Грибник

Грибник

Солнце ещё только подкрадывалось к макушкам сосен, но не касалось их, а Грибник уже проснулся, напялил растянутые на коленках спортивные штаны, заправил в них желтоватую майку и вышел на крыльцо. Вдохнул утренний воздух, влажный, прохладный, пропитанный приятным запахом хвои после чуть-чуть накрапавшего ночного дождика.
Тишину разрезал громкий собачий лай.
— На кого это там надрывается Черныш?

Мужчина приподнялся на цыпочках, вытянул шею, но высокий, из металлических пластин забор, которым Василий Фёдорович отгородился от всех деревенских соседей, не позволил ничего разглядеть.
— Вот ведь шавка!
В сарае раздался грохот. Видать, с поленницы спрыгнул кот, а за ним посыпались дрова. Каждый божий вечер Грибник запирал сарай, но блохастый негодяй исхитрялся и находил лазейку. Вот и сейчас, с довольным урчанием, он появился из-за дровяника. Шёл рыжий неторопливо, потягиваясь, урча, качая бёдрами и виляя хвостом, словно издеваясь. Пройдя мимо старенькой «Волги» и тыквенных грядок, осторожно подобрался к хозяину и потёрся о ноги, длинным хвостом ударив по коленям.
Грибник зашёл в дом и вскоре вернулся с пакетом молока, судя по запаху уже начавшему подкисать, и пакетом дешевого корма, который продавали в магазинчике у остановки. Молоко он вылил в жестяную плошку у крыльца, а сухой корм просто высыпал на землю. Рыжий, забыв о выкрутасах гордеца, опрометью бросился к еде. Грибник с усмешкой посмотрел на кота. От года к году тот не менялся, всё такой же наглый, довольный и толстый, как и в день его появления.
«А ведь уже пятнадцать лет прошло. Нет, ровно пятнадцать. Тогда и Душенька исчезла», — подумал Грибник. А кот был всё таким же молодым и здоровым, точно не старел, ни единой плеши, скачет так же шустро, и взгляд зоркий.
«Бывает, что ж?»
Минут десять Грибник провёл в кривом домике, метр на метр, с покрытой старым шифером крышей, в углу огорода, за перегнойной помойкой. Затем воротился в дом и стал варить кашу.
Завтракал он из старой эмалированной миски, ибо осколки последней тарелки давно перекочевали на мусоросвалку. Туда же прошлой весной в чёрном мешке отправились и дочкины куклы, ставшие ненужными, поскольку внук едва ли станет с ними играть, а заводить ещё детей дочь не планировала: кризис в стране, новомодное планирование семьи и прочие обстоятельства. За куклами последовал и другой хлам: исписанные ручки, разгаданные сканворды, исцарапанные объективы – следы единственной страсти Душеньки — и прочие мелочи, недостойные упоминания. Только рамочка, перевёрнутая фотографией вниз, осталась лежать на подоконнике.
Позавтракав, Грибник вымыл посуду, надел армейские штаны поверх спортивных, ветровку цвета хаки, положил в карман сложенный полиэтиленовым квадратиком дождевик, два перочинных ножа, закинул на плечо походный рюкзак, вышел из дома, не заперев двери, и уверенно потопал к лесу. Рыжий кот мяукнул на прощание, за забором отозвался соседский Черныш, и тишина вновь окутала утро.
Зоюшка, грузная, но проворная баба с последнего участка, уже копалась в огороде. Хитрая ведь. Зачем работать под палящим солнцем, когда можно заняться прополкой на рассвете, а днём покемарить? Зоюшка кивнула в знак приветствия, Грибник полушутливо отдал честь и свернул на лесную тропинку.
Первый гриб, розоватую сыроежку на толстой ножке, к которой присосался слизняк, он встретил уже через несколько метров. Но не за этой дребеденью он шёл! Настоящие грибы растут чуть дальше.
Охотник миновал лес, пересек пустое, с выбоинами шоссе и бодро шагал по просеке, затем углубился в высокие ряды сосен. Здесь он замедлился, стал внимательно всматриваться. Что там? Гриб или просто кора сосны так обманчиво упала? Нет, вот он, боровичок, у самого ствола притаился, упавшим лесным сором прикрылся. Иди в корзинку, дорогой. Так, и где твои товарищи? Вы же, грибочки, по одному не растёте. Ага! Вот едва торчит из невысокого зеленоватого мха и твой братец. Маленький, правда, но это и хорошо. Молоденькие грибы обычно ещё не тронуты червяками.
Так он и шёл, пересекая ряды сосен и собирая добычу. Углубившись в лес достаточно далеко, проходил чуть-чуть по мшистой низине между двумя рядам и поворачивал, двигался назад почти той же дорогой, но на два-три дерева дальше от того места, где вытоптал невидимую тропинку в первый раз. И выйдя к грунтовой дороге, он вновь ломал маршрут, проходил по низине несколько сосен и по прямой линии, перебираясь через ряды, вновь забирался в чащу. Порой сосновые цепи сменялись зарослями кустарника или буреломом. Но такие преграды он не спешил обходить, а осторожно переваливался через них или проползал, заглядывая под каждое поваленное дерево. Не притаился где гриб?
Вскоре собиратель пересёк ещё одну грунтовую дорогу и оказался у молодых посадок. Ну, как молодых? Пышные, густо посаженные ели уже вытянулись до груди. Здесь-то и росло больше всего грибов. И редко кто их собирал, потому что меж плотными рядами молодых ёлок, нижние ветви которых стелились по самой земле, протиснуться намного сложнее, чем идти по стройным рядам сосен. Но Грибника такие мелочи не могли остановить.
И вот, пройдя почти через весь молодняк, охотник увидел на опушке два сросшихся маслёнка, прикрытых жёлтой, выжженной солнцем, травой. В сросшихся шляпками грибах нет ничего удивительно, но сегодняшний день заполонили воспоминания. Много лет назад после долгого перерыва, посвящённого городской жизни, Грибник вернулся в деревню и привёз с собою Душеньку. На следующий день он повёл Душеньку в лес, показывал дорогие с детства тропы, рассказывал где какие грибы лучше искать, а Душенька молча кивала, осторожно перебирала ногами в высоких сапогах, боясь, как бы змея не заползла, истошно отмахивалась от комаров и, когда, наконец, нашла свой первый гриб – два сросшихся шляпками маслёнка – победоносно вырвала добычу из земли и с нескрываемым облегчением повернулась к спутнику: «Теперь мы можем пойти домой?»
Вот этот первый случай глубокого разочарования в Душеньке и вспомнил Грибник, увидев на опушке сросшиеся маслята. Он сделал несколько шагов мимо, но опомнился, вернулся и срезал грибы. Душеньки давно нет, а грибам, что же, пропадать?
Набрав две корзинки и рюкзак, он перекусил бутербродами с горячим чаем из термоса и повернул к дому. До деревни оставалось всего минут десять ходьбы, когда его взгляд привлекло нечто необычное на опушке.
Три новеньких спортивных автомобиля на обочине, громко хихикающие девицы, юноши, с ведёрками маринованного мяса столпившиеся у переносного мангала. Шашлычники. Городские щашлычники понаехали. Вот ведь напасть!
Приглядевшись, Грибник узнал компанию. Вон тот белобрысый верзила, Алёшенька, в прошлый раз расставил пустые пивные банки по дуге и начал палить в них из ружья (наверняка, втихаря стащенного у деда). А после так и оставил плоды потехи валяться на поляне. Убрать и не подумал. А! Вот и его подружка, красивая, точно балерина, девушка с пучком чёрных волос. Вечно ходит с такой физиономией, будто её сейчас стошнит, и лихорадочно отмахивается от комаров, а иногда и стреляет по ним из баллончика со спреем от насекомых. Везде бросает жвачку и фантики от конфет. И друзья у них такие же. Сейчас повеселятся, мусор оставят и укатят в город на дискотеку. И так каждое лето.
— Эй, парни! Смотрите, какой гриб я нашёл! Как думаете, съедобный? — из лесу показался их приятель, победоносно сжимающий в руках огромный боровик.
— Пожарим его? — спросила девица.
— Ты – глупая, что ли? — рассмеялся Алёшенька. — Наверняка, поганка или ложный. Давайте лучше ещё таких насобираем и постреляем. Они, наверное, будут круто во все стороны разлетаться.
— О, классная идея! — воскликнула девица. — Подождите, я возьму фотик. Надо зафотать! Это же бомба!

Грибник повернул в чащу. У него было ещё одно дельце, неотложное.

***
Возвратился домой он уже ближе к закату.
Зоюшка сидела на скамейке перед забитым овощными грядками участком и лузгала неспешно семечки, обсасывая кожурку.
— Ась, Петрович, как улов-то? Что-то ты поздно сегодня.
Грибник остановился, поставил корзины, сбросил рюкзак, с наслаждением выпрямил спину, потянулся вправо, влево.
— Да так, Зоечка, да так. Опять эти шашлычники весь лес изгадили, ничего путного теперь не растёт. Далеко ходил, вот и поздно.
— Ась, набрал-то чего?
— Да вот.
Грибник поднял сверху корзинки здоровенный боровик. Зоюшка ахнула. Всё как положено: круглая шляпка сочного тёмно-коричневого цвета, толстенная белёсая ножка, чуть сужающаяся под шляпкой. И гладкий, ровненький, точно чудо сберегло такого здоровяка от слизняков и червей.
— Ох ты, красота-то какая, ась, — прошептала Зоюшка и так и замерла с раскрытым ртом.
— Держи.
— Да как же, — всё так же тихо отвечала старушка.
— Бери-бери, Зоечка, суп сваришь.
— Спасибо.
Зоюшка осторожно приняла боровик и положила рядом на скамейку.
— Что слышно-то? — Грибник ещё раз с наслаждением потянулся. Как же хорошо, когда тяжёлые корзинки и рюкзак не вдавливают в землю!
— Да разное ж, — вздохнула Зоюшка. — Вон к Аркадьичу приезжал внучочек, из городских, агась. С друзьями. Но куда-то делся, загулял, а уже который час, а у Аркадьчича — психи, всё бегает по соседям. Спрашивает.
Грибник будто бы понимающе кивнул.
— Ещё не вечер.
А Зоюшка продолжала.
— Вот и Фёдоровича-то, ну этого, который за забором-то высоким, что-то не видно. Обычно-то как, всё пилил и пилит своей этой, ась, как её-то?
— Бензопилой?
— Ага, ась, бензопилкой пилит с утра до вечеру. А тут вот пропал.
— Может, пьёт. Ладно, Зоечка, я пойду. Ещё грибы чистить.
Грибы и в самом деле нужно рассортировать, почистить, порезать и отправить сушиться на печки в тот же вечер. Затягивать с этим делом не стоит.
В двух корзинках и рюкзаке оказались: упитанные боровики, моховики на тонких ножках, раскрасневшиеся подосиновики, стройные подберёзовики, тёмно-вишнёвые рядовки, малюсенькие лисички, липкие маслята и несколько сыроежек, показавшихся Грибнику достаточно симпатичными и вкусными, чтобы вечером быстренько пожарить их с картошечкой. Но прежде стоило заняться благородными грибами, часть из которых собиратель планировал заморозить, а часть засушить.
Начать, конечно же, стоило с боровиков. Грибник любовно брал их по одному, маленьким ножиком соскабливал землю с ножки, стараясь не срезать лишнего, затем очищал шляпку от прилипшей чахлой листвы и мелких обломанных веточек. А после отрезал ножку у самого основания шляпки, затем разделял ножку на три-четыре колечка в зависимости от длины и внимательно осматривал каждый. Часто бывает: с виду гриб хороший, крепкий, а разрезаешь — одни червивые бороздки. То же самое со шляпкой, только её стоит резать на квадратики. Червивая, нет?
С людьми так же. К примеру, муженёк дочки оказался червивым грибом. Сначала вроде ничего так, хороший мужик, а поближе познакомишься — тьфу ты, чёрт, гнида полнейшая! Но его в отличие от гриба уже не выбросишь в мусорное ведро. Крепко присосался к дочке-то.
Так Грибник сортировал боровики. Четыре штуки оказались трухлявыми и отправились в мусор, остальные, аккуратно порезанные, он сложил в полиэтиленовые пакетики и бережно убрал в морозилку. У него имелась специальная морозильная камера, с виду похожая на маленький холодильник. А что? Грибов-то много. Вот и пришлось с пенсии подкопить, да ещё дочка подарила на юбилей, вот и купил морозильную камеру грибы хранить. Конечно, если их засушить, то можно и на полке держать в тканом мешочке, и места меньше займут. Но высушить боровики Грибник считал кощунством. Нет ничего лучше, чем в февральскую стужу разморозить пакетик белых и сварить вкусный наваристый супчик. А что сушёные грибы? Жёсткие, неживые, размачивать надо, иначе твёрдыми окажутся. Кощунство!
Грибник усмехнулся, вспомнил, как перекосилось от отвращения лицо Душеньки, когда он впервые предложил ей суп из свежих грибов. «Что это за слизняки плавают?» — говорила милая и тыкала ложкой в разварившуюся до состояния мохнатой губки шляпку боровичка. Потом распробовала, умяла всю тарелку, даже губы облизнула. Но из гордости никогда не просила добавки и сама грибы не готовила.
А вот половину моховиков, подосиновиков и подберёзовиков можно и засушить. Опять же — место. Да и дочка возьмёт. Ей сушёные больше по вкусу. А вот для внука Грибник уговорит её взять замороженных. Пусть внучок разницу чувствует.
Закончив чистить грибы, он положил пакеты с нарезкой в морозильник, а грибы для сушки разложил на подносах с соломой и поставил на печку.
Лёг он спать за полночь, ночью ворочался и проснулся чуть позже обычного, но всё-таки ещё не было и семи. Встал, покормил рыжую бестию, опять спустившуюся откуда-то с поленницы.
— Ничего, я ещё вычислю, как ты туда забираешься.
Утро казалось хорошим, тихим, несмотря на редкие повизгивания соседского Черныша, и Грибник сел завтракать на крыльце. Поставил на ступеньки фарфоровый чайничек с балеринами, который ему с Душенькой подарили на свадьбу. Рядом из того же сервиза маленькие тарелочки для варенья и масла. А вот глубоких тарелок из этого же набора Грибник не нашёл. Хотя помнил, что Душенька всегда в них то кашу накладывала, то суп наливала, то мясо с подливкой. А теперь делись куда-то тарелочки. Так что Грибник ел кашу из обычной эмалированной миски.
Рыжий кот пристроился на ступеньке ниже, перевернулся на спину, вытянулся. На вот, почеши меня. И Грибник почесал, а кот заурчал.
Хорошее утро.
После завтрака Грибник решил покопаться в огороде. Идти сегодня в лес не имело смысла, нужно дать время новым грибам подрасти.
За спиной послышался шум. Мимо прокатила полицейская машина. Затем вторая. Но обе без мигалок. Грибник проводил их долгим взглядом, пока те не скрылись за домами и яблонями.
Полиция уже несколько раз заглядывала в деревеньку. Один раз, когда Острогубов по пьяни пырнул ножичком Витьку Безбородко. Второй раз, когда молодая девица в пруду утонула, тоже сильно выпившая, видать. В то же лето осушили пруд, и в иле и водорослях нашли ещё три поеденных рыбами тела. Так и не опознали. Приезжие.
Но Грибника всё это не волновало. Он отнёс тазик с сорняками на компостную кучу, а в полдень уселся на крыльце с маковыми папиросками. Только начал первую раскуривать, как у покосившегося заборчика показались полицейские: мужчина, гордо выпятивший грудь, и женщина, шедшая чуть позади, озиравшаяся будто бы неуверенно.
— Здравствуйте! Майор Николаенко, Павел Антонович, — представился мужчина. Его напарница что-то едва слышно пробормотала.
Грибник сухо кивнул.
— Вы — Афанасий Петрович Волков?
Снова сухой кивок.
— Вас называют Грибником, верно? Говорят, знаете лес почище местных лесников?
— Может, и так. А что, товарищ майор?
— Про соседского внука слышали?
— Которого? У нас тут, знаете, вся деревня — соседи.
— Речь о внуке Бориса Аркадьевича Голубко, с тридцать второго участка.
— Я помню, где Бориска Голубко живёт. А что с его внуком?
— Пропал.
Грибник пожал плечами.
— Так ведь он шашлычник.
— Кто?
— Любитель шашлыки в лесу делать. Умотал куда-нибудь, выпил лишнего, проспится, доест шашлык и вернётся.
— Стало быть, вы ничего подозрительного не видели и не слышали? — едва заметно нахмурился полицейский.
— Да нет. Всё как обычно, товарищ майор.
— Его автомобиль и автомобили его товарищей тут недалеко, на просеке нашли, брошенные, и мангал со сгоревшим шашлыком.
— Не замечал. Другой дорогой, видать, хожу. Тут много троп.
— Не сомневаюсь. Может, будете так любезны и покажете нам ваш вчерашний маршрут?
— Нет уж, товарищ майор, целый день уйдёт. Я много и далеко хожу. Сегодня не успеем.
За забором залаяла собака, надрывно, пронзительно, точно из последних сил. Затормозила машина, и из неё вышло несколько молодых людей и девушка. Она быстро опередила товарищей, энергично распахнула калитку, да так, что дверь чуть не слетела с петель, и отправилась прямиком к полицейским и Грибнику, так и застывшему с зажигалкой и не раскуренной папироской в руках.
— Добрый день!
— Здравствуйте, — помрачнел майор. — А вы кто будете?
— Волонтёр. Ольга Прытко, — говорила девица быстро, задорно, весело. И чем дольше она тараторила, тем больше Грибнику казалось, что она уже и не остановится. — Пропавшие учатся со мной. Мы хотим организовать поиски, прочесать лес. Скоро ещё несколько машин с нашими подъедут. Вот, собственно, хотела с вами, майор, поздороваться. Вы ведь майор Николаенко? Очень хорошо, мой дядя тоже в органах работает. Сказал, кто дело ведёт. Уже выяснили что-то?
— А ваш дядя? — полицейский уподобился чёрной туче и говорил тихо и холодно.
— Помощник главного прокурора по московской области.
— Что ж, — майор будто подавил тяжкий вздох. — Мы пока опрашиваем свидетелей. — и неожиданно улыбнулся: — Вот, кстати, Афанасий Петрович Волков. Знакомьтесь. Знает здешние места лучше любого лесника и с огромной радостью поможет прочёсывать лес. Уж он-то каждую травинку знает.
Грибник медленно щёлкнул колёсиком зажигалки, поджёг папироску, сделал затяжку и выпустил дым в лицо майору и волонтёрке.
— Мне к зиме пора готовиться, — неторопливо начал он. — Осень быстро пролетит, не успею оглянуться, а надо дровами запасаться…
— Это ваш гражданский долг! — неожиданно взвизгнула женщина-полицейский, доселе прятавшаяся за коллегой.
Афанасий Петрович бросил на неё долгий взгляд, недовольно фыркнул и затушил папироску о ступеньку.
— Ну, долг так долг.
— Отлично! — засуетилась девица-волонтёр. — Поедемте на место. Возможно, там есть улики. Нужно всё осмотреть прежде, чем стоянку затопчет поисковая бригада.
— Мы уже всё осмотрели, — нахмурился майор, чувствуя, как власть и контроль утекают от него. Но Прытко уже спешила к машине.
Грибник тоже негодовал, но и виду не показал. Ссориться с кем-либо ему вовсе не хотелось. Ох уж этот Алёшенька и друзья его шашлычники, неужели нельзя было другой лес для развлечений облюбовать? Глядишь, и не пропали бы.
Две машины, полицейских и волонтёров, приехали на место стоянки шашлычников через пятнадцать минут. Тут всё осталось таким же, каким видел Грибник в последний раз, если не считать истлевшего в мангале мяса и пропавшего фотоаппарата. Афанасий Петрович помнил, как девица, подруга Алёшеньки, кинула дорогую игрушку в открытый багажник.
— Ну, давайте искать улики, — Прытко уже осматривала траву под машинами, надеясь, что на ней запечатлено тайное послание, которое тотчас же прояснит дело.
Грибник пожал плечами.
— Ищите. Я в детективах не разбираюсь. Но вы только по траве высокой ходите осторожнее.
— А что? Змеи?
— Да так. Обычно медянки. Но может и гадюка заползти. Да даже если медянка укусит — всё равно неприятно.
Полицейские и волонтёры осматривали поляну, и Грибник, наконец-то, мог спокойно покурить и посмотреть на чуть качающиеся от ветра макушки сосен. Да, танец ветра умиротворял. Беспокоиться не о чем. Улик не было. Через высокую траву молодежь не пошла, бежали по лесу меж рядов, а там следы едва ли остались. Сухая земля, травы нет, а ветви и без того всё сломанные. Разве что кто-то уронил телефон или порвал куртку.
Но, кажется, ничего не нашли.
— Афанасий Петрович идти к нам! — позвал майор.
Грибник недовольный подошёл.
— Где заканчиваются ряды этих сосен?
— Известно где, там будет грунтовая дорога через несколько километров, за ней молодняк, после берёзы, бурелом, потом болото начинается. Но на болото никто не ходит.
— Даже вы?
— До него пока дойдёшь, уже поздно будет. Я не люблю рисковать. Ночевать лучше дома, а не в холодной воде.
Вскоре подтянулись и остальные волонтёры, выстроились длинной цепочкой и побрели прочёсывать лес. Грибнику пришлось пойти с майором и прыткой девицей. Они непременно желали добраться до трясины.
До чёрной воды Грибник довёл их к вечеру, выбирая самые извилистые и запутанные тропы, часто натыкаясь на буреломы, и однажды даже пришлось встать на четвереньки и ползти под поваленными деревьями, потому что обойти их никак не представлялось возможным.
И к вечеру их взорам открылось болото. Прямо перед ними тянулась чёрная полоса воды, вдоль неё росли чахлые деревца, кое-где из ледяной жижи проглядывала вязкая суша, к которой то и дело приставали опавшие в воду жёлто-коричневые листья берёз. За первой полосой виднелась насыпь с кривыми, страшными соснами, и веяло от них могильным холодом чёрной воды. И дальше, за ними ещё и ещё темнела, леденила мёртвая вода.
На мшистом берегу остановились.
— Дальше ни шагу. Под мхами тут тоже вода. Утонете быстро. Вытащить не успеем, — предупредил Грибник.
— Вряд ли они могли зайти так далеко, — сказал полицейский.
— Они могли заблудиться, — настаивала волонтёр. — Может, шли вдоль болота?
— Ну-ка, Афанасий Петрович покажите нам тропинку через болото?
— Кто ж по болоту в темноте ходит? Ну, идёмте.
И тростью прощупывая перед собой дорогу, Грибник вывел их к земляной косе, с двух сторон окружённой чёрной, как тьма, водой, и повёл вперёд, во тьму, где подобно арке сходились накренившиеся сосны, и ни кусочка неба не виднелось за ними.
Волонтёрша останавливалась, вглядывалась в тёмную водицу, но всё — впустую, и, поджав губы, догоняла Грибника и майора.
За полчаса они прошли километр по косе и упёрлись в тупик. Насыпь резко заканчивалась, исчезая в хлюпающей жиже.
— Пришли, — казалось, с облегчением вздохнул полицейский. — Ну, едва ли наши пропавшие сюда побрели. Уж скорее выбрались на бетонку и обошли болото.
— А, может, с утра попробуем следы поискать? — предложила Прытко, вдруг растерявшая всю уверенность. Теперь она превратилась в уставшую от комариных укусов, обиженную жизнью девицу.
— Если сегодня следов не нашли, то и завтра не найдём, — пробурчал Афанасий Петрович и повернул назад, в сторону дома.
Ближе к полуночи начал накрапывать дождь. И едва стрелки часов коснулись двенадцати, как морось обернулась страшным ливнем. Вдали раздался раскат грома.
Грибник впустил в дом рыжего котяру, который тотчас запрыгнул дрыхнуть в кресло-качалку. А сам сел пить крепкий чай из фарфоровой чашечки; чай с привкусом болотной водицы.
Ушёл спать. Кот мгновенно покинул кресло и пристроился в ногах. Грибник натянул одеяло до шеи.
Вспомнил.
Вдруг ясно вспомнил, куда делись все фарфоровые тарелочки. Они с Душенькой разбили их в тот самый день. Вечер. Дождь барабанил по крыше, стучал в окна, заглушая крики и треск бьющихся тарелочек. Дождь и гром хоронили и чавкающий волок мешка по грязному киселю, в который превратился двор, и шум мотора автомобиля. Только ехать пришлось очень медленно, чтобы не свернуть в кювет. Впрочем, это мелочи. Важно, что тарелочки с балеринами разбили в тот вечер. Балерин вдруг стало жаль.
Встал с постели. В большой комнате с печкой открыл шкаф и посмотрел. Да, кроме чайничка, блюдечек для варенья и единственной чашки от Душеньки ничего и не осталось. Вот так бывает: живёт человек, живёт, надежды, мечты имеет, а после него остаётся лишь посудка с балеринами да глубокий, топкий синевато-зелёный мох.
Этой ночью Грибник плохо спал, и утро не было добрым.
Дождь как зарядил, так и не заканчивался. Из дома лесной хозяин не выходил, всё глядел в окно. Полицейские мимо не проезжали.
Следующим утром ливень прекратился, и Грибник готовился к походу. Всё-таки уже два дня не собирал. Но дождь поздно утих, около семи утра. Кто-нибудь из соседней деревни мог оказаться расторопнее. .
Проходя просеку, увидел волонтёров. Всё ещё прочёсывали лес. Варвары. Загубят всё, затопчут, ещё и мусора глядишь накидают. Когда же они уедут?
Немного понаблюдал.
Точно. Варвары. Они же прямо по грибам ходят! Прошёл за ними. Да, вот раздавленные сыроежки, а вот срезанный боровик, брошенный, растоптанный. Кто-то не отличает съедобные грибы от ядовитых. Вот гады. Всё попортили. Чтоб вас всех черти забрали!
Грибник резко повернул вправо, в чащу, туда, где волонтёры меньше копошились, потому что чаща – это далеко от дороги. Надо спасти тамошние грибы, пока эти изверги не догадались порыскать и там.
Вернулся домой Грибник с одной полной корзинкой, и не все грибы были благородными. Так, что смог найти. Отвратительный день.
После обеда чистил грибы, когда в дверь постучали.
— Афанасий Петрович, вы дома?
Майора нелёгкая принесла. Что ему потребовалось? Волонтёрша Прытко его, что ли, затиранила? На секунду перехватило дыхание, в глазах потемнело, руки ослабли, грибочек выпал.
Отпустило. Зрение вернулось, дыхание; вновь хватило сил одной рукой сыроежку держать, второй – ножиком орудовать.
— Не заперто! Входите…
Выглядел майор не лучшим образом: по колено в чёрной грязи, видать оступился или поскользнулся.
— Нашли что? — спросил Грибник, разрезая сыроежку — пойдёт на ужин.
— Ни следа. Как сквозь землю провалились. Ни оброненного платка, ни оторванного клочка куртки, ни ключей или мелочи, выпавшей из кармана. Ничего.
— Понятно.
— В деревне говорят, у вас и раньше люди пропадали.
— Болото ж рядом, а весной после снега или осенью после дождей вообще всё размывает. Топь от лужи не отличить.
— Но вы, наверное, отличаете?
Грибник на секунду отложил сыроежку и обернулся к майору. Смерил его долгим взглядом, но полицейский лишь добродушно улыбался.
— Мне было лет пять, когда дед впервые меня взял в лес, — бросил Афанасий Петрович. — А дед мой в войну партизаном был, рассказывал, как утопил немецкий танк, заманил на болото и утопил. Каждую пядь тут знал, все тропки, все звериные водопои, всё знал. Мне показывал.
Полицейский понимающе кивнул.
Забарабанил дождь. Майор кисло выглянул в окно. Как он без зонта к машине побежит? Наткнулся на перевёрнутую фоторамку на подоконнике, поднял её и поставил фотографией к людям.
— О, красивая.
С черно-белой картинки смотрела молодая женщина. Светлые вьющиеся волосы обрамляли её круглое личико: ямочки на щёчках, большие, наверное, голубые глаза с длинными чёрными-пречёрными ресницами и чистый лоб.
— Кто это?
— Положите, как лежало. И уходите, если, конечно, не намерены вызвать меня на допрос в участок.
Майор неуверенно, с сожалением во взгляде перевернул фото и тихо затворил за собою дверь.
Грибы чистить уже не хотелось. Проклятущий майор! Кто просил его трогать фото? И что его нелёгкая принесла? Ходит всё, вынюхивает!
— Зачем я вообще храню эту чёртову фотографию? Мусор да и только!
Но выбросить не хватало духу.
Сердце Душеньки занимала одна истинная страсть — фотография. Или, как она выражалась, фотоискусство. У Душеньки было три фотоаппарата. Самый первый — Зенит-С с ручной фокусировкой, который ей подарили родители на пятнадцатилетие. Он уже тогда выглядел потрёпанным; б/у-шный, видимо, купленный на барахолке. На него Душенька сделала первый снимок. Плёночная кассета была рассчитана тридцать шесть кадров, Душенька собиралась каждый использовать с толком и сначала занялась поисками достойного объекта. Кот, проживающий у соседки по коммуналке, не подходил. Красивый, конечно, но вертлявый, не будет ждать, пока Душенька фокус настроит. Цветы — слишком просто и банально. А каждый кадр должен быть особенным, таким, чтобы у зрителя душу защемило. Тогда, может, и прославиться получится.
Так, первый кадр она отдала бабе Норе. В тот вечер та сидела на лестнице, прижавшись к стене, и беззвучно рыдала: сын не вернулся домой и уже никогда не вернётся. Душеньку она не замечала. А фотографиня нагло подползла к ней почти вплотную, смотрела в видоискатель, аккуратно крутила колечко фокусировки, ждала, когда баба Нора прекратит трястись от слёз. И едва старушка на мгновение замерла, Душенька щёлкнула затвором…
Когда Грибник познакомился с Душенькой, ей минул двадцать первый год и она всё ещё снимала на Зенит-С. Её комната в общежитии была завешана фотографиями, теми, которые не приняли на выставки и в журналы. Они накладывались друг на друга, загораживали, пересекали и образовывали новые коллажи. Грибник тогда ещё был не Грибником, а выпускником политехнического, молодым и перспективным специалистом. На первое свидание Душенька, разумеется, взяла фотоаппарат. С ним она никогда не расставалась. Могла забыть серёжки, кошелёк, не подготовить конспект к семинару, но сумочка с Зенитом-С всегда висела на плече. В то первое свидание молодой и перспективный специалист взял пленочный фотоаппарат и щёлкнул Душеньку, радостную, красивую, как утренняя заря.
Душеньки давно нет, а фотография лицом вниз стоит на подоконнике, выкинуть её не хватает сил. А вот и потасканный Зенит-С, с отбитой кнопкой затвора, и последующие Киев-4 и Киев-20, жутко, дорогущий, на который Душенька очень долго копила, — всё это добро Грибник лет пять хранил на чердаке, а однажды проснулся посреди ночи и выкинул. Душеньки нет. Зачем хранить её барахло?
Следующий день оказался хлопотным. И из-за незаметной напарницы майора, которая ходила по домам и ещё раз собирала показания и сплетни о людях, давно пропавших. Зачем только прошлое ворошит? Огорчений доставлял и соседский пёс Черныш, который редко, но резко и пронзительно повизгивал, раздражая не выспавшегося Афанасия Петровича.
Сегодня вечером обещала приехать дочка, а вместе с ней и противный зятёк в мерзостно начищенных ботинках, и внучок, вечно уткнувшийся в телефон или как эти штуки сейчас принято называть? Смартфоны?
В общем, нужно было подготовить для них грибы и через заросли крапивы вытоптать дорожку к малиннику. Внук, наверняка, захочет полакомиться.
С дочкой было сложно.
Для Душеньки она быстро стала главной моделью. Душенька таскала её по всяким живописным местам, одевала в народные костюмы, учила позировать, часто мучая до глубокой ночи, заставляя позировать под фонарями; затем таскалась вместе с ней по музеям, выставкам, журналам, пробовала пропихнуть в модельное агентство, но не взяли: недостаточно высокая. Дочка выросла в мире нереальном, совершенно оторванная от настоящей жизни и не знающая, с какого боку включается плита. Впрочем, Душенька тоже этого не знала.
После исчезновения Душеньки, дочка осталась одна, в покое и тишине. Но и тогда она не научилась плиту включать. Пробовала поступить в ГИТИС, четыре раза пробовала, не повезло, потом познакомилась с режиссёром, закрутилось, вышла замуж. Режиссёр оказался не лучше Душеньки, тоже душевно помешенный на искусстве. Правда, в конце девяностых, когда случился дефолт, бросил кино, занялся с другом бизнесом, стал ходить в начищенных до блеска ботинках и смотреть на окружающих как на бесполезный мусор. Задрал нос. А дочке, кажется, только того и надо было. Она тоже возгордилась.
Афанасий Петрович протоптал в крапиве тропинку, поставил для внука скамеечку. Накормил до отвала кота, чтобы, сытый и разморенный, тот не убегал от внука, который, как и все дети, захочет потискать пушистого. Для паршивого зятька Грибник достал из подвала лучшую настойку. Для дочки сбегал в магазин, купил торт с розочками, выпросил у Зоюшки яблок и груш (свои-то не росли). Два раза отбился от расспросов настырной полицейской.
К вечеру угомонился, бросил суетиться, сел на крыльце ждать, достал любимую папироску.
Ещё не стемнело, но солнце уже готовилось спрятаться за макушками сосен. Мимо участка промчался, ковыляя, Бориска Голубко.
— Нашли! Слава богу, нашли! — кричал он.
За ним едва поспевала его то ли третья, то ли четвёртая жена. Помоложе, но далеко не такая бойкая. И последними быстрым шагом шли самые любопытные соседи, не способные отвернуться от чужой беды.
— Не могли найти, — покачал головой Грибник. — Такие у нас уж леса, что не находят.
И лениво побрёл за всеми к сторожке. Когда он добрался, Бориска Голубко, старый сухарь, бывший военный, безудержно рыдал.
— Как же так? Внучека не нашли-и-и-и-ы-ы-ы…
Но кое-что и в самом деле нашли. Девица-волонтёр Прытко охотно всем показывала найденную зажигалку, красивую, с гравировкой. Наверное, фирменная и дорогая. Разумеется, её признали принадлежавшей одному из заблудившихся шашлычников, хотя ни один из деревенских не мог этого подтвердить. Грибник же был уверен, что ни у одного из пропавших ничего подобного не было. Разве что они потеряли её в другой раз.
Афанасий Петрович всё же спросил:
— А где нашли?
Но Прытко не настолько хорошо ориентировалась в лесу, чтобы по её описанию — «Да там, у сосен» — можно было угадать конкретное место.
— А дальше-то как, ась? — спросила Зоюшка.
— Мы продолжим поиски завтра, — ответила волонтёр. — Отправимся за болото.
— Да зачем им-то за болото идти? — спросила женщина рядом. Высокая, ухоженная, городская, видимо, приехала в деревню на выходные. Грибник на таких обычно не обращал внимания.
— Мало ли что там случилось! — возразила Прытко.
— Ой, да ладно, напились да и потонули в болоте, — настаивала городская. —- Вон два года назад такие же в пруду потонули.
— Да как ты смеешь? — взвилась волонтёрша. — Мои друзья не какие-то алкаши!
— Они могли пойти за зверем, — тихо подсказал Грибник. — Или от зверя.
— За каким зверем, ась? — удивилась Зоюшка.
— Да ясно за каким. Медведей тут ещё в советское время перебили, а вот лоси и кабаны остались.
— Кабаны?
— Да, — вмешалась старушка, божий одуванчик. — Мой покойный супруг, мир его праху, лет пять назад подстрелил кабана.
— Он его ещё через всю деревню на тележке пёр, а собаки за ним гнались.
— Помню-помню, — раздалось в толпе.
Прытко нахмурилась.
— А кабаны опасны?
— Конечно, — усмехнулся Грибник. — У них большие клыки, а если кабан ещё и злой или напуганный, то может и насмерть обидчика растоптать.
— Да что ж вы раньше-то не сказали? Мы тут ходим по лесу без ружей…
— Да в наших лесах я уже много лет не встречал кабанов, а вот лоси иногда забредают. Но они пугливые, в бой не пойдут. Ваши шашлычники могли встретиться с одним. Он от них побежал, а они за ним, потом и заблудились, — подсказал Грибник.
— Вероятно, всё так и было, — согласилась девица-волонтёр. — Завтра продолжим поиски.
Бориску Голубко отвели домой. Часть пути Афанасий Петрович прошёл вместе с провожавшими и слышал, как старик рассказывал про внука, каким хорошим, добрым ребёнком он был, как картошку копал, как за водой на колонку ездил, как хорошо учился в престижном университете. «Такой талантливый, умный мальчик! На бесплатное поступил», — бубнил Голубко. А третья или четвёртая жена да Зоюшка поглаживали его по спине и приговаривали: «Найдут, найдут живого. Не переживай».
Грибник, с одной стороны, жалел соседа. Сам он по своему внуку скучал и видел его пару раз за лето, и то мальчишка всегда сидел уткнувшись в смартфон. Но с другой стороны, эти шашлычники всегда после себя такой бардак оставляют! Может, конечно, в самом престижном университете и принято мусорить где попало, но лес любит чистоту и уважение. Лес умирает от отбросов, от грязи, от выхлопных газов. Лес нужно лелеять, заботиться о нём, тогда и он будет к тебе благосклонен.
А маленький внучок не приехал. Дочка позвонила и сказала, что дела. Зря только через крапиву дорожку к малине протаптывал. Раздосадованный, Афанасий Петрович пнул скамеечку, приготовленную в малины, отнёс на помойку торт с розочками, а настойку запрятал в самый дальний угол погреба. Не хотят – и не надо! Да пусть вообще не приезжают! Кому они тут нужны?
Следующим утром, когда охотник вышел из дому за грибами, его уже поджидали майор Николаенко и волонтёрша Прытко.
— Афанасий Петрович, не поможете ли нам прочесать лес за болотом?
Грибник не хотел бы. Но куда деваться? Не стоит грубить представителям власти или вызывать у них подозрения.
— Ладно уж. Но за болота я хожу редко. Толку от меня?
В машине на месте водителя ждала безликая женщина-полицейский. Афанасий Петрович сел на заднее сиденье, майор на переднее, волонтёрша к Грибнику.
Безгласная напарница поправила зеркало так, чтобы видеть пассажиров на заднем сиденье. Грибник угрюмо смотрел в окно. Боровики теперь перезреют, к вечеру до них доберутся черви и завтра собрать ничего путного не получится.
— Ваша жена в этих лесах пропала? — вдруг спросил майор.
— Если бы я знал, где она пропала, я бы её нашёл, — Грибник чуть сердито сдвинул брови.
— А как так случилось?
— Ушла в лес за ягодами. Одна. Не вернулась.
— Сочувствую, — майор смотрел прямо на отражение в зеркале. — А до неё люди пропадали?
— Это же лес. Здесь время от времени кто-нибудь пропадает. Вот лет семь назад. Пошёл сосед за грибами, не вернулся. Его внуки нашли, — машина подпрыгнула на кочке. — Сердечный приступ. Вот зайдёшь далеко в лес, станет тебе плохо — и никто не поможет. И когда я ещё был ребёнком, дед рассказывал, что один его товарищ, нестарый, крепкий мужик, отправился в лес за дровами. А его дерево пришибло. Нашли только неделю спустя, потому что он на кой чёрт-то потащился в глухомань деревья рубить. Кто ж так делает?
— А часто пропадают так, что не находят?
— Бывает.
— А вы, как хороший лесник, их не находите?
Грибник тяжело вздохнул.
— Я хожу торенными дорожками, иногда брожу по заячьим тропкам, по грибным местам, болот избегаю. В лесу не стоит терять тропу из виду. А те, кто пропадают, пропадают в чаще.
— Я тут справки навёл, проверил всё за последние пятьдесят лет. В вашем лесу за полвека пропало шестьдесят три человека.
— Бывает, — пожал плечами Грибник.
— И за последние пятнадцать лет — пятьдесят два человека. Из которых четырёх нашли уже мёртвыми. Остальные — бесследно. А если прибавить трёх утопленников в пруду, будет пятьдесят пять жертв за последние пятнадцать лет. Как вам, а?
Грибник снова пожал плечами и, резко отвернувшись от окна, посмотрел прямо в затылок майору.
— У стариков инфаркты и инсульты, а молодые просто по глупости забредают. Говорю же, дикий лес.
— Странно, что столько тел не нашли. Как, по-вашему, Афанасий Петрович, с телами-то что? Даже если у человек инфаркт случится и он лежит где-то на полянке с грибами, то хотя бы через месяц тело должны же найти.
Грибник хмурится.
— Когда пропала Душенька…
— Кто?
— Жена моя. Душенькой я её называл… Каждый день ожидал, что кто-нибудь найдёт её тело или она сама вернётся. Тогда старик Пахом рассказал мне такую историю… Якобы живёт в лесу, в глухой чаще, куда и пути-то нет, живёт леший.
— Ну, этот вы брешете, Афанасий Петрович, — перебил полицейский. — Какой леший?
— Вы, товарищ майор, либо слушайте, либо сами тогда что-нибудь рассказывайте.
— Ну, давайте про лешего.
— Леший тот живёт в чаще, не тужит, местных не беспокоит. Но иногда после дождика, особенно после солнечного, невесомого грибного дождичка он покидает лежбище. И на рассвете блуждает по лесу, проверяет старые и молодые грибницы, капканы со звериных троп снимает. А ещё леший приглядывается к тем, кто на опушке живёт, к людям, которые построили рядом огороды и дома, и нет-нет да и в лес наведываются. К тем, кто грибы-ягоды собирает, леший тихо относится, не трогает. Тех, кто зверей стреляет, не любит, но редко обижает. Потому что если зверь слаб, то и стае он не нужен. А вот, кого леший на дух не переносит, так это тех, кто неуважителен к лесу, кто лесом пренебрегает. Вот таких людей и забирает в чащу.
— И вы в этом верите? — казалось, усмехнулся майор.
— А что? Душенька моя лес презирала, красоты его не видела. Шашлычники мусорили. Сами посмотрите, старики, старожилы, которые лес любят, не пропадают, а вот городским не везёт. Думают, что раз есть специальная кнопка на телефоне, то из любой чащи выйдут, вот и идут за лешим, куда он их заманивает, да обратно уже пути не находят.
— Приехали, — перебила волонтёрша.
Болота, где топтались в прошлый раз, остались позади. Автомобиль затормозил у съезда на грунтовку, которая пересекала сухой сосновый лес.
— Думаете, обошли болото и здесь заплутали? — спросил Грибник.
— А почему нет?? Как вы говорите, заблудил их леший. Может, они из чащи сюда и вышли, а указателей на дороге и нет. Сидят теперь где-нибудь, — Прытко вновь оживилась. Небось, уже воображала, как найдёт пропавших и как после этого все будут ею восхищаться.
— Если бы я леса не знал, то сидел бы у дороги. Вдруг кто мимо проедет? — пожал плечами Грибник. Он не врал: этих, послеболотных, лесов он не знал и ходить сюда не любил. Краем глаза Афанасий Петрович заметил, как майор, напряжённо сдвинув брови, читал сообщение в телефоне.
— Может, они опять зря на GPS-навигатор в телефоне понадеялись?
Вскоре подъехали и остальные волонтёры.
— Я вас оставляю, — сказал майор. — Что-то найдёте — звоните. А мне в участок.
И уехал. Грибник усмехнулся ему вслед. Наверняка, сейчас в бумажках покопается, чаёк попьёт и, если другого дела не привалит, то домой поедет. Что зря куковать? Впрочем, кто его знает, этого полицейского? Может, у него какая-нибудь спецоперация поинтереснее лесных прогулок намечается.
Несмотря на осознание тщетности поисков, Афанасий Петрович честно сопровождал Прытко и её товарищей-волонтёров, показывал тропы грибников, в основном пролегающие параллельно грунтовке, грибники-то тоже не дураки, заблудиться никто не хочет.
Ходили до самого вечера, но так ничего и не нашли. Зато Грибник насобирал целый рюкзак боровиков, хороших, крепких. Да и как много их оказалось! Пожалел, что корзинок не взял! Леса ведь глухие, здесь собирателей бродит куда меньше, чем у деревни. Неплохая выдалась прогулка, да и довезли волонтёры до дома. Но помогать им на следующий день Грибник отказался.
— Да я вам уж все секреты поведал. Главное, всегда прямо идите и приметы запоминайте. Тогда обратно сможете вернуться.
Прытко, недовольная и уставшая, укатила прочь. А Грибник пристроился на крыльце, скинул сапоги, вытряхнул набившиеся за день иголки и мелкий сор, стянул носки, пошевелил потными пальцами.
— Вроде отделался легко.
Чуть позже пришла Зоюшка, села рядом, протянула кулёк семечек, но Афанасий Петрович отказался.
—Что слышно, Зоечка?
— Ничего, ась. Вроде как волонтёры завтра не приедут. Ток что-с волонтёрка останавливалась у сторожа, ась, поболтали немного. Не приедут, кажись.
— Сдаются?
— Да бох их разберёт? — Зоюшка медленно пережёвывала семечки. — Говорят, из соседней деревни паренька, агась, взяли-повязали.. У него этот – как его? — шашлычный аппарат для фотокарточек… В общем, Алёшкины вещи нашли, и много всякого. Воровал, значит. А, может, и с ребятами что сделал. Это всё та помощница майора раскопала, тихая такая, ведь. Всё ходила, вопросы спрашивала. Вот и нашла. Забрали того паренька. И в город поехали, ась, разбираться.
— А пропавшие шашлычники? Что о них-то сказали?
Зоюшка заложила в рот очищенных семечек, тщательно пережевала, проглотила, облизала потрескавшиеся, как сухая земля, губы.
— А что с ними-то, ась? Да ничошеньки. Майор, слыхала, сказал, что дело тупиковое. Не найти в лесу. Да ты сам же знаешь, ась, какие у нас леса.
— А дядя волонтёрши? Ну, который помощник прокурора, шишка большая?
— Ой, да ладно-то, ась, как же, шишка! — рассмеялась Зоюшка, и комочек слипшихся семечек выпал изо рта. — Уборщик он, агась, полы метёт. А девка с гонором-то, городская-то ведь. Она уж давно за внуком Аркадьича бегает. Бывало, Алёшка приедет к деду, а хоп — через полчасика и эта девица уж тут как тут, всё рыбку солёненькую покупает и с пивком им несёт, ась. Вот так вот.
— Ну, понятно.
— Да уж, агась, жалко-то Алёшку. Кто ж теперь Аркадьичу будет продукты возить?
Но Грибник не ответил. Впервые за последнюю неделю он ощутил свободу. Вечерний воздух пах лесной тишиной и покоем. Хотелось поскорее избавиться от назойливой подруги и броситься в лес, к соснам, вдохнуть полной грудью их свежести.
Афанасий Петрович уже поднялся, чтобы идти в дом, как Зоюшка добродушным голоском произнесла:
— А ещё ж напарница майора, говорят, вроде тебя подозревала. Представляешь, ась? Они с утречка тебя в лес увезли с волонтёркой, ась, а потом вернулись. В дом твой ходили ж. Меня в… как это называется? Вот! В понятые меня брали. Сторожу какую-то бумажку на обыск всё показывали. А потом вот же поехали в другую деревню, паренька того взяли ж.
Но даже если бы Зоюшка ничего не сказала, Грибник всё равно бы догадался, что майор или его безликая и безголосая помощника побывали у него дома. На обеденном столе, как раз на том месте, где клеёнка зияла огромной дырой, лежала стопка фотографий. Майор залюбовался и забыл убрать.
Говоря, что от Душеньки остались лишь перевёрнутая фотография в рамке да разбитый сервиз с балеринами, Грибник чуть лукавил. Была ещё и стопка распечатанных пейзажей. Когда они перебрались в деревню, Душенька несколько недель пыталась преодолеть нелюбовь к природе, преобразовать страсть к городу в симпатию, сочувствие к лесу. По вечерам она ходила по деревне и по опушке с фотоаппаратом, прицеливалась, качала головой, шептала: «Какая же страшная банальщина!». Иногда всё же что-то снимала, но проявленные снимки люто ненавидела, рвала негативы, сжигала карточки. Некоторые уцелели случайно и сейчас лежали на столе. Но лес и закат на них, хотя и отражались во всей красе, всё-таки были мёртвые, каменные, бездушные, не дышали, не манили, потому что Душенька так и не почувствовала, как бьётся сердце лесное. И она понимала, что не чувствует, не знает, не может запечатлеть красоту леса. И оттого с каждым часом всё больше ощущала свою беспомощность и ненавидела новый дом. Тосковала по городу, по шуму, по выставкам, тосковала страшно. Может, и сбежала бы, если бы на болотах не пропала.

***
Утро выдалось хорошим. И тихим. Рыжий кот ночью где-то украл валерьянки и теперь развалился у крыльца в мурлыкающем полубеспамятстве.
Тишина.
И даже Черныш больше не гавкал.
Грибник подкатил к высокому соседскому забору толстый пень, на котором обычно рубил дрова, влез на него и заглянул на чужую территорию.
Парник с помидорами был закрыт, несчастные завядшие растения наклонились к земле. Вряд ли придут в себя, даже если их сейчас полить. Сорняки проросли и заполонили весь огород. Черныш неподвижно лежал у будки, прикованный цепью. Грибник поднял камушек и кинул в пса, но тот и ухом не повёл.
Спустившись с пня, Грибник отодвинул металлический лист забора и пролез в дырку. Эту лазейку он сделал ещё в прошлом году, когда Фёдорович только отгородился заборчиком. А что? Негоже совсем от соседей открещиваться. Но тайным ходом Грибник пользовался впервые.
Заглянул в окна. За пыльными белыми занавесками ничего не видно. Во втором окне, кажется, увидел кровать. Фёдорович лежал на ней. Громко постучал по стеклу, но внутри никто не отозвался.
Присел рядом с Чернышом, потрепал по холке, по жёсткой шерсти, но пёс не шелохнулся. Лежал чучелом.
Дверь была не заперта, и Афанасий Петрович вошёл в дом. Пахло разложением; от резкой вони заслезились глаза. Укутанный в одеяло, сосед покоился на постели. Наверное, ночной инфаркт.
— Вот и работка, — тяжко произнёс Грибник. Этим августом много работы. От запаха мутило, нужно поскорее управиться.
Черныша он положил в мешок. Пасть собаки открылась, вывалился язык, глаза стеклянно смотрели на своего хоронителя. Но Афанасий Петрович лишь потуже завязал мешок. С Фёдоровичем было сложнее. Всё-таки здоровый тяжёлый мужик, хоть и чудной.
В пять утра большинство жителей деревни спали, и никто не видел, как Грибник тащил огромный свёрток из простыней от дома соседа, через дырку в заборе к старенькой «Волге».
Завёл мотор, тот фыркнул и затарахтел.
— Поехали!
Через полчаса доехал до поворота с шоссе на старую грунтовую дорогу. Та уже давно превратилась в сплошные колдобины и поросла высокой травой. Лет двадцать пять по ней никто не ездил. Грибник съехал и сразу же свернул на опушку, оставил машину за молодыми елями, чтобы не бросалась в глаза с дороги. Впрочем, в этой глуши и смотреть-то было особо некому.
Затем вытащил из машины тело Фёдоровича. И волоком потащил к болоту. Прошёл мимо мшистой низины, топкой, вязкой. Поначалу просто кажется, что мох высоким вырос, проваливаешься в него, смеёшься, а затем ноги начинают вязнуть в хлюпающей водице, ещё шаг – и проваливаешься, ледяная вода заливает кроссовки, ноги сводит, холодит, падаешь вниз, и кричать бесполезно – никто не услышит. В мшистом, обманчивом болоте и лежали шашлычники, погнавшиеся то ли за призраком оленя, то ли за Лешим. Ну и доставили же они хлопот! Одного человека заманить в трясину ещё ничего, легко, а вот шестерых загнать – это только настоящему хозяину леса подвластно, Лешему.
Грибник добрался до любимой мели, насыпи, которую не затапливало, достаточно твёрдой, чтобы по ней пройти.
Дотащив тело примерно до середины, Грибник вернулся за мешком с псом.
Слева от земляной косы стояла чёрная никогда, даже в самые жаркие месяцы, не высыхающая вода, справа росли мхи, а из них выглядывали сыроежки. Наверное, там ещё скрывалась земля, но Афанасий Петрович не собирался проверять. У корней сосен на мели всю землю усеяли здоровенные боровики. Все охочие до лесных даров обычно до болот не доходили, а уж тем более не забредали вглубь. И никто, никто, кроме одной-единственной души, не знал, какая тут для грибов плодородная почва.
В третий раз Грибник вернулся к машине, на этот раз – за лопатой. И стал копать. Вырыл могилку у сосны, где не росло грибов. Но, ничего, Фёдорович и Черныш удобрят землю, вырастут грибы и на этом месте.
Закончив работу, Грибник расположился на поваленном дереве, толстый ствол которого нависал над глубокими синевато-зелёными мхами. Подул лёгкий ветер, кроны сосен едва слышно заголосили, но мхи молчали, беззвучно смотрели на своего преданного гостя, манили мягким покрывалом. Иногда Грибнику хотелось спрыгнуть вниз, лечь на бледно-изумрудную постель, провалиться, дать мшистой арке сомкнуться над собою и забыться вечным сном. Однажды, но не сегодня. Сегодня нестерпимо хотелось жить.
Закурил папироску.
— Хорошо-то как, Душенька! — выдохнул дым. — Господи, Душенька, как хорошо-то!
Но Душенька ему не ответила. Душенька вечными грёзами дремала глубоко во мхах, закрытыми глазами безмолвно смотря на Афанасия.

Оставить комментарий