Лот

— Ох, ребятки, хоть у вас прохладно, — Михаил Аркадьевич сидел на обтянутой клеенкой скамейке и обмахивал вспотевшее лицо синей папкой. Пот все еще стекал по лысине, формой и цветом напоминавшей распластанный от темечка до лба коровий язык, но становилось легче, кафель приятно холодил затылок.
— Недавно чиллер отремонтировали. А то уж больно засмердело, — ровно, как двигатель самолета, пробасил Глеб.

Михаил Аркадьевич не смотрел на собеседника, лень было размежить слипшиеся веки. Да, он и так знал, что Глеб по обыкновению тупо смотрит перед собой и ответы выдает почти автоматически.

Нужно было договариваться о непростом деле, но Михаил Аркадьевич не чувствовал в себе сил. Живот мирно висел между широко расставленных ляжек, подобно гигантской свинцовой капле. Ноги гудели от длительной прогулки по раскаленному асфальту.

— Я ведь к вам не просто так зашел, — начал Михаил Аркадьевич. – Нужен лот.
— Правила вы знаете. Без напарника я никакие дела не обсуждаю.

На этот раз Михаил Аркадьевич все-таки приоткрыл глаза и сразу зажмурился снова, наткнувшись на короткий и неприятный, как тычок под ребра, взгляд. Бычий лоб и белесые глаза делали внешность Глеба зловещей. Михаил Аркадьевич только порадовался, что Глеб не имеет привычки смотреть в лицо собеседнику. Мельком брошенный взгляд лишь подтверждал ненамерение Глеба вести деловую беседу.

— Похвально. Такая верность товариществу. А где он сам-то?
— В мертвецкой. Колдует.
— Что?
— Да, там один после аварии. Всё в кашу. А родственники уперлись, не хотят в закрытом гробу хоронить.
— Так чего они здесь-то…? Обратились бы в агентство, там все-таки профессионалы.
— Яша – мастер.
— Долго продлится-то? Дело серьезное, кроме шуток…
— Успокойтесь, Михаил Аркадьевич. Схожу, узнаю.

Михаил Аркадьевич услышал как по кафелю скрипнули металлические ножки стула и слегка встрепенулся от неприятного звука. Он открыл глаза, Глеб молча стоял перед ним и смотрел куда-то за плечо Михаила Аркадьевича. Кряжистая фигура санитара, казалось, наполнила собой все помещение. Михаилу Аркадьевичу стало не по себе. Это было странно, но Глеб походил на лакмусовую бумажку, стоило ему где-то появиться и пространство окрашивалось в определенный цвет, как правило, довольно мрачный.

— Так, я здесь посижу, подожду, — залепетал Михаил Аркадьевич.
— Чаю выпейте, — пробасил Глеб. Тон голоса не подразумевал возможность отказа, но Михаил Аркадьевич попробовал увильнуть.
— Да ну. Жара такая! И вас обременять…
— Жажду утоляет. Чайник горячий еще, — Глеб вышел, а Михаил Аркадьевич послушно поплелся к столу, на ходу размышляя, откуда у Глеба такая сила убеждения и знает ли он сам о ней. «Конечно, знает, — решил Михаил Аркадьевич. – И пользуется, подлец!».

Михаил Аркадьевич кинул в алюминиевую кружку жменю заварки, залил кипятком. Пока распускались и шли ко дну листья чая, он открыл белую фанерную тумбочку в поисках сахара. Это была слабость Михаила Аркадьевича, даже в зеленый чай он добавлял две-три ложки, что вызывало почти презрение со стороны некоторых его коллег. Однако почти сорок лет журналистской практики отучили Михаила Аркадьевича от эстетизма и приучили к потаканию собственным капризам. Два кусочка коричневого сахара одиноко лежали на полке тумбочки, убранные в пластиковый пакет с зип-локом.

«Глеб и Яша, конечно, мерзавцы, но хотя бы гигиену соблюдают» — думал Михаил Аркадиевич, помешивая чаек. – «Хотя почему бы не завести сахарницу?»

Пар от горячего чая обжигал Михаилу Аркадьевичу ноздри, всякий раз когда он подносил кружку ко рту, а сам напиток вовсе не утолял жажду. Михаил Аркадьевич млел и таял. «Очередное издевательство. Как я их только терплю? Мне собраться нужно, сосредоточиться, а я расслаблен, как купчиха у самовара. Наверняка, Глеб так и рассчитывал. Удивительно! Люди с трупами работают, а так в психологии разбираются!» — мысли Михаила Аркадьевича отяжелели и неуклюже ворочались в голове, на лице и лысине снова выступил пот, да еще больше чем прежде. Михаил Аркадиевич отчетливо видел крупную, прозрачную каплю, ползущую, как футуристический японский танк, по носу. Она замерла на кончике, набухла и оторвалась. Михаил Аркадьевич сморгнул, но пот попал под веки, глаза резало, вдобавок взор застелила влажная пелена, лампочка под потолком теперь была окружена радужным сиянием, как в душевой бассейна. Что-то происходило, но Михаил Аркадьевич никак не мог понять что. «Перегрелся, наверное, жара-то какая!». Но в помещении было прохладно. «Все этот чай!» — Михаил Аркадьевич оттолкнул от себя кружку и с удивлением обнаружил, что она почти пуста. – «Сколько же я здесь сижу?». Он посмотрел на часы, стрелки не двигались, но время шло – это точно, а санитары не шли. «Как-то все странно» — Михаилу Аркадьевичу стало не по себе. – «О чем я думаю? И почему все так замерло? Всё как будто бетоном залито!». Нужно было встать, пройтись, разогнать странное наваждение. Он уже подался всем туловищем вперед, но дверь открылась и в комнату вплыли Глеб и Яша. Как две белые тени они распластались по стене, скользнули от косяка к центру стены, набухли, как мыльные пузыри и – бульк! Оказались прямо перед очумевшим Михаилом Аркадьевичем.

— А, баба Миша! – скрипучий голос Яши стряхнул с Михаила Аркадьевича пелену морока. Он сразу осознал, где он и с кем. Издевательское «баба Миша» всегда ранило самолюбие Михаила Аркадьевича, в его фигуре и манере действительно было что-то женское, и Яша с безжалостной точностью школьного хулигана приметил это и не забывал.
— То-то я думаю, Глеба прибежал – вурдалак у нас, вурдалак. Теперь вижу о ком, — Яша криво улыбался и справа от носа образовывалась длинная вертикальная складка.
— Здравствуй, Яков, — сказал Михаил Аркадьевич и в тысячный раз оглядел нескладную угловатую фигуру, узкие плечи, впалые серые щеки, троцкистскую бородку, оскаленные неровные зубы. Яша был почти омерзителен Михаилу Аркадьевичу, но больше всего, и при этом тайно, его бесили продолговатые очки на Яшином носу. Как будто, Яша специально надевал их, чтобы придать себе интеллигентности, замаскировать низменность и подлость своей натуры.

Яша сделал шаг к Михаилу Аркадьевичу, навис над ним и изогнулся дугой. Михаилу Аркадьевичу показалось, что согнутая шея подпирает потолок.

— Ну, зачем людей от работы дергаешь? – улыбка не сходила с Яшиного лица. – У меня, вишь, клиент. На джипе под фуру влетел…
— Я рассказывал, — пробасил Глеб.
— Понял. Тогда ты, баба Миша, расскажи, с чем пожаловал?

Михаил Аркадьевич отер ладонью пот с лица, открыл рот, но ничего не сказал. Перед ним никого не было. То есть стояли и Яша, и Глеб, но их как будто не было, просто две фигуры, нарисованные на холсте, как очаг в каморке папы Карло. Михаил Аркадьевич заморгал и покачнулся на стуле. Яша цепко ухватил его за локоть.

— Что это с ним? – резко скрипнуло в воздухе.
— Не знаю. Нормальный был.
— Алло!

Холодная сухая ладонь несильно шлепнула Михаила Аркадьевича по лицу. Яша пристально смотрел ему в глаза. Вдруг веки его сузились, верхняя губа подтянулась к носу.

— Ах ты, сука! – ногайкой хлестануло слух Михаила Аркадьевича.

Яша подорвался к тумбочке, распахнул дверцу.

— Сахар где?
— Что?

Глеб сделал шаг к столу, заглянул в кружку Михаила Аркадьевича.

— Чай с сахаром пили?
— Да, там два кусочка было, — Михаил Аркадьевич весь сжался, ему почудилось, что сейчас его начнут бить. – Если это последний, я в магазин схожу. Не нужно так нервничать.
— Ой, дурень! — Яша журавлиными шагами прошел к скамейке и сел на нее.
— Как у вас самочувствие, Михаил Аркадьевич? – басил Глеб.
— Ничего. Странно как-то, — только сейчас он обратил внимание, что и «вы» и «Михаил Аркадьевич» звучит в устах Глеб даже более издевательски, чем Яшино «баба Миша». Почему он раньше этого не замечал? – Да, что происходит-то?
— Скоро узнаем, — Яша вытянул ноги и привалился спиной к стенке, словно ожидая занимательное представление.
— Вы, Михаил Аркадьевич, по кислоте, значит, прикалываетесь? – Глеб все не отходил, так что Михаилу Аркадьевичу приходилось смотреть в его живот.
— О чем ты? Ничего я не прикалываюсь…
— А зачем Яшино ЛСД скушали?
— Как?
— Вот так, Михаил Аркадьевич.
— Готовься, баба Миша, поплавать в мелководье своего подсознания.
— Почему мелководье? – Михаилу Аркадьевичу стало вновь стало обидно, даже его подсознание не вызывало уважения у этих мерзавцев.
— А откуда глубине взяться? – не унимался Яша. – Но ты не переживай, и в лужах люди тонут.

Видимо, это заявление должно было успокоить Михаила Аркадьевича, но ничего подобного.

— Я до дома-то дойти смогу? – нужно было отбросить обиды и как-то выбираться. Михаилу Аркадьевичу даже почудилась лестница, спущенная за ним в это подземелье, но теперь он понимал, что верить глазам нельзя.
— А живете вы где? – Глеб успел налить себе в чашку кипятку и спокойно попивал его, стоя в сторонке.

Михаил Аркадьевич открыл было рот, но решил не сообщать своего адреса.

— Ладно, такси вызову, — пробормотал он.
— Такси, такси, вези-вези, — фальшиво пропел Яша.
— Я завтра зайду, прямо с утра, — Михаил Аркадьевич огляделся в поисках своей папки.
— Не, не прокатит, — Яша, казалось, пришел в бодрое расположение духа, глядя на растерянного Михаила Аркадьевича.
— Почему?
— Мы на сутках. Завтра другая смена, послезавтра тоже, — Глеб не знал насколько безжалостными показались эти слова Михаилу Аркадьевичу.
— Через три, короче заходи
— Невозможно. Послезавтра материал должен выйти…
— Что за материал, баба Миша?
— Я и зашел поговорить, — Михаил Аркадьвич изо всех сил пытался собрать мысли, интуитивно он уже осознал, что решать вопрос придется здесь и сейчас, но теперь неясно было с чего начать. «Прорвемся» — мысленно ободрял себя он. – «И не в таких условиях работать приходилось». Хотя, конечно, ничего подобного в его жизни раньше никогда не случалось.
— Ага, зашел. Где это тебя научили по чужим тумбочкам лазить? – в голосе Яши снова зазвучали злобные нотки. – Даже в общаге у нас такого нет.

Сколь бы ни был рассеян Михаил Аркадьевич, но понимал, что с такого разговора нужно съезжать как можно быстрее, иначе все дело сорвется.

— Я, кстати, давно тебя спросить хотел, — как ни в чем не бывало начал Михаил Аркадьевич. – Ты ведь хорошо зарабатываешь, учитывая эти… леваки, что ты в общаге-то жмешься? Снять-то легко мог бы что-нибудь, да даже купить.
— Эх, баба Миша, четвертая мировая не за горами, сейчас собственностью обрастать нельзя.
— Четвертая? Ладно, пускай, но деньги-то в первую очередь фантиками станут. Или ты золотые слитки скупаешь?
— Не твое дело, — резко ответил Яша.

Михаил Аркадьевич понял, что попал в точку, и порадовался, что разум еще при нем.

— Давайте, о деле уже, — вовремя вставил Глеб.
— Да, конечно…
— Только прежде чем ты варежку раскроешь, учти что на этот раз из нее должна литься правда, чистая как лазурь, — Яшино раздражение было не так легко рассеять.
— А в чем собственно дело?
— Собственно в том, что ты в прошлый раз наплел.

Глеб злобно хмыкнул, видимо, поняв, к чему клонит Яша.

— А что в прошлый раз?
— Ты говорил, подпольный бордель снимаем. Мы тебе такую покойницу нашли, подшаманили её, приодели.
— Скорее прираздели, — подхватил Глеб.
— Ага. А ты к ней в фотошопе какого-то жирдяя пририсовал и статейку тиснул, как там Глеба?
— Подпольный разврат прокурора.
— Ну, что ж, такой заказ поступил, пришлось…
— Не-не-не, я второй раз сидеть не собираюсь, — Яша даже встал со скамейки. – Ты знаешь, как я тебя люблю, баба Миша, но под статью за эту любовь идти мне не охота. Так что все как есть выкладывай, иначе в следующий раз войдешь сюда только в виде тела.

Михаил Аркадьевич набрал в легкие побольше воздуха, потер ладонями ляжки. Извернуться и грамотно соврать он сейчас не мог, хотя и не особо верил в Яшины угрозы, все-таки деньги он платил очень хорошие.

— Нужен лот, — начал Михаил Аркадьевич. – Мужчина, за пятьдесят, без родных и близких, потому что лицо будет крупным планом, чтоб никто не узнал и не предъявил, по возможности, без очевидных следов пагубных привычек…
— То есть бомж с лицом профессора? – скептический настрой Глеба несколько сбил Михаила Аркадьевича с толку.
— Ну почему обязательно бомж?
— Нет, ты давай-ка в самую суть, — прервал Яша. – Зачем?
— Ребят, а оно вам надо? – сделал попытку Михаил Аркадьевич. – Меньше знаешь…
— Вот хрен тебе! Рассказывай, что мутишь.
— Ладно, — спорить не было смысла, да и стены вдруг окрасились в теплый бардовый цвет, очень располагавший к задушевной беседе. – Короче говоря, нужен самовыдвиженец. Выборы на носу.
— И на кой он сдался?
— Ну как? Показать, что люди хотят перемен, готовы взять управление, есть гражданская активность…
— Ага. На гражданскую активность у нас способны только трупы, — Глеб явно повеселел.
— Слышь, баба Миш, может в тебе мой сахарок говорит? Ты что мертвеца в депутаты выдвинуть решил?
— Нет, конечно! – стены дрогнули и начали терять доверительный оттенок, нужно было скорее его вернуть. – Имени его в бюллетенях не будет. Просто статья в газете, что, мол, есть такой самовыдвиженец, от такого-то района. А потом еще статья, что внезапно выбыл из гонки, но это уже детали вам они не важны.
— От нас, что конкретно требуется?
— Как обычно. Тело. Фотосессия. Надо, чтобы за трибуной стоял, речь толкал.
— Да ну, заканчивай! – Яша махнул рукой. – Во-первых, из морга тело выносить не будем. Во-вторых, у меня, конечно, покойнички как живые в гробах лежат, но тут… У него ж, глаза открыты должны быть, мимика меняться. Не реально. Лучше живого найди, актера какого-нибудь…
— С выносом никаких проблем, — возразил Михаил Аркадьевич, несмотря на видимое упорство, он уловил в интонациях Яши колебание и любопытство. – Трибуну, зал, слушателей – это все мой редактор сделает, главное чтоб фото на белом фоне было. Думаю, это не сложно. Ну а вторая часть полностью на тебе, Яков. Ты же художник, в своем роде, вот и твори. Нужно-то всего – одна фотография с выступления и один крупный план, лицо, чтоб под ним биографию дать. Главное сейчас определиться, подходящий лот есть?

Яша с Глебом переглянулись. На лицах санитаров заиграла одинаковая улыбка. Михаилу Аркадьевичу почудилось, что Глеб и Яша на самом деле один человек, который разделился на две части, чтобы снять внутренние противоречия и обрести вечно недостающую индивидууму гармонию. Мысль до того понравилась Михаилу Аркадьевичу, что он решил было думать ее и дальше, но его прервал веселый скрип Яшиного голоса.

— Как думаешь, Глеба, запустим Иваныча в большую политику?

Глеб только коротко хохотнул.

— Поднимайся, баба Миша, идем кандидатуру осматривать.

Михаил Аркадьевич с неожиданной легкостью поднялся со стула. Ему показалось, что он даже немножко пролетел над полом, едва касаясь его носочками ботинок. Подлетев к двери, Михаил Аркадьевич обернулся и с удивлением обнаружил, что санитары смотрят на него сверху вниз, а Яша к тому же мерзко хихикает.

— Вы, Михаил Аркадьевич, до самой мертвецкой на пузе ползти собираетесь?

Сначала он не понял слов Глеба, но потом вдруг осознал, что вовсе не парит по комнате, а постыдно корячится на кафельном полу. Покряхтев, попыхтев, Михаил Аркадьевич поднялся, ни Глеб, ни Яша не шелохнулись, чтоб помочь ему. Тут перед Михаилом Аркадьевичем возникла новая проблема: нужно было выйти в коридор. Дверь была прямо перед глазами, но чуть правее шов между кафельными плитками сильно раздвинулся, открыв черный проем. Шагнуть в него было страшновато, но так можно было срезать пару метров.

— Хорош тупить, шагай, — Яша слегка подтолкнул Михаила Аркадьевича к двери и проем моментально захлопнулся.

Шаги санитаров гулко отдавались в сжатом пространстве коридора. Неожиданно Михаил Аркадьевич заметил, что к ритму шагов вдруг подключились духовые инструменты, за ними вступили струнные, а главную тему заиграл орган. Михаил Аркадьевич не узнавал симфонии, но она странным образом гармонировала с ритмом его сердцебиения, что придавало музыке окончательную завершенность. Он слышал нечто идеальное, настолько соответствовавшее его вкусу, настроению и даже чему-то невысказанному, что становилось все сложнее сдержать восторг. Михаил Аркадьевич с ужасом осознал, что еще секунда и он захохочет. К счастью симфония оборвалась, когда Глеб открыл дверь мертвецкой. Михаил Аркадьевич шагнул через порог, оставив санитаров за спиной. Абсолютная, мертвая тишина поглотила его, ватой заткнула уши. Посреди мертвецкой стояла белая ширма, за ней на просвет угадывались очертания стола и тела на нем. Над столом нависала большая операционная лампа. Михаил Аркадьевич медленно подходил к ширме, слыша, как скрипят его ботинки. Он подошел вплотную и отодвинул ширму, но за ней оказалась еще одна ширма, Михаил Аркадьевич отодвинул и ее, за ней висела тонкая, почти прозрачная занавеска, стоило протянуть руку и она отъехала в сторону, открыв доступ к совсем тонкой пелене, которая растворилась от первого же прикосновения. Михаил Аркадьевич встал сбоку от стола и некоторое время разглядывал накрытое белой простыней тело. На лбу снова выступила испарина, хотя в мертвецкой было прохладно. Двумя пальцами он ухватил краешек простыни и потянул на себя. Ему открылось простонародное землистое лицо, с немного обиженной гримасой и седой щетиной. Небольшой низкий лоб, мясистый нос, квадратные скулы, упрямо сжатые губы – все настолько соответствовало ожиданиям Михаила Аркадьевича, что первое время он не мог оторвать взгляда от покойника. Спустя пару минут, он облизнул пересохшие губы и тихо спросил:

— Кто такой?
— Иван Иваныч, — ответил Яша.
— В смысле? Неопознанный?
— Нет. На самом деле так зовут.
— Он с документами поступил?
— Типа того. Говорю же, баба Миш, кандидатура прямо для тебя. Ни родных, ни близких, при этом честный человек. Жил себе одиноко, а потом взял и помер.
— Откуда знаете? – Михаил Аркадьевич все не отрывал взгляда от покойного.
— Он у нас лежал в неврологии. Успели познакомиться, — Глеб как будто не договаривал чего-то, но Михаилу Аркадьевичу не хотелось разгадывать тайные замыслы санитара.
— Ага, — продолжал Яша. – Ползал тут, ползал, мы с Глебой его вообще за рептилию считали, а он подличился, выписался, а через пару недель как мужик помер.
— В каком смысле? – Михаил Аркадьевич впервые взглянул на санитаров и удивился, насколько незначительными и мелкими они были в сравнении с трупом на столе.

Глеб подошел и откинул простыню до самого паха. Чуть ниже груди покойного отчетливо виднелись три черных отверстия в форме неправильных треугольников в обрамлении клякс зеленки.

— Зарезали его в подворотне.
— Кому же он нужен? – удивился Михаил Аркадьевич.
— Никому. Небось, нарколыга какой-нибудь запорол, из-за мелочи в карманах, — Яша тоже подошел к столу.
— Да вы что?! – Михаил Аркадьевич почувствовал как рушится его идеал. – Это ж криминальный труп. Наверняка дело открыто.
— Ага, открыто. Уже и следак приходил.
— Так, что ж вы меня морочите?
— А ему заключение пока никто не выписывал, — со значением сказал Глеб.
— Да какое ж тут заключение? Три ножевых! – одурачить Михаила Аркадьевича было не так просто, даже в таком состоянии.
— Эх, невнимательный ты, баба Миша. Вот сюда глянь, — Яша ткнул пальцем в кляксу зеленки.
— И что?
— А то, что его к нам доставили живого. Даже откачали вроде, в интенсивную перевели, а под утро у него внутреннее кровотечение открылось, ну и…
— Как мужик помер, — в голосе Глеба звучали редкие нотки уважения.
— Что с того-то? – Михаил Аркадьевич продолжал недоумевать.
— Не врубается, — грустно пробасил Глеб.
— С того то, что это ты здесь на моей кислоте кайфуешь, а следак сейчас за голову хватается, как ему глухаря на отдел не повесить.

Михаил Аркадьевич смутился от напоминания о нечаянной краже, к тому же никакого удовольствия он не испытывал, даже наоборот.

— Продолжай, — только и сказал он.
— Мы, за отдельную плату, нарисуем заключение, что умер Иван Иваныч от сердечной недостаточности, мол, пост операционный шок или сердечная недостаточность, вызванная анестезией, не важно. Тогда у следака на руках будет не убийство, а тяжкие телесные. Въехал теперь?

Михаил Аркадьевич кивнул:

— А поскольку заявления от потерпевшего нет, то и дела никакого нет.
— Гляжу, ум-то к вам вернулся, Михаил Аркадьевич, — Глеб довольно улыбался.
— Теперь, баба Миша, давай за бабки потрещим.

Михаил Аркадьевич протянул Яше синюю папку:

— Там два конверта. Как обычно, плюс за сложность и ответственность. Еще треть будет за заключение.

Яша взял папку и они с Глебом отошли в сторону. Раньше Михаил Аркадьевич никогда бы не позволил санитарам открывать папку, но сейчас ему стало страшно до безразличия ко всему. Ловкость, с которой они распылили в воздухе убийство, неожиданно потрясла Михаила Аркадьевича. Он повернулся к трупу и снова посмотрел в его лицо. Прежнего восторга уже не было. Зато страх разрастался все сильнее, он давил и одновременно очищался, переставал быть страхом по поводу, и грозил перерасти во вселенский ужас. Михаил Аркадьевич ухватился за край стола, чтобы не повалиться на пол. Он физически ощущал давление и это был уже не страх, а некая сила, которая лишь сейчас приняла форму страха и норовила прорвать сознание Михаила Аркадьевича. «Нет. Не только сейчас» — судорожно соображал Михаил Аркадьевич. – «Не сейчас она приняла форму страха. А всегда принимала!». Михаил Аркадьевич понял, что все, чего он когда-либо боялся было этой силой, которая сметала и деформировала его личность, вела на коротком поводке и заводила в мрачные тупики на короткие передышке, чтобы снова давить и плющить, заставлять пресмыкаться и вошкаться с санитарами и трупами. Но зачем? Для чего? Михаил Аркадьевич снова посмотрел на лежащее перед ним тело. Иван Иваныч был спокоен, бесстрашен и безупречен. А вот для чего! Михаил Аркадьевич понял, что самый великий из страхов, одновременно и самый ничтожный. А главное, сила давит не его одного, но и весь мир, и тем самым выдавливает в нем те тропы, по которым должен идти Михаил Аркадьевич. Идти гордо и спокойно, не гнушаясь и не отворачиваясь ни от чего, что приносит жизнь, только тогда он получит право вот также умиротворенно и безразлично лежать на каком-нибудь столе. Осознание это вдруг наполнило Михаила Аркадьевича беззаветным и всепоглощающим счастьем. Слезы сначала робко выступили на его глазах, а потом полились неудержимо и бурно. Михаил Аркадьевич повалился на тело Ивана Иваныча и, как безутешная вдова, орошал седую грудь горячими горючими слезами, в благодарность за подаренное счастье и понимание. Маленькая холодная мертвецкая стала для Михаила Аркадьевича дверью к самому себе.

Яша сунул в карман халата конверт.

— Бакшиш хороший. Ты считать не будешь?
— Сейчас, доснимаю, — Глеб держал перед лицом мобильный телефон, камера которого чутко ловила конвульсивные всхлипывания Михаила Аркадьевича. – Потом музычку какую-нибудь готическую наложим и на ютюб.
— Нормуль получится. Ладно, давай бабу Мишу уволокем, прокапаем и готовить все надо.

Спустя два дня в крематории при больничном морге состоялась скромная церемония. Иван Иваныч лежал на конвейере в простецком гробу, почти ящике, на груди его покоилась сложенная вчетверо газета. Рядом стояли Глеб и Яша, для придания церемонии чувственного оттенка прихватили с собой санитарку Любу. Она хорошо справлялась со своей задачей, всхлипывала и утирала покрасневший кончик носа платком.
— Чего ревешь-то? – Яша был в своем обычном насмешливом настроении. – Иваныч, можно сказать, только после смерти и пожил. И в политику влез и связь с криминалом, все успел.
— С каким еще криминалом? – чуть заикаясь от слез, спросила Люба.
— Ты статью не читала что ли?
Люба только помотала головой.
— Короче, опять киданул нас баба Миша. Ни про какую гражданскую активность там нет. А только, что криминалитет в политику через самовыдвижение лезет. Вот, мол, был кандидат, а за неделю до выборов множественные ножевые в ходе бандитской разборки.
— Да, ни таков человек, чтоб правду сказать, — Глеб казался строгим и солидным.
— Ничего, в следующий раз его на бабки прижмем.
— Все равно жалко, — всхлипнула Люба.
— Жалко только, что сам своих приключений не видит.
— Да, удивительно, какой громадный мир открывается человеку, стоит шагнуть за порог жизни.
— Ё мазай! Глеба, да ты философ! – Яша знал, что Глеб всегда старается напустить пафосу в присутствии Любы, но долго терпеть этого не мог. – Ладно, заканчиваем.
Яша нажал кнопку, открылась заслонка печи и Иван Иваныч отправился в свое последнее путешествие.

5 комментариев

  1. Это не рассказ о противоречивом ветхозаветном персонаже Лоте, переспавшем с дочерьми, и в этом аспекте я дополнительно разочарован.

  2. Прочла рассказ. Как всегда, хорошо написано, как всегда, интересно читать, есть много удачных мест. Но какой-то привкус вторичности, Пелевинщина, но до Пелевина не дотягивает… Идея о том, что гражданская активность в нашей стране возможна только у покойников — вроде неплохо, но как-то мелковато. «Geneneration П», в общем-то, о том же: лживые медийные технологии, филосифия-мифология, наркотики. Только там все доведено до абсурда, до какого-то тотального общественного сумасшествия.
    Хотя, я придираюсь… Хороший рассказ :)
    Претензии по тексту:
    Глеб походил на лакмусовую бумажку, стоило ему где-то появиться и пространство окрашивалось в определенный цвет, как правило, довольно мрачный. — Окрашивается лакмусовая бумажка, вроде бы, а не среда, в которую ее помещают.

    … он добавлял две-три ложки, что вызывало почти презрение со стороны некоторых его коллег. Однако почти сорок лет журналистской практики… — почти-почти

    Михаилу Аркадьевичу стало вновь стало обидно… — стало — стало

Оставить комментарий