Глупейшее положение

Вот, положим, идёшь ты по Красной площади. Не в колонне идёшь – один. На работу спешишь, а может из клуба гуляешь – не суть. Утро раннее, так что народу кругом – ни души. И стены древнего Кремля нежным светом красятся, и просыпается всё вокруг вместе с тобой. Хорошо тебе, покойно, ну или уж во всяком случае, ничто не предвещает в самом сердце Родины. Одно слово – стабильность.

И тут прямо посреди площади, в стороне чуть от твоей траектории, замечаешь ты, будто валяется что-то. И это что-то, чем ближе, тем яснее человеком делается. Лежит человек прямо на голой брусчатке и не шевелится ничуть.

Ну ты как гражданин приличный мимо не пройдёшь. А вдруг там без тебя и в самом деле никак? Да и может разве какой-нибудь насосавшийся бомж вот так внаглую на таком месте разложиться? Нет, что-то тут не того.

Подходишь ты. Лежит навзничь мужичок немолодой в пиджаке. Вроде и на вид из приличных. Даже и черты как будто знакомые. Наклоняешься ты к нему – не дышит, кажется. И лицо чистое от следов излишеств – нет, вот теперь видно — не бомж и не колдырь даже. И вот тут-то до тебя доходит, что тот, над кем ты сейчас склонился, никто иной, как вождь всего мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов-Ленин! Ты же лицо это с самого дальнего малолетства помнишь во всех его ипостасях – такое не забывается.

Так что вся твоя дутая стабильность в один миг на клочки лопается и куда-то на брусчатку оседает, а вместо неё вспыхивает не смятение даже, а какое-то странное чувство будто попал ты в положение и не дикое, не удивительное, пожалуй, а какое-то глупое. То есть вот мавзолей — стоит, вот Ленин — лежит – всё как всегда. Но нет пространственного совпадения. Сместилось что-то в природе, а заодно и в мозгах твоих, кажется. И какое, собственно, тебе дело, а вот как-то так вышло, что тебе теперь это всё и разруливать. Он же долго так лежать не может. Он же разлагаться начнёт! Ему режим требуется! Опять же – птицы всякие, туристы тоже. То есть надо что-то предпринять и срочно. Но что? Короче положение преглупейшее.

И конечно ты, как в детстве ещё тебя выучили, перво-наперво звонишь в милицию. В полицию то есть. А там тебе резонно отвечают, мол, раз он много лет назад сам собой помер и криминала нет, то их это вообще не касается, тем более, что и сроки все давным-давно вышли. Так что пускай с ним скорая возится. Ты, само собой, сразу 03 набираешь, ситуацию рисуешь, впопыхах адрес на окрестных зданиях рассмотреть пытаешься, а тебе серьёзно возражают, дескать, поздно уже, бессильна медицина, когда пациент вечно живой и вообще такими делами комендатура Кремля ведает. Удачи вам.

А телефона комендатуры у тебя нет. И вот озираешься ты по сторонам, а на площади по-прежнему только ты и Ленин, так что помощи ждать в общем неоткуда. И на какой-то миг возникает в голове твоей интеллигентская мысль, что неплохо бы взять этого Ленина, оттащить самому на место – благо в двух шагах тут – да и дело с концом. Но мысль эту ты отгоняешь сразу, потому как видишь ясно – закрыты двери мавзолея. Есть ещё у тебя идея подойти к дверям этим и постучаться в них наудачу, а то и дёрнуть за ручки, пожалуй, но и она живёт не долго.

И когда, наконец, окончательно решился ты пробиваться в Кремль прямо к коменданту, и только ещё выбрать остаётся, как менее нахально будет – через Боровицкие ворота или всё-таки Троицкие, вот тут только замечаешь ты, как от Исторического музея направляются к вам трое полицейских. Не спеша так направляются.

И ты им, конечно, поначалу рад. И когда подходят они, объясняешь сбивчиво, что вот, дескать, я тут вот иду, а он вот тут прямо так вот лежит. А они смотрят молча, даже вроде как не на тебя, а сквозь тебя куда-то по направлению к Васильевскому спуску и как будто слегка улыбаются. И взгляд у них такой спокойный, ясный-ясный и совершенно ничем не замутнённый. И что-то такое внутри тебе ненавязчиво подсказывает, что вот теперь-то настоящие проблемы и начинаются.

Смотрят они сквозь тебя своими белёсыми глазами, а в глазах этих отражаются ёлочки голубые, башня Спасская и твоя перепуганная физиономия то ли с усами и трубкой, то ли с прищуром подслеповатым. Одни словом, что ты убийца Ленина, не то чтоб не обсуждается, а как бы зачем ещё кого-то искать.

И вот самое глупое, что сейчас можно сказать, ты конечно в первую очередь и ляпаешь:

— Ребята, это не я его.

— Разберёмся, — подбадривает один из них, берёт тебя под локоть, а двое других Ленина подхватывают и идёте вы впятером куда-то. Прямо в сторону Лобного места.

И вот ты уже ни утра нежного не видишь, ни памятников родного города, а только лихорадочно соображаешь, как такое с тобой случиться могло и как из всего этого теперь выпутаться. Для начала понимаешь ты, что сегодня понедельник и музеи все на замке ещё минимум сутки как. То есть пока там пропажа Ленина обнаружится, ночь тебе в камере провести придётся, а что там за эту ночь с тобой приключиться может – про то один Дзержинский ведает, но всё равно не скажет. И между прочим сам он лежит примерно на своём месте, тут же за твоей спиной, и невинных людей под статью подставлять даже и не покушается.

Да и какая ещё она – статья эта — тебе светит? Ну разберутся они, положим, что это не ты его. Ну так опять-таки ты виноват. Тут же чистой воды вандализм налицо – надругательство над историческими памятниками. Или культурными ценностями. Интересно, а что такое теперь тело Ленина – исторический памятник или ценность культурная? А может вообще — национальное достояние? Опять же и самой настоящей провокаций здесь попахивает. Это же камень преткновения, незаживающая рана, линия раскола общественного – или как там ещё Андрей Малахов на всю страну в прайм-тайм скажет. Да и сам мавзолей наверняка государственной важности объект, всё-таки Кремль и всё такое. Так что пришьют тебе то ли вандализм, то ли терроризм, то ли экстремизм с разжиганием и пишите письма в передачу «Калина Красная» на «Радио России». А то и вовсе без всякого суда и следствия выдадут на растерзание местным коммунистам. Вдруг у них ещё длинные руки? Ты же всего не знаешь!

Короче – спасаться надо, чем раньше, тем лучше. И ты начинаешь спасаться:

— Ребят, может договоримся? – до чего-нибудь получше ты, дело ясное, сейчас не додумаешься.

Мямлишь ты деловое предложение это, и свой собственный голос словно откуда-то со стороны подслушиваешь, и до того не твой он, до того паскудный, что будь ты сейчас на месте ментов, ни в жисть бы с собой договариваться не стал.

И они это, вроде бы, тоже чувствуют:

— Да ты уж договорился с одним, — ухмыляется тот, который тебя ведёт.

— Ребята… Мужики… Да вы знаете… Он вообще-то не очень хороший человек был. Он многих людей обидел, — это ты про себя думаешь, что зубы им заговариваешь.

— Значит ты у нас народный мститель? Типа человек-паук, да? – наконец твоему полицейскому любопытно стало.

— Нет, ну что вы, — смущаешься ты. – Я же как лучше хотел. Помочь хотел.

— А, так ты активист! – радуется страж и с товарищами своими переглядывается. – Ну давай – показывай, как помогать собрался.

И ты живо показываешь. И, главное, ещё надеешься, что у них сдача с пяти тысяч найдётся. Ну не настолько же они мало получают, чтобы у них сдачи для тебя не нашлось. Хотя какой-то там мозговой периферией сразу понимаешь – оставят они в твоём кошельке только колоду дисконтных карт да сувенирные сто евро – на счастье.

И вот удаляется вся троица так же неспешно, даже как будто и честь тебе отдав на прощанье, а ты опять наедине с Лениным остался. Тут только видишь ты, что вы с ним уже где-то на задворках ГУМа и прочей красивой жизни – в китайгородских подворотнях. И чтоб не вышло чего ещё, подхватываешь ты тело вождя, не долго думая, и за ближайший контейнер мусорный с ним отползаешь, а то вдруг тут ещё один патруль твой покой охраняет, те-то тебе квитанцию не выдали.

И тут, кажется, самое время ноги в руки, да и забыть к чертям об этом приключении, как о всех прочих уроках истории. Но что-то такое неизжитое держит тебя – не отпускает сразу. Может оно конечно ты и не мозг нации, но и вождю доказать охота, что не прав он был в корне. Да и вождь ли это вообще? Тут ещё вопрос большой. Много их тут пасётся у Кремля – двойников этих — клонов-клоунов, заместо обезьянок с удавами. Может как раз один такой заработал на ностальгии, ужрался на радостях, да и околел посреди Родины. Как бы проверить-то?

Ну для начала ты, брезгливость отбросив, к самому телу лицо своё приближаешь и тщательно там всё обнюхиваешь. Не, ну в принципе Лениным пахнет. То есть чем-то таким спиртосодержащим. Его ж там бальзамируют как-то. Хотя и второй версии оно тоже не исключает. Так что опять – полная неопределённость.

Тогда ты решительно пиджак ему расстёгиваешь, рубашку задираешь и открывшееся тебе изучаешь внимательно. А он там – под рубашкой и пиджаком – ну прямо как живой. Холодный только. Но и у тебя руки, прямо сказать, ледяные – от прохлады утренней и всего пережитого. Нет, ну как живой! Умеют же, когда захотят. А вот он и шрам внизу живота. Стало быть, отсюда у него внутренности вынимали. Или это простой пролетарский аппендикс под местным наркозом отрезали? Хотя одно другому не мешает. Так был у Ленина аппендицит или не был? Твою ж мать! Не застал ты «Краткий курс истории ВКП(б)».

И тут как раз в голову тебе блестящая идея входит. Как вот прямо здесь и сейчас на раз просто и безошибочно выявить – настоящий Ленин тебе попался или подделка дешёвая. Но тут без инвентаря не обойтись. А у тебя, как назло, ни с собой, ни вокруг ничего подходящего. Хоть в контейнер мусорный полезай. А в контейнере том почти наверняка всё нужное сыщется. Но ты ведь туда не полезешь. Ты же достоинство своё ещё помнишь, а самое главное – сохранил ты вместе с достоинством три сторублёвые бумажки, которые завалялись в кармане твоём накануне, отдельно от кошелька.

И вот с этими своими бумажками и с достоинством вместе, ты из-за мусорки осторожно выглядываешь, а потом уже и весь вылезаешь и быстрым шагом в сторону Тверской направляешься. Нужен тебе сейчас любой подвернувшийся «Кофе-хаус», они же круглосуточно работают, значит и в такую рань тоже. А тут надо ж такому везению – «Шоколадница» в самом начале. Прямо через дорогу – в Центральном телеграфе. И как раз только открылась. Там в соседнем доме «Макдональдс», кстати. Он-то ещё раньше открывается и для плана твоего ничуть не хуже сгодится, но ты же туда не ходишь, правда? И даже и знать-то не знаешь, когда он там себе открывается. Так что врываешься ты в «Шоколадницу» и заказываешь на все деньги маленький «Мохито». Очень удобно, ещё и рубль на чай останется. Но «Мохито» ты сейчас не пьёшь. Впервые в жизни, наверное, вот так – можешь и не пьёшь. Не до «Мохито» тебе в такую минуту. Вынимаешь ты из стакана соломинку, бросаешь деньги на стол и с соломинкой с этой скорей к Ленину своему. Он там тебя в том же виде благополучно дожидается.

Запрокидываешь ты его лысую голову и соломинку свою трёхсотрублёвую, чаевые включая, осторожно в левую ноздрю вождя запихиваешь. Ну идея-то проста, как всё гениальное. То есть если бомж это, ну или кто он там, то трубочка твоя в его бомжовый мозг намертво упрётся. А у Ленина-то мозгов нет. Его-то мозг давно уже срезами микронными по всему бывшему соцлагерю раскинулся. И соломинка коктейльная, стало быть, если в Ленина её вставить, провалиться должна до самой затылочной кости.

Но соломинка, конечно, не проваливается никуда. Она на полтора сантиметра входит и дальше ни в какую. То есть либо это всё-таки твой современник, либо чёрт его знает, что там в носу у Ленина. Ты же анатомию с бальзамированием не лучше «Краткого курса» помнишь. Ну то есть идея изначально идиотская была.

А новых идей у тебя больше нет. Иссяк креатив как-то сразу. Потому плюёшь ты решительно на всё своё неизжитое, изживаешь то есть поспешно, и с оглядкой, нет ли хвоста позади, к метро семенишь. А там уж, как не было ничего, на работу или домой – куда там тебе. И весь день потом сидишь, как на бальзамировочном столе, и ждёшь. То ли милиция за тобой прикатит, полиция то есть, то ли само как-нибудь рассосётся. И беспрерывно все доступные новости мониторишь, что там про Ленина твоего скажут.

Но там – в новостях — как назло, затишье сплошное. Стабильность кругом, аж скулы сводит. Даже подозрительно как-то. Может, решают как раз, как лучше народу объявить? И только вечером уже — по НТВ — передают про Ленина наконец-то. Но не твою историю, а так – вообще. Дискуссия у них там общественная на давнишнюю ленинскую тему: вот прямо сейчас его зарыть или всё-таки ещё подождать. А тут ещё бабка твоя с дедом вместе перед экраном расселись и тоже с артистами заодно – полемизируют.

— Да если б не Ленин… — говорит бабка. – Да у нас все дети в лагерях были. Руки прочь от святого! Не вы клали, не вам и замать.

– Да у нас все в лагерях были, — это уже дед. — Вошкаются ещё с трупом. Да не зарывать его надо, а прямо ногами его, прямо в землю его втоптать по самые тезисы.

Слушаешь ты их и понимаешь, что вот сегодня утром по-любому как конченная тварь поступил.

А потом, когда уже в постели лежишь, и всё это глупое утро в голове на бесконечном повторе прокручиваешь, такое чувство приходит, и тоже глупое, кстати, как будто и не сегодня это случилось, а давно-давно, может быть даже в прошлом веке ещё, а то и раньше, да и не с тобой даже, а там – с кем-то другим. И как-то сам собою вопрос зарождается и всю эту глупую кашу в голове твоей полирует: «Да был ли Ленин-то, может, Ленина-то и не было?» И вот с этим ты, совсем уже успокоившись, окончательно засыпаешь.

А во сне к тебе Ленин приходит. То есть тут уж точняк – единственный и неповторимый – в «Шоколадницу» не ходи. И добродушно так, чуть голову наклонив, хитрым прищуром своим тебя укоряет:

— Что ж это вы, батенька, со мной так? Прямо трубкой и в самый мозг. А где же ваше чутьё? Где же ваша сознательность? А? Легко, может быть, думаете, вождём быть? А вот подите-ка сперва на моё место, тогда и подискуссируем.

И вот лежишь ты посреди мавзолея. Ни жив, ни мёртв, а так – всегда живой, что, если смотреть диалектически, всё равно, что и вечный покойник. Ни холодно тебе, ни жарко, ни сухо, ни сыро, то есть режим не то чтобы лучше некуда, а просто для тебя сейчас лучше и не надо. И хотя цветы всегда свежие, но уважения не чувствуется. Пырятся на тебя под стеклом кому не лень, всё равно как на спящую игуану в террариуме. А бытие, хотя оно, конечно, и определяет сознание, но игуаной-то быть не хочется даже по Марксу.

И вот так, под лампочкой греясь, чувствуешь ты кожей буквально, в каком положении оказался. И не лично ты, собственно, а вообще — и Ленин с Марксом, и бабка твоя с дедом, и Центральный телеграф, и даже те менты твои давешние. И не странное вот это всё, не ужасное, не неправильное даже, а так просто какое-то очень глупое.