реальностью, туман рассеивается и мы в ужасе разглядываем железобетонные конструкции, которые скрепляют этот мир, непререкаемые законы материи. Мы видим свои нелепые пальчатые тела, похожие на кляксы. (Почему такие? — Просто цепочка случайностей эволюции). Они висят в ужасающей бездушной пустоте. Но  даже и они нам не принадлежат. Потому что, мы — сознание, душа — всего лишь функция мозга этих тел. Такая же, как способность руки сгибаться. Не тела принадлежат нам, а мы — телам! Смешно, правда?  Мы, осознающие, бесконечные, свернуты в эту кляксу, мы ее функция. Мы практически не существуем в этом мире.

Твоя голова нестерпимо заболела,  щека бессильно прислонилась к скале, придавив муравьев, размазавшись, как тесто, с открытыми глазами. Рука еще продолжает цепляться. Большой палец ноги дрожит в каменной выемке.

Но и этого мало! Все обстоит еще горше! Ты не зря чувствовал себя вещью. Ты даже не представляешь, насколько ты был прав. Ведь это “я”, которое — сознание, которым ты чувствуешь, что существуешь, строго говоря, не является тобой. Это “я” соткано из проникшей внутрь тебя внешней реальности, все той же — мертвой и равнодушной. Она в тебе стала воспоминаниями, опытом, наложилась на твои гены, которые тоже внешни по отношению к твоей личности. Ведь твой геном — результат судеб твоих родителей, которых, как и всех остальных, как целофановые пакеты, носило по жизни.

То есть ты внешен по отношению к самому  себе.

“Что за чушь?!” — раздраженно перебиваешь ты.

Звучит как чушь, но это так.  Я тебе докажу. Давай проведем мысленный эксперимент.

Вот сейчас, здесь,  вися над пропастью, что ты выберешь? Предположим, я тебе даю шанс выжить. Только предположим. Кто я такой, чтобы распоряжаться твоей судьбой?! Это только эксперимент. Итак, ты можешь выжить, но не целиком.

Первый вариант: твой организм живет, ест, чувствует,  размножается, даже разговаривает. Для всех ты будешь жив: разницы никто не уловит. Для всех, кроме себя.  Не будет только маленького кусочка в лобных долях мозга — того самого “я”, наблюдателя, того, кто осознает. Некому будет знать, что организм ест, пьет и размножается.

Вариант второй: нет тела, нет языка, нет слов,  нет глаз, — ничего. Только осознание, что “я существую”. Чистое сознание.

Что ты выбираешь?

“И то, и другое никуда не годится, — возмущаешься ты. — Первый вариант равносилен тому, что меня бы клонировали, записали клону мои воспоминания,  он бы жил, а меня убили. Тоже никто, кроме меня, не заметил бы разницы. А второй… Хрен редьки не слаще… Наверно, второе лучше. Там-то меня просто не будет. А здесь, хоть и ущербно, но хотя бы сознание живет… Но как?… даже ничего не видеть…”

Хорошо, видь. Пожалуйста, можешь видеть. Будешь, как в компьютерной игре. Знаешь, там когда убивают, можно летать по пространству и подглядывать за другими, а они ничего не замечают. Такое подойдет тебе?

“Куда ни шло…”

Ха-ха! вот ты и попался!

“Почему это?” — ты насторожен и недоволен.

А воспоминания у тебя будут?

“Нет, наверно.  Это же чистое сознание. Воспоминания останутся вместе с клоном из первого варианта”.

Точно. А на каком языке ты будешь мыслить?

“Ни на каком. У меня же нет памяти. А значит нет слов, которые в ней хранятся. Наверно, чистыми образами…”

Образами? А они разве не должны храниться в памяти? Даже если ты будешь видеть (как мы договорились), ты не будешь запоминать увиденное. У тебя не будет в распоряжении памяти, а значит — никаких образов, знаков, символов…

“Постой! Но как же тогда? Это я тогда не видеть буду, а просто как видеокамера…  Нельзя ведь сказать, что она видит…”

Все правильно. Вот ты и сам дошел. Чтобы увидеть дерево (к примеру, твой любимый обрубленный тополь), надо иметь в памяти образы других виденных раньше деревьев,  найти сходства между старым и новым и налепить на новое табличку “дерево”, тоже выуженную из сарая памяти. Именно поэтому младенцы хоть и все видят, но ни черта не осознают: у них образы и слова пока только накапливаются в памяти. И какое совпадение: человек начинает помнить себя только с определенного возраста. А до этого он как будто и не жил, хотя тело ело, дышало и даже улыбалось маминому огромному лицу.

“Получается, чтобы осознавать, нужно интерпретировать, сравнивать. А чтоб было с чем сравнивать, надо сталкиваться в внешней реальностью и запоминать ее”.

Да, то есть пускать ее в себя, становиться ею.

“Что же тогда такое чистое сознание?”

Ничто. Видеокамера, висящая в любой точке пространства, которая видит все как есть, без интерпретации, без называния, без осознания происходящего.

“Сознание без осознания?..”

В том-то и дело! Твой внутренний наблюдатель, благодаря которому ты чувствуешь, что жив, сам не жив. Это вывих внешней реальности внутри некоего физического объекта. Это иллюзия. Тебе кажется, что ты существуешь. Вернее, даже не так. Внешней реальности кажется, что существуешь ты. Вернее, нет: ей не может ничего казаться: она же мертвая. Короче,  просто это какое-то странное завихрение физического мира, при котором он сравнивает одни свои части с другими внутри твоего мозга, но делает это не специально, а просто потому что так получилось. Так же, как лужа отражает небо не потому, что она так хочет, а просто такова структура воды. Ни лужа, ни небо не знают о своем соитии.

Побочным свойством  зеркала является то, что оно может отражать само себя, если перед ним поставить еще одно зеркало. Так же  у завихрения, которое мы называем сознанием, есть побочное свойство осознания самого себя, благодаря которому нам кажется, что мы существуем. Ясно излагаю?

Ты в ошеломлении смотришь сквозь скалу, в произвольную точку пространства, в ту точку, где, по твоему мнению, нахожусь я.

Но не переживай! У всего есть свои плюсы. Зато умирать не страшно. Все равно тебя и не было. К тому же ты прекрасно знаком с этим состоянием.

“С каким?” — еле слышно спрашиваешь ты.

Небытия. В нем нет никакой тайны. Тайна есть в жизни, в этом странном завихрении. А смерть — очень естественное состояние. Тебя не было миллиарды лет. И ничего: ты вроде не расстраивался. Просто некому было расстраиваться. Да и сравнивать было не с чем. Интерпретировать-то ты не мог.  То есть в принципе, может, ты и был — в виде чистого сознания, но, как мы только что выяснили, это все равно что и не был. Это одно и тоже. Если тебе так больше нравится, то ты был и будешь всегда в виде чистого сознания. Да и не только ты. Весь мир, каждая его произвольная точка, можно сказать, —  чистое сознание.

“Что!? — ты побелел и кричишь на меня уже почти вслух. — До чего ты договорился?! Ты сам себе противоречишь! То у тебя вселенная мертва. То, выясняется, она  жива в каждой своей точке!”

Не кипятись. Я-то чем виноват? Ты сам следил за логикой. Все железобетонно. Это не я. Это вселенная сама себе противоречит. А кто я такой, чтобы противоречить самой вселенной? Я только констатирую.

“Да, кто ты такой!? — ты разъярен и побагровел. — Кто ты вообще такой!? Почему ты со мной разговариваешь!? Что делать со всем этим ****ецом!?”

Тихо. Выдохни. Ишь разошелся! Мы с тобой как-никак на страницах текста. Все должно быть чинно, благородно. А ты материться удумал. Чего вылупился? За правду все принял? Ну что ты! Неужто в жизни ты пустился бы в рассуждения, если б повис над пропастью? Сам посуди. Не до того. Оно так, для красоты, для понимания вставлено. Для читателя больше, не для тебя. Мы же сами с тобой страницу назад постановили, что искусство — вранье, выдумывает на пустом месте всякие глубины. Вот и мы с тобой  —  не исключение.

А тебе что делать, я не знаю… Посмейся. Оно, говорят, от всего помогает, от болезней даже.

V.

И ты засмеялся. Неистовым хохотом, в котором ничего уже не осталось ни горького, ни человеческого. Ты все осознавал, но это тебя больше не беспокоило.

В жерло клокочущего хохочущего вулкана валились с полок все прочитанные книги (особенно изящно летели, расфуфырив страницы, как бабочка крылья, жирные томики Толстого); фильмы Бергмана — прямо вместе с телевизорами, на которых вдумчивые лица курили и хмурились, — падали с плеском в змеящуюся лаву; за ними, перемигиваясь и бряцая, нескончаемым потоком  зеркальных осколков посыпались слова; потом образы — переливающимися облаками цветного тумана,  который испарялся, даже не успев коснуться лавы. Потом выпал из кармана страх и сгорел.

А потом ты отпустил руку.

Одно жалко. Впервые вылезши из кокона выдумок, со всей возможной резкостью увидев первозданную реальность, ты ни с кем не смог  поделиться этим знанием.

Из поколения в поколение люди продолжают купаться в иллюзиях. Рождаются и проживают свою жизнь в пестрых декорациях, построенных на жерле хохочущего вулкана. Перекрашивают их, строгают, аккуратно замазывают щели между досок, чтобы, не дай бог, дымок из жерла не просочился. И вся хитрость состоит в том, что для человечества в целом это вполне приемлемо: оно живет так тысячи лет. А вот для отдельно взятого человека приготовлен сюрприз —  его  персональная последняя секунда. В эту секунду, когда он уже выброшен в люк в полу и летит в жерло, и ноги уже обуглились, он наблюдает настоящий мир — одну лишь только секундочку. А если успеет еще задрать голову, то увидит извне и свою жалкую деревянную карусельку, в которой  провел всю жизнь.

Но это ничего не изменит. Как ловко придумано! Как признание гангстера жертве, которую он сейчас прикончит. Хотя кем придумано?… Похоже, я заразился от тебя привычкой одушевлять мертвое…

Ладно, приятно было пообщаться с умным человеком. Жаль, что все так сложилось. Пора и закругляться. Хотя… погоди-ка…

VI.

Горизонт стелется дымкой по ветру. Как высоко ты летишь…
Гребни волн сбиваются в километры — полосы белых кострищ.
Волны гасят друг друга — и бездна
проблёскивает в воде,
когда луч белёсый  и пресный
Находит там свой предел.
Снег процеживает пространство.
Летишь все выше, быстрей.
Какой год уже этих странствий?
Давно — ни земли, ни людей.
Истлевает и небо,  и море.
Только звезды свистят  в черноте.
Сейчас и они сольются  в узоре —
в белых россыпей пустотел.
вот узор превращается в стрелы,
Окружая тебя в тоннель,
вот из стрел  облака вскипели:
ты — быстрее, чем свет. И цель
впереди тебя манит
через времени ткани.
С предельным  вниманием
Ты стремишься к касанию…

Ты ее узнаёшь. Ни с чем не спутать.
Это то тепло, что июльским утром…
Это отражение, что  светилось
в луже помойной битых  бутылок.
Это тот свет, что на кроне тополя
пел, хоть и все чернота схлопнула.
Это то чувство, которое с детства
жило в тебе, с мышленьем соседствуя.
Какая же чушь — все, что было сказано:
нелепые смыслы корявыми фразами —
в битых стекляшках дробление истины.
Истина здесь: невыразима, немыслима.
Столько всего на нее наслоилось:
сколько грязи, словесного силоса…
Но ведь ты знал все с раннего детства,
когда на коленях стоял рядом с креслом.
Как все чисто теперь! Как все честно…
Все измышления неинтересны.
Больше совсем ничего и  не надо.
Слиться со светом. Ты уже рядом…

Где-то под волнами ноет спина,
гулко стучат молотками  виски,
угловатый камень впивается в зад.
Мышцы нервно сжимают рывки.
Солнце огромной белой вмятиной зияет в глаза.
Ты, щурясь, поднимаешь голову. (В синем небе кричат чайки).

Инстинктивно трогаешь затылок — сухо. Немного болит. (В лазурном улыбающемся небе смеются и играют чайки).

Ощупал грудь, живот. Только копчик ноет. (В живом трепещущем небе, разгоняя крыльями акварель синевы, воркует и кружит пара влюбленных чаек).

Пытаешься встать. Получается! Только голова гудит, как от солнечного удара. Оглядываешь тело. Все на месте.  Персиковое поло даже не испачкалось.
Ты стоишь на каменной полке всего лишь двумя метрами ниже “скалы”, на которой висел. Можно дотянуться до нее рукой. И не такая уж она и отвесная — со стороны. И полки не видно было, потому что смотрел-то ты не прямо вниз, а под углом…

Внизу простирается живописный обрыв с камнями и можжевельниками, плавно уходящий к морю, которое все так же гоняет сверкающие звездочки по своей равнине. (А над морем — чистое, вибрирующее своей синевой до ряби в глазах, бесконечно глубокое и неизъяснимое, бесконечно равнодушное и одновременно доброе и живое, бесконечно пустое и одновременно наполненное игривыми чайками и самолетами и древним свежим морским ветром — небо).

От полки отходит пологая тропинка вниз, к пляжу, поросшая мохнатыми фиолетовыми колосками.

Ты спускаешься по ней к берегу и идешь,  медленно загребая песок в сандалии. К морю.

На глянцевом черном камне, спиной кита торчащем из воды,  лежит твоя подруга. Оперлась на локоть, откинула белую короткостриженную голову и слегка расставила загорелые аппетитные ноги. Какой-то толстяк в застиранной футболке возится около нее с фотоаппаратом.

Из рюкзака  рядом с пляжным полотенцем краснеют два  спелых помидора.

— Чего вернулся? Это ты смеялся? — не поворачивая к тебе лица, спрашивает она.

Ты молчишь. Она и не ждет ответа. Она занята позированием. Ты садишься на полотенце, берешь из рюкзака помидор и машинально откусываешь огромный кусок. Красно-зеленые зернышки в мокрой оболочке падают на твое поло, оставляя на нем продолговатый след.

“Все-таки испачкалось, придется стирать,” — думаешь ты.