Когда тёмная лестница выплюнула Марка во двор, ещё пели птицы. Какие долгие, долгие дни! Одиннадцать вечера — а небо лишь чуть-чуть полиловело. Воробьи на кусте сирени перелетали с ветки на ветку. В косых лучах светились лопухи у тротуара. Мир приятно плыл куда-то, и в то же время не сдвигался с места.
Красное вино мягко туманило голову… Но и без вина он был бы пьян. На встрече выпускников, в квартирке на втором этаже Марк только что стал триумфатором.
— Как ты додумался открыть свой бизнес? Как умудрился выбить контракт с РЖД? Что купил на первый миллион? — спрашивали наперебой накрашенные девушки в узких платьях.
Марк вздрагивал одним плечом от неожиданного внимания, улыбался, но потом смахивал с лица локон курчавых волос и начинал рассказывать, плавно, как будто даже нехотя. Минут через пять слушательница в коротком платье с удивлением обнаруживала себя то неистово смеющейся, то тревожно сглатывающей, то в истоме сжимающей коленки. Марк же стоял посреди комнаты и дирижировал эмоциями публики. Действующими лицами его истории были всем известные начальники дорог, главы госкорпораций и даже сам министр транспорта. От этого рассказ становился ещё перчёнее. Персонажи ссорились с женами, дарили бриллианты любовницам, делали глупости, а ушлый Марк, как Хаджа Насреддин, все выворачивал в свою пользу, выстраивая прибыльный бизнес. Проникновенный взгляд, залихватская улыбка, меткое слово — всё это помнили бывшие однокурсники. Не зря в институте его называли сгустком энергии: девочки — с восхищением, а преподаватели — качая головой, потому что для специальности «Электротехника на железнодорожном транспорте» это было совершенно лишнее качество.
— Чего ты сюда пришёл? Тебе бы в актёры, — сказал как-то декан.
— Ну уж, куда получилось… — пожал плечами Марк и его глаза, всегда немного грустные из-за опущенных внешних уголков, впервые погрустнели всерьез.
С институтских времён он почти не изменился. Такой же подвижный, улыбчивый и полный сил. И только опытный физиогномист, заметив глубокие, как трещины, мимические морщины, предположил бы, что уже много лет Марк улыбается через силу.
Марк стоял у подъезда, выдыхая синий дымок в тёплый воздух, смотрел сквозь него на стеклянную высотку в оранжевых бликах, на голубей на проводах и думал о своём сегодняшнем триумфе, когда в его объятия упала Лена. Растрёпанная, в блёстках, она скатилась по лестнице и приземлилась прямо на него.
— Ой, ты еще здесь? — хохотнула она.
— Давай провожу тебя, — сказал он, осязая её упругую щеку и мягкую грудь, расплющенную об его плечо.
Она высвободилась.
— Я ж на машине, — Лена нажала на брелок, и на стоянке, укутанной тенями крон, пикнул белый Рэйнджровер. Она уже много лет была удачно замужем.
— Лен, может, не стоит в таком состоянии?
— Да тут рядом. Сейчас… — она зевнула и потянулась, оголив загорелый живот с бриллиантовой сережкой в пупке. — Надо просто продышаться.
Они подошли к машине.
Лена стояла совсем рядом и смотрела в глаза.
— Ну что, пока? — спросила она. — Давай, молодец, я слежу за твоими успехами!
Они поцеловались в щёчку. От неё пахло фиалками. Кожа мягкая и свежая, морозная летом. Она не сдвинулась ни на шаг. Он еще раз поцеловал, в другую щёку, и обнял её за талию. Она рассмеялась.
— Ну всё, я пошла. Давай!
И они ещё раз поцеловались в щёки. И оба рассмеялись. В животе у него что-то шевельнулось. Она же замужем. Он видел её мужа, это взрослый рассудительный мужчина с штанах с лампасами.
Она не уходила. Он поцеловал её в губы, мягкие, как заварной крем. Она не раскрыла их. Но и не отпрянула. Она тяжело дышала и улыбалась. Глаза заволоклись: смотрела на него и как будто не видела. Он поцеловал ещё. Губы были розовые на вкус. Зубов она не разжимала, но гуды были в его власти.
— Давай прогуляемся! — предложил он.
— Да, можно.
Они пошли по летним переулкам, забросанным пятнами теней, сворачивали на улочки, затопленные малиновым светом долго и неторопливо заходящего солнца.
Странно, думал он, чем она его так раздражала в институте. Хоть вроде они и дружили, но он помнил, что всегда испытывал к Лене какое-то фоновое презрение. За что? Не понять теперь. Годы идут — люди меняются… Сейчас она была так хороша и так расположена к нему…
Он приобнял её за талию. Она льнула к нему. Он то и дело поворачивал голову к ней — там была её нежная шея, румяная щека, — медлил, не решался и опять отворачивался…
Впереди показалась пустая детская площадка с беседкой, и они уже направились туда, когда вдруг откуда-то сбоку выпрыгнула тень.
— Как вы поживаете? — спросила огромная голова на узких плечах, ворвавшись в поле зрения.
Они опешили и остановились. Странен был не столько вопрос, сколько вид вопрошающего. Воронье гнездо волос, чёрных, сальных, и глаза. Глаза — сползающие с лица по скулам вниз, как два масленых вареника. Это была голова молодого парня лет двадцати, но больше она походила на голову старого измученного мастифа.
Марк успел ощутить, как лопнул их мирок сладкой истомы, и они с Леной очутились в открытом солёном море. Он едва заметно махнул Лене рукой: мол, не обращай внимания, и они, глядя ровно вперед, пошли дальше.
Но голова настойчиво следовала рядом, в метре, и поддерживала разговор.
— Нет, вы не подумайте… Я не просто так спросил. Я вот сейчас шел и размышлял, почему людям позволено разговаривать только с теми, с кем они уже разговаривали раньше. Почему не позволено мне, например, заговорить с вами? А если я хочу что-то важное вам сообщить, а вынужден вот идти сзади вас и помалкивать?
Марк с натянутой улыбкой глянул на него и хотел, было, для приличия ответить, что, отчего же, всем позволено говорить со всеми, но парень, похоже, не нуждался в любезностях.
— А с другой стороны, — продолжал он, — что я вам могу полезного сообщить? Я бы и хотел, очень бы хотел помочь вам, всему миру, но голова моя пуста. Что я могу вам сказать, если у меня онемело все внутри. Я не чувствую ни тебя, ни её, — он нагло показал пальцем на Лену. Марк взял Лену под руку и ускорил шаг. Но голова не отставала. — Я и себя уже почти не чувствую. Потому и подошел к вам. Если бы чувствовал, не решился бы. Понимаете? Замкнутый круг. Ведь если бы чувствовал, то и сказать бы было что. Вернее, не что, а как. И действительно помог бы. Хотя бы направление указал. А так что? Заставляешь себя говорить, потому что надо, а сказать нечего. А когда есть что сказать, так распирает, так распирает, что и не можешь. Понимаете?
Беседка была уже рядом, а голова всё бубнила свое. Марк думал только о том, что из-за этого кретина может сорваться его чудесное рандеву. Лена же предпочла сделать вид, что ничего не замечает, и лишь по её стекленелым глазам и нахохленному подбородку было видно, что несмотря на старания, слова из черной головы до нее долетают. Марк краем глаза приметил это её выражение, и внутри шевельнулось старое институтское презрение.
Чудесный летний вечер рушился на глазах.
— Молодой человек! — наконец решился Марк и с силой свёл челюсти. — Вы не могли бы оставить нас вдвоём? Нам сейчас неудобно с Вами разговаривать.
— Ах, простите ради бога! — вскрикнула голова, и только тут Марк наконец заметил всё остальное щуплое тело, которое отвесило им что-то вроде реверанса. Узкие плечи и грудь были в пору двенадцатилетнему мальчишке. А длинные комариные ноги болтались в голенищах кирзовых сапог. В таких же, найденных когда-то в старом сарае, Марк в детстве гарцевал по деревне. — Простите, — голосил парень, как будто пытался перекричать прибывающий поезд. — Я и сам чувствую себя лишним. Какая-то натужность присутствует. Не место мне в сегодняшнем дне. Всего хорошего вам! Удачи! Успехов! Здоровья! Долголетия!
Парень начал ретироваться. Марк подозрительно прищурился: ему не верилось, что всё так легко закончится. Но парень исчез за ближайшим углом, и вновь ласково зашелестели кроны, поигрывая малиновыми лучами.
Беседка была пуста. Длинные голубые тени от неё подрагивали на песке, расширялись и рассеивались вдаль. Они сели на скамейку. Марк хотел обнять Лену за талию, но после случившегося рука как-то неуклюже втиснулась между их телами и, мешаясь, копошилась сама по себе.
Лена повернулась к нему и посмотрела в глаза, долго и томно. Томность её была теперь немного вымученной, но тут надо было просто подыграть, чтобы вновь завелся и затарахтел мотор любви. Он потянулся к ней лицом, но на полпути застыл. Ощущалась какая-то скованность движений, как при артрите. Марку на секунду показалось, что он тянется не к лицу, а к резиновой маске, натянутой на оковалок.
— Кстати! — нашлась Лена, — Толик сейчас ищет подрядчика. Помнишь Толика? Вы виделись, муж мой, ему сейчас нужен подрядчик… оформление там всяких документов на перевозку, ты же этим как раз занимаешься?
Марк навострил уши.
— На постоянной основе, — продолжала Лена. — Цистерны с углём, нефтью гонять в Ингушетию и обратно…
У Марка зашевелились кудри на голове. Он пытался в уме подсчитать прибыль, но внутренний калькулятор выдавал «Error».
— Ленка, да ты что! Красавица ты моя! — он схватил её в охапку, утопив пальцы в мягком теле и прижал всю к себе.
— Но мне процентик, — из последних сил пригрозила пальцем уже тающая Лена. — Надеюсь, не надо объяснять!
— Конечно, не надо!
Марк впился в её рот. Вся скованность прошла. В его фантазиях слились два самых больших удовольствия: ленина розовая грудь, которую он уже начал освобождать от лифчика, и частный Фалькон, летящий на Мальдивы.
Поистине, сегодня самый счастливый день. А он ещё не хотел идти на встречу выпускников. Проснулся с утра хмурый с мокрой подушкой, что-то из детства снилось. Думал: кого я там из этих выпускников не видал… всё пустое. Ну и дурак! Опьянение от вина вернулось удесятерённое. Марк уже плавал в розовом тумане, когда услышал знакомый голос.
— Понимаете в чём дело, мне мама подарила нетупящийся нож. Ну, знаете, такие керамические. А я ей говорю: ты что, смерти моей хочешь? Говорят же, что нельзя ножи дарить. Ну, и не только поэтому, конечно. Просто острый слишком. И не тупится, вот в чем беда. Обычные металлические пообтерлись, затупились, и вроде ничего. Уже и сносно. А этот все режет и режет. Режет и режет. И пальцы режет, и руку, чего доброго, отхватить может ненароком. А мама говорит: предрассудки это всё, а нож в хозяйстве годен. А я страсть как грейпфруты люблю.
Марк ошалевшими глазами смотрел на парня и не мог поверить. Тот сидел на земле, скрестив ноги, и выпускал из руки струйку песка. Лена опять нахохлилась и стала вертеть головой по сторонам, как попугай на жёрдочке.
— Я их режу, грейпфруты эти, поперёк, знаете, дольками, и сахаром посыпаю. Горькие, — продолжал мальчик. — Но страсть как люблю. Люблю и режу. Режу, любя. Тем ножом, что мама на рождение мне подарила, смерти моей желая. А любовь — это что? Уж не то, что у вас.
— Пошёл вон! — вскричал Марк, вскочив. Не сказать, что он был взбешён, но по-другому от этого мальца, видимо, не избавиться.
— Никуда я не пойду. Это общественное пространство, — спокойно ответил малец, даже не прерывая своей забавы с песком. — Что ты мне сделаешь?
Марк уже почувствовал, как на него накатывает непритворное бешенство. Но все же он прекрасно владел собой, и сейчас просто позволял себе разыграть маленький спектакль. На глаза попалась консервная банка с оттопыренной острой крышкой, валявшаяся в песке. Он аккуратно поднял её, осмотрел, вложил в руку поудобнее и сказал охрипшим голосом. — Я тебе вспорю горло этой банкой.
— Ага, конечно. Кишка тонка, — малец не сдвинулся с места, но щуплое плечико его нервно дёрнулось,— а крышка у банки толста. Ей только если спину чесать, — он засмеялся, по-детски запрокидывая голову назад. — Это тебе не мой нетупящийся нож, пообтерлась банка-то об песок, как и ты сам…
Марка немного повело от абсурдности происходящего, даже пришлось переступить на другую ногу. Но он перевёл дыхание и продолжил свою игру.
— А чо? — сказал он развязно, чувствуя как наливается и краснеет его шея сзади, а на лице расплывается хищно-пьяная улыбка. — Завалю тебя прямо здесь. Это будет по понятиям.
И он тяжело пошёл на парня. Первые несколько шагов тот сидел не шелохнувшись. И Марк, уже перевоплотившийся в урку, краешком сознания подумал, что если он поравняется с мальчишкой, а тот так и будет надменно сидеть, то он возьмёт да и действительно полоснёт его банкой. И именно в момент, когда он это подумал, малец вскочил и пустился бежать.
Марк бросился за ним. Надо было хорошенько припугнуть негодяя, чтоб не удумал вернуться. Малец бежал отчаянно, с силой выбрасывая ноги назад. Кирзовые сапоги чуть не слетали с него. Тропинка вилась, вилась и влилась в липовую рощу. Из-за дерева вынырнула женщина в платке, она растерянно крутила головой и совершенно не смотрела по сторонам. Марк почти влетел в неё, в последний момент отпрыгнул и из-за этого потерял мальца из виду. Он огляделся. Среди чёрных стволов вдалеке мелькнул тоненький силуэт, похожий на спичку с обугленной головкой. Марк побежал туда, но уже без запала. Наверно, пора остановить погоню, малец достаточно напуган.
Но силуэт слишком быстро разрастался, и Марк понял, что малец больше не убегает от него.
В прорехах между деревьями показалось широкое, как разлив реки, шоссе, по которому железными осами проносились машины. Малец стоял на его берегу и не решался броситься в бурные воды.
Марк уже хотел незаметно свернуть обратно в рощу, когда малец вдруг оглянулся и угодил ненавидящим взглядом прямо Марку в глаза.
Как поступить?
Остановиться? Малец поймёт, что все было не всерьёз, и, того гляди, сам пойдёт навстречу, и кто знает, что он прячет в голенище своих сапог, не тот ли хвалёный нож. А боевой запал у Марка уже начинал сменяться одышкой.
Догнать? И что дальше? Стоять перед ним и задыхаться? Опять же: развязка с ножом…
И тут пришла спасительная мысль. Надо додавить! Напугать еще сильнее, чтобы малец перебежал дорогу и скрылся из виду. Последний рывок. Марк встряхнулся, прыгнул на бегу и с бешеным нечленораздельным кличем, выставив вперед зазубренную консервную крышку, бросился на мальца.
Тот в ужасе замотал головой: на дорогу, на Марка, на дорогу, на Марка. Его лицо всё укрупнялось. Уже можно было разглядеть глаза, дрожащие, как две огромные капли. Он выглядел как ребёнок, потерявшийся в гипермаркете.
Марк уже почти поравнялся с ним, всяческий запал пропал, хотелось лишь погладить эту большую испуганную голову и сказать: «Мир?»
Малец сорвался и побежал.
Марк остановился, задыхаясь, уперев руки в коленки.
Испуганно шарахаясь, то и дело оглядываясь, малец перебегал шоссе. Истошный вопль сигнала — отпрыгнул от машины. Китовый гул грузовика — увернулся. Вот он уже на разделительной полосе.
На встречной на удачу пусто.
Ну и славно, ну и хорошо.
Марк отвернулся и пошёл обратно. Сейчас он наконец вернётся к Леночке и завершит начатое. Мерзкий малец больше не помеха. Жаль только, что в квартире не убрано. Ничего, он посадит Лену на кухню пить чай, а сам быстренько покидает всё в шкаф.
Дорога уже осталась далеко позади, когда Марк решил оглянуться. Малец должен был давно пропасть из виду, но проверить стоило.
Малец все еще стоял на разделительной полосе, как будто только и ждал Марка. По встречной нёсся плотный поток машин. Парень нервно рыпался и в конце концов бросился на дорогу. Он успешно проскочил между парой машин и уже почти достиг тротуара, когда красная горбатенькая машинка, похожая издалека на игрушечную, проехала по нему и протащила немного по асфальту.
Звука не было. Марк отвернулся и пошел дальше. Казалось, ничего особенного не произошло. Просто такая картинка вдали. Марк остановился. Оглянулся опять. Малец неподвижно лежал на асфальте, переломленный пополам. Вдруг встрепенулся, потянулся серединой тела вверх, как будто пытаясь вправить себя, затрясся и обмяк. Больше не двигался.
Консервная банка выпала у Марка из руки. Он стоял, пытаясь что-то сказать непонятно кому, его брови, губы и глаза шевелись сами по себе, отдельно друг от друга.
Он простоял так минуту. Он смотрел, как выбежал водитель из красной машинки, как носился между своей машинкой и переломленным телом, как другие машинки описывали дугу у места происшествия и проезжали, не сбавляя скорости, как одна из них наехала на рюкзак мальца, валявшийся в стороне, и тот лопнул, и из него полетели бумажки. Марк смотрел на это, но не видел.
Он очнулся, когда уже брёл куда-то, перед глазами бессмысленно мелькала трава, осока, едкими салатовыми пятнами лопухи; кололи живот кусты; ветки, заточенные как карандаши; по ушам бил птичий треск…
Зачем оглянулся? Не знать бы. Просто бы не знать… Нет, не видел. Я-то тут причем? Всяких идиотов развелось. Я не виноват. Ведь, да?
Сзади как будто воздух давил. Как будто набили его, воздух, и всё: и дорогу, и машины, вместе с небом — всё напихали в огромный резиновый шар, утрамбовали и взвалили ему на плечи. Глаза сейчас лопнут. Ноги провалятся по колено в землю. Надломятся. Раскрошатся.
Лена ждёт. Где ждёт? Кого ждёт? Кто ждёт? Это совсем уже не про меня… Это из другого мира. Белый Рейнджровер, муж. Кто?
Всё нормально. Мне ничего не будет. Просто забыть и жить дальше. Всё нормально. Просто ухожу сейчас отсюда и иду к Лене, в беседку и продолжаем… целоваться. Это слово увязло во рту. Оно совсем потеряло смысл. Цело… что? Целый? Нет, уже не целый. …ваться, Вацн, доктор Ватсон. Это элементарно, дорогой мой друг! Э-ле-мен-тар-но. Элементы. Разложен на элементы. Я, он…
— Простите, Вы не видели здесь такого хилого мальчика?
Марк пытался сообразить, кто, что и зачем ему говорит. Платок. Чёрный платок с красным квадратным дурацким орнаментом, женщина в платке. Он её видел, он на неё наткнулся, когда гнался за…
— Отпустила погулять, называется, — продолжала женщина, нервно теребя пуговицу на старой шерстяной кофте. — Часик, говорит, перед сном погуляю. Здесь, говорит, около дома. А где около дома? Уже всё обыскала. А вы оттуда идёте? От шоссе же? Не видели там? Такой хиленький с большой головой.
Марк стоял, как каменная статуя. Он не мог двинуться. Язык и губы отказали. Только дыхание мерно поднимало его грудь.
— Он еще любит заговаривать с незнакомыми. Может быть, видели, что мальчик разговаривает с кем-нибудь? Странноватый такой, — голос её дрогнул, — но он хороший, добрый, он чувствует людей.
Марк смотрел куда угодно, только не на неё. Как будто полюсом магнита, его взгляд отталкивался от её лица, проскакивал мимо. Только бы не угодить ей в глаза.
— Даже слишком остро чувствует… Доктор говорит, ему бы чуть отупеть, так сказать, — она жалко улыбнулась обветренными губами. — Может, и болеть бы перестал. Ну, слава богу, уже получше! Сегодня выписали. Всё лето провалялся. Дай, говорит, насладиться первым днём, запах цветов, говорит, уже забыл, — она посмотрела на часы. — Ох! Уже пора лекарство принимать… Ну где же он?
Марк почувствовал, как внутри у него распускается ледяной цветок. Острыми кристаллами цветок проткнул что-то в голове, желудке… все леденело… Весь Марк превращался в лёд. Нет, в лёд не из воды — в лёд из космической чёрной ночи. Мрак. Марк почувствовал, как по нему, по его льду крадутся трещины. Вот одна прошла через всё тело, вот она пускает росток, тот двоится, троится. Неужели не слышно треска? Вот он уже весь в трещинах, он крошится на глазах. Только толкнуть осталось. Только толкни его, и он рассыпется на мелкие осколки.
Но женщина не толкнула. Своими измученными съехавшими с лица глазами она с надеждой смотрела на Марка.
— Значит, не видели… — понурила она голову. — Извините, — подрагивая одним плечом, она пошла в сторону шоссе…
Шёл, шёл, шёл, кругами, квадратами, восьмёрками, плыл, полз, прятался за ребристые чёрные стволы…
Когда дошёл до беседки, Лена была всё ещё там и показала ему пальцем: «Тсс».
— Да, милый, ему можно доверять, — она держала телефон у уха. — Мы с ним ещё с института знакомы, — она прикрыла рукой микрофон. — Завтра сможешь в офис подъехать? — Марк кивнул. — Получается, ну всё, давай, целую, дома увидимся.
Она убрала телефон в сумочку.
— Завтра тогда обсудите все условия, и на неделе ждём первый транш, — она радостно потёрла руки и подпрыгнула на месте.
Марк только сейчас заметил, что солнца уже нет. Совсем нет. Даже следа на небе не осталось. Ночь заволокла всё, окутала, опутала, вечная невыносимая ночь — нет, не чёрная — грязная — вымазанная жёлтым искусственным светом.
— Марк! Марк! Сынок! Ты где? — услышал Марк голос женщины в платке и пошёл на зов.
