In the deathcar

(Настроение: Iggy Pop «In The Deathcar»)
Роскошный автомобиль, ласково, мощно журча моторами, стал медленно заплывать в гараж. Корабль, океанский лайнер, отвергающий шторма, торнадо и айсберги. Китовые лоснящиеся бока лелеют лакированные, сладкие, ликёровые блики. Тонированные стёкла высвечивают интимные намёки на тёмную тяжеловатость глубины салона. Карамельно-лиловая патока влюблённого света гладит стёкла. Неспеша продвигается обтекаемый корпус: тёмно-карий, медовый лак переда движется, незыблемо и безупречно. Уверенный, механически-непогрешимый зверь прокрадывается в своё автомобильное логово, лениво перебирая хрустящую крошку гравия, пропечатывая протекторами торжество веса, капитального капиталистического превосходства и избытка.

Внедорожник заплыл на середину подземного гаража, где по углам прячутся серебристые и чёрные корпоративные «хонды» и «вольво», умеренные «ауди» и «форды», избыточные «шевролеты», неприметные южнокорейские реплики, аккуратные, приземистые полуспортивные «порше» и «мерседесы». В автомойке, раскрыв рты, забыв про шланги, забрызганные, стоят два парня в спецовках и щетине. В их глазах мерцает слиток царственного чудовища, их слух поражён мурлыкающим рыком сердца зверя, их члены парализованы подкравшимся хрустом: ты не в силах убежать от меня!

Продолжающего переливчато порыкивать из салона авто мягко, мощно, вбивая резиновые сваи басов, доносится музыка. Вкатившись, автомобиль стоит и смотрит дремлющими жёлтыми фарами. Размышляя над стальными снами поршней, смакуя уплывшие под его лапы дорожные мили. Незаметно, словно ширма, открывается дверь, изнутри зверя выливается сладостная, изобильная музыка. Неспеша, неспеша движется в ней хоровод инструментов, каждый догоняет другого и, толкая, отступает в затакт. Полупьяный развал звуков собирает вдруг женский народный хор и приземистое, широкое, как эстрада, бубнение трубы обручем заковывает музыку, внутри которой стоит аристократ, рассказывая свою историю квакающим прононсом:
                       Ммм… детка… выырлай…

Автомойщики улыбаются. Очаровательное довольство, убаюкивающее обаяние, полнокровный, властный уют — вот она сказочная, «чёрная дыра» соблазна капиталистического Зверя. Работай, вкалывай, гнобись, по пояс, втридорога, чтобы преуспеть, запродай жизнь наперёд, получи в задаток «американскую мечту», посмотри на меня — теперь у тебя есть смысл, у тебя есть греза, у тебя есть материальное свидетельство присутствия райского автопрома непререкаемая текучая жадность нам нужна твоя алчность твои жилы твоя душа твои сиреневые глаза твои мускулистые руки твоё служение слепая воля длительный затяжной прыжок вниз вниз внизвнизвнизвнизизвнинизвинзвини в золотую лаву в наши лапы наша прелесть.

Очнувшись, когда зверь изгибая бок, поворачивается и, перекатываясь по «лежачим полицейским», медленно ныряет в тенистый омут дальней части гаража, одна бородатая спецовка что-то говорит другой, еще слабо обородевшей, на среднеазиатском языке, не знающим английского. А в нём Игги Поп меланхолично и степенно, будто педант, стучащий по клавишам печатной машинки, рассказывает о тоске, о катафалке, ездящим по кругу:
                      In the deathcar, we are alive…